Книга «Ваикра» посвящена главным образом порядку принесения жертв. С Храмом и жертвоприношениями связано около трети (согласно одному из попавшихся мне подсчетов 244) из 613 заповедей.
Однако, как известно, эта треть «вечных» и «ключевых» заповедей вот уже почти две тысячи лет не исполняется.
Как это следует понимать? Формально ответ выглядит достаточно просто. Когда придет время, будет построен третий Храм, и исполнение этих заповедей возобновится. Этим ожиданием переполнены многочисленные комментарии и молитвы, как например: «Благоволи Господи к Твоему народу Израилю, и возврати служение в Святилище, Дом Твой, и огнепалимые жертвы Израиля».
Пока же этого не произошло, суррогатными заменителями жертвоприношений служат пост и молитва.
И в то же время, если приглядеться, то в вопросе этом нет полного единомыслия. Не секрет, что за минувшие тысячелетия - во всяком случае, люди западного мира - отучились видеть в умерщвлении животных способ приближения к Божеству.
Современным людям кажется, что Он относится к жертвам, приносимым ему людьми, приблизительно так же, как люди относятся к растерзанным птицам и ящерицам, приносимым к ним в постель их кошками.
Современные люди с куда большим пониманием отнеслись бы к идее создания священного зоопарка танахических животных, чем к возрождению священной скотобойни.
Перспектива того, что посреди Иерусалима может возобновиться массовый забой скота, в наши дни многих отталкивает. Причем не только атеистов. Я никогда не слышал, чтобы кем-либо производились соответствующие опросы, однако по жизни встречал немало противников возрождения древнего Храмового культа среди ортодоксальных верующих, как сионистов, так и харейдим.
Одним возведение Третьего Храма видится чем-то вроде горизонта, к которому если и дано приблизиться, то, как говорится, лишь асимптотически. Другие находят эту форму религиозности полностью атрофированной и не мыслят себе ее возобновления, во всяком случае, не допускают в этом вопросе какой-либо человеческой инициативы.
Так авторитетный израильский раввин Ицхак Гинзбург (www.youtube.com/watch?v=aTNoLFsf0z8) сравнивает жертвоприношения со средствами лечения, предлагаемыми Талмудом. Многие законоучители уже давно запретили обращаться к этим средствам, утверждая, что будучи целебными в эпоху Храма, в нашем падшем поколении они не только бесполезны, но даже могут причинить человеку вред.
Со ссылкой на соответствующее поучение любавического ребе, рав Гинзбург применил это отношение к жертвоприношениям. По его словам, изменились сами люди, а тем самым жертвоприношение в наши дни становится не только излишеством, оно запрещено. Как и талмудические медицинские средства, жертвоприношения в нашем (критически удалившемся от святости) поколении не только не эффективны, но и неуместны.
Рав Гинзбург признает, что идет в этом вопросе против принятой традиции, согласно которой препятствия к принесению огнепалимых жертв чисто технические.
Внешне этот подход напоминает то отношение к религии, которое стало складываться в просвещенном еврейском обществе в ХIХ – ХХ веках: люди перестали видеть смысл в дошедших от древних времен обрядах и обычаях.
Многие деятели еврейской культуры с одной стороны ценили еврейскую традицию, желали видеть ее в той иной мере присутствующей в жизни строящегося государства, но с другой – последовательно дистанцировались от собственно традиционной общины. Так, например, Хаим Нахман Бялик (1873-1934) выступал против того, чтобы в субботу в Тель-Авиве велась торговля, но в частной жизни позволял себе некоторые нарушения субботнего покоя.
Даже такие авторы, как Франц Розенцвейг (1886-1929), Мартин Бубер (1878-1965), Лев Шестов (1866-1938), чья мысль напряженно работала в сфере религиозной еврейской проблематики, легкомысленно относились к галахе.
Никто из них не воевал с ней, не добивался какой-либо религиозной реформы. Этих мыслителей ни в коей мере нельзя отнести к «реформистам», но галаха не занимала почти никакого места в их религиозных исканиях.
Наиболее ясно и лаконично выразил эту позицию Давид Бен-Гурион (1886-1973): «в синагогу я не хожу, но та синагога, в которую я не хожу – ортодоксальная синагога».
Невольно возникает вопрос, разве многие (признающие существование Бога) светские люди не относятся ко всем 613 заповедям Торы подобно тому, как рав Гинзбург относится к трети из них? Разве обычный аргумент светских, что «люди изменились», в свете учения рава Гинзбурга не обретает определенной легитимности?
Многие атеисты находят, правда, эти изменения «прогрессивными», в то время как рав Гинзбург говорит о явной «регрессии», но в конечном счете обе эти субъективные оценки свидетельствуют об объективности процесса.
Речь, таким образом, идет не о «богоборчестве», не о безразличии, и не о лени, а о глубоком религиозном отчуждении, поразившем то поколение.
Лев Шестов в следующих словах говорит об этой проблеме в связи с богоискательствами Ницше: «До сих пор, обыкновенно, говорили, что человек "обязан" верить, быть религиозным. По поводу Ницше нужно изменить это выражение. Нужно сказать: "Человек имеет право верить, быть религиозным". История атеизма Ницше есть история отыскания этого права. Если он не нашел его, то, очевидно, не по своей "вине". О "злой воле", которую так охотно приписывают неверующим - и которую так часто ставит в упрек гр. Толстой современным интеллигентным людям - здесь, конечно, не может быть и речи. Наоборот, Ницше положил все силы своей души на то, чтобы найти веру. Если же он ее не нашел, то, стало быть, условия таковы, что ему и найти ее нельзя было».
Как бы то ни было, условия в том поколении оставались таковы, что Шестову, всю свою жизнь продолжавшему напряженные поиски Бога Израиля, путь к Нему никак не ассоциировался с практической галахой.
После возникновения государства Израиль, и особенно в последние десятилетия, практическая религия все больше возвращает себе былое значение. Люди все более хотят обрести Бога не в «теории», а на «практике».
Но и поныне, «вера» и «неверие» являются функцией слишком многих факторов, чтобы всякий раз оформляться в четкий конфессиональный выбор. В тех же случаях, когда этот выбор делается, он оставляет место для скепсиса в соответствии с «кредо», сформулированным американским психологом Гордоном Олпортем: «мы можем быть уверены лишь на половину, но преданы при этом всем сердцем».
Впрочем, даже в древние времена человек руководствовался схожим благочестивым агностицизмом: «Будь внимателен к легкой заповеди так же, как к суровой, ибо не тебе знать награду за них» (Перкей Авот 2.1).
Но этот агностицизм - палка о двух концах, и применительно к жертвоприношениям, о которых здесь пошла речь, я бы перефразировал это высказывание следующим образом: «Будь внимателен к трудной, хоть и забытой заповеди, как к легкой и тебе привычной, ибо не тебе знать награду за них».
Те, кто считают, что им в принципе можно воздерживаться от выполнения ряда «вечных» (а по сути, так даже «ключевых») заповедей, должны терпимей относиться к тем, кто не по «злой воле» пренебрегает другими знаками союза.
И наоборот, как можно продолжать ревностно совершать обрезание и считать не актуальными жертвы? Понятно, что если орган не упражняется, он отмирает. Но почему не постараться возобновить его жизнедеятельность?
Уже много лет в Старом городе действует основанный равом Исраэлем Ариэлем Институт Храма, изучающий практическую сторону возрождения богослужения, и готовый при первом же устранении политических препятствий взойти на место разрушенного Храма, в течении нескольких часов построить каменный алтарь и принести жертву Богу Израиля.
Что же касается не политических, а «морально-эстетических» препятствий, то они, на мой взгляд, связаны исключительно с тем, что современный человек не любит, когда ему напоминают о смерти.
Того же, кого девиз «memento mori» не смущает, вид Храма не расстроит. Пока в мире царит смерть, будет сохраняться также и необходимость в жертве. Если имеет смысл такое слово как «жертвенность», если оно что-то значит для людей, то оно должно наполняться смыслом от своего первообраза.
Если бы довод рава Гинзбурга являлся общепризнанным, все оставалось бы на своих местах: вера и неверие выступали бы стенка на стенку. Но высказанное в качестве частного, мало кем разделяемого положения, оно позволяет сторонам иначе взглянуть на проблему и проявить немного взаимопонимания.
С одной стороны, как верующим не понять агностиков, для которых «все изменилось», а с другой стороны, как агностикам не войти в положение ревнителей храмового богослужения, для которых не изменилось ничего, и которые в считанные часы готовы восстановить некогда прерванный культ.
В недельной главе «Ваикра» даются законы жертвоприношения. Особое место в этом священнодействии занимала кровь: «И возьмет священник помазанный крови бычка, и внесет ее в шатер соборный. И обмакнет священник перст свой в кровь, и покропит кровью семь раз пред Господом, пред завесою святилища. И возложит священник крови на роги жертвенника благовонных курений... всю же (остальную) кровь тельца выльет у основания жертвенника всесожжении, который у входа шатра соборного» (4:1-7).
Итак, кровь животных занимала почетное место в Храмовом Богослужении, фигурировала, как важный элемент жертвенного культа.
И это при том, что кровь животных запрещена к употреблению, как сказано: «кто на ловле поймает зверя или птицу, которую можно есть, должен выпустить кровь ее и покрыть ее землею. Ибо душа всякого существа это кровь его. Она душа его… крови какой бы то ни было плоти не ешьте, ибо душа всякой плоти это кровь ее («нефеш коль басар дамо»)» (17:14).
Итак, кровь животного в повседневной жизни не только нельзя использовать в пищу, ее требуется предавать земле, как предают земле тело человека.
В этом требовании покрытия крови землей усматривается уважение ко всем теплокровным существам, а в Храмовом использовании их крови - особый смысл: не только тела животных приносились в жертву Всевышнему, но в определенном смысле к престолу Славы возносились также и их души.
Но что значит, что кровь - это душа? Разве душа вообще может отождествляться с телом? А если может, то разве она не присутствует в равной мере в каждой клетке тела?
Когда-то люди с трудом проводили границу между идеальным и материальным, между телесным и душевным. На философском жаргоне подход этот именуется «наивно-реалистическим».
Как известно, Тора говорит языком людей. Она не может использовать понятия и представления, которые еще не возникли. Поэтому слова «душа всякой плоти это кровь ее» принадлежат своему времени, однако это не значит, что мы не вправе рассмотреть их с точки зрения психофизической проблематики, сложившейся тысячелетия позже.
В любом случае с самых древних времен люди верили в загробное существование душ, а тем самым исходили из их нетелесности. Так или иначе, но везде и повсюду душа телу противопоставлялась.
Но лишь в Новое время в психофизической проблеме не только наступила полная определенность, но выявился также и явный парадокс. Душа и тело настолько оказались разведены, что стали казаться совершенно непроницаемы друг для друга. Ведь их связь, если она вообще наличествует, не может быть представлена ни средствами души, ни средствами тела. Разрыв между этими мирами стал казаться столь полным, что Лейбницу (1646-1716) пришлось предложить теорию психофизического параллелизма, согласно которой, тела взаимодействуют исключительно с телами, а души исключительно с душами, так что синхронность их реакций обеспечивается предустановленной гармонией. По Лейбницу, души - это монады, которые не имеют окон. Нигде и никаким способом материя, «протяженная субстанция» не соприкасается ни с душой, ни с духом, ни с мыслью.
Теория «психофизического параллелизма» не единственный взгляд. Так Декарт (1596-1650) искал точки воздействия души на тело в мозгу. Однако взгляд Лейбница очень симптоматичен, и главное в значительной мере отвечает повседневному опыту чуждости нашей души нашему телу.
Опыт этот, правда, не лежит на поверхности. Обыкновенно мы как раз отождествляем ощущение собственного тела с чем-то в нем объективно происходящим. Между тем это полная иллюзия. Наше тело дано нам в ощущении в небольшей мере, чем любой внешний предмет, являющийся «вещью в себе». То, что нами воспринимается как ощущение нашего тела, на самом деле является вовсе не им, а лишь некоторым продолжающим душу интерфейсом.
«Чувствуя» тело, душа на самом деле взаимодействует с собственным инструментарием, призванным изображать, что «приблизительно» происходит в реальном теле.
Выполнение многих компьютерных программ сопровождается иллюстративным экраном. Например, после запуска команды «download» обыкновенно открывается окно, в котором видны бегущие кубики и указывается процент перемещенной информации. Мы принимаем это зрелище за чистую монету, для нас - это наблюдение за самим процессом «переписки». Между тем, перед нами лишь интерфейс, а что при этом происходит в действительности, что происходит в процессоре, мы не имеем ни малейшего понятия. То же самое и наши ощущения, связанные с собственным телом. Все они лишь иллюстрации, созданные в интересах «пользователя» телом, но не сам процесс, производящий ощущения.
Так, например, мы чувствуем, что вдыхаем воздух носом, и поэтому грудная клетка расширяется. В действительности же все наоборот. Мы, неосознанно работая грудными мышцами, расширяем грудную клетку, после чего через ноздри в легкие устремляется воздух. Мы двигаем пальцами, не замечая того, что сами они двигаться не могут, так как лишены собственной мускулатуры, что они как марионетки приводятся в движение мышцами, крепящимися на локте.
Мы испытываем чувство насыщения только через четверть часа после того, как наш желудок уже был полностью наполнен. Наука объясняет это тем, что пища бывает в природе не всегда, и животному нужно запасать излишки. Однако это ясно показывает, что у души нет никакого объективного способа дознаться, что на самом деле происходит в принадлежащем ей теле.
Но что же тогда значит утверждение Торы, что душа - это кровь?
Как я уже отметил, лейбницевский психофизический параллелизм, скорее, симптом проблемы, чем ее решение, и указанные трудности не мешали тому же Декарту считать, что душа соединяется с телом в эпифизе. Таким образом, утверждение Торы, что душа - это кровь, не только легитимно с рациональной точки зрения, но и вполне здраво. Сложность составляет, быть может, само «наивно-реалистическое» выражение: «душа всякой плоти это кровь ее».
Но в конце концов и в современной речи существуют схожие обороты. Так, некоторых людей из плоти и крови называют «душой общества». Так что ничто не мешает нам понять слова Торы в том смысле, что животная душа связывается с телом через кровь.
Если же вдуматься, то душа ничему так в теле не соответствует, как именно крови, поток которой несет всем органам жизненно необходимые им элементы и вымывает вредоносные. Ведь и животной душе свойственно осуществлять такую животворную связь всех клеток в целый организм. Душа не просто пропитывает тело, она пропитывает его вместе с кровью.
В завершении хотелось бы отметить, что с кровью связан еще один пример «обманчивости» наших ощущений собственного тела.
Многие культуры связывают душу с дыханием, и это кажется вполне оправданным. Казалось бы, прервись дыхание, и в мучительных судорогах душа начинает вырываться из тела. Но на самом деле, душа - это прежде всего кровь. Мы, конечно, никак не чувствуем наполняющей нас крови, но мы ощущаем ее, когда теряем. Наша душа начинает отходить вместе с кровью, причем как раз относительно безболезненно. Кровопотеря не сопровождается чрезвычайными мучениями. Она вызывает тошноту, головокружение, потение, но нередко даже и эйфорию. Однако если к такому же снижению уровня кислорода в организме приводит не кровотечение, а попытка прервать дыхание, то мы испытываем мучение и непроизвольно совершаем вдох. Иными словами, страданиями сопровождается не снижение кислорода в тканях, а внешнее сдерживание дыхательных рефлексов. Критическое снижение уровня кислорода в крови болезненно переживает не весь организм, а лишь крохотный дыхательный центр. Человек, сохраняющий возможность чередовать вдох и выдох, умирает от недостатка кислорода относительно безболезненно, о чем свидетельствует смерть при отравлении цианидами и угарным газом.
И это понятно. Если бы прекращение поступления воздуха в дыхательные пути не сопровождалось аварийным сигналом нестерпимых мук, редкий человек, отправившись спать, доживал бы до утра. Смерть при отравлении угарным газом лучшее тому подтверждение.
Глава «Ваикра» начинается словами: «И воззвал к Моше, и сказал Господь ему из шатра соборного, говоря: Говори к сынам Израилевым и скажи им: когда кто из вас пожелает принести жертву Господу, то из скота, из крупного или мелкого скота, приносите жертву вашу. Если жертва его всесожжение, то из крупного скота, мужского пола, без порока, пусть принесет ее; ко входу шатра соборного пусть приведет его, чтобы приобрести ему благоволение пред Господом». (1:1-3).
Вся книга «Ваикра» в значительной мере посвящена законам приношения жертв, а во всем ТАНАХе кровавые жертвы и страсти вокруг них составляют постоянный фон.
Итак, жертвенный забой скота не просто разрешен, а прямо предписан Торой, но одновременно он делает легитимным и внекультовое мясоедение. Тем не менее, на пути мясной гастрономии в современном мире возникло одно существенное препятствие.
В вопросе мясоедения следует отделить проблему легитимного умерщвления животного («шхита») от запрещенного Торой причинения страдания живым существам («цар баалей хаим»). Физические страдания животного – в особенности теплокровного – ничем не отличаются от страданий человека, и не существует никакой цели, которая бы могла их оправдать. Тем более если эта цель чисто гастрономическая и никак не связана с угрозой человеческой жизни.
«Цар баалей хаим» - это та сфера, в которой животное защищено Божественным законом почти в той же мере, как и человек; это та сфера, в которой человек и животное оцениваются одной мерой, как сказано: «Справедливость Твоя, как горы мощные, суды Твои – бездна великая. Человеку и скоту помогаешь Ты, Господи» (Тегил 36:7).
В прошлой статье я касался чувств вегетарианца, который испытывает в ресторане такое же отвращение, какое мясоед испытывает разве только на бойне или даже в прозекторской.
Чувства эти заслуживают самого высокого уважения, и не было бы ничего дурного, если бы совесть всех людей была настроена по тому же камертону. Но сейчас я говорю не об этом, а о той самой общей нравственной настройке, с которой приходят в мир все без исключения люди.
Я не оспариваю здесь популярную теорию, согласно которой мы оказываем животному честь, съедая его, и попав в человеческий желудок, оно повышает свой статус. Даже если это и так, это не отменяет того положения, что в час суда мы увидим не только отдаленные последствия наших слов и поступков по отношению к людям, но встретимся также и с каждым съеденным нами животным, увидим, что оно выстрадало, прежде чем оказалось у нас на тарелке. Разборчивость в этом вопросе никому не повредит, а в век интернета мы имеем возможность на многое взглянуть заранее.
Насколько я понял, при конвейерном забое, прежде чем попасть под нож шойхета, скот (прежде всего крупно-рогатый) практически всегда подвергается истязаниям, связанным с его усмирением. Животное подгоняют к мяснику током, подают подвешенными за одну ногу, придушивают веревкой. Кому-то этих картин вполне достаточно, чтобы принять решение никогда больше не пробовать этих животных на вкус.
И все же рогатый скот - истинный счастливец по сравнению с прочими завсегдатаями человеческих котлов: ведь быки и козы выращиваются в относительно свободных условиях, им позволяют двигаться, а многие из них даже попадают на выпас.
Однако к телятине лучше не прикасаться. Теленок мог всю свою недолгую жизнь содержаться в тесной клетке, чтобы его мясо оставалось «нежным». Поскольку появление на свет телят непосредственно связано с производством молока, а сами дойные коровы – на четверть состоящие из раздутого гормонами вымени - никогда не выводятся из своих стойл, молочные продукты также оказываются под вопросом.
Но наихудшая ситуация обстоит с птицей. Гусей подвергают насильственному кормлению, а гормональное раскармливание индюков и кур в немыслимой тесноте представляет собой совершенно нестерпимое глумление над природой. Сцены разгрузки птицы, которые не так давно демонстрировались в программе «Кольботек», возмутили многих, но в действительности это был самый счастливый день в жизни этих существ – день избавления от нескончаемых мук «выращивания». Тут даже не нужен интернет. Если вы видите животное, напоминающее собой тыкву и продающееся по тыквенной цене, то можете быть уверенны, что его и выращивали как тыкву. Но это все же не тыква.
Производительницы промышленных яиц всю свою жизнь проводят в тесных клетках, стоя на решетках, калечащих их ноги, и часто с отрезанным клювами – чтобы не выщипывались.
При желании всегда можно найти так называемые «бейцей-хофер», то есть яйца фермерских кур. Впрочем, с определенной точки зрения и они не безупречны. Дело в том, что фермеры приобретают своих несушек в общих инкубатарах, где практикуется шокирующая селекция. Цыплятами с едва наметившимися петушиными гребешками набивают пластиковые мешки, которые далее отправляют под пресс: петушки этой породы недостаточно вкусны и мясисты, чтобы удостоиться шхиты.
Последнее время стали говорить о каких-то реформах, об усилении надзора за содержанием животных. Говорят, что от министерства сельского хозяйства ревизия будет передана министерству окружающей среды. Не знаю, что из этого выйдет. Но в любом случае дело не тронется с мертвой точки, пока мы, потребители, не начнем больно бить живодеров по карману, бить до тех пор, пока те сами не взмолятся и не потребуют от инспекторов раввината проверять содержание животных и ставить на их продукцию клеймо: «бли хашаш цар-баалей-хаим» («нет опасения, что животному причинялись страдания»).
Хотя, конечно, трудно поверить, что промышленное производство можно по-настоящему очистить от этой порчи. В США в аналогичной ситуации многие люди вернулись к продукции фермерских хозяйств. Она обходится раза в три дороже, но пока люди не научатся производить синтетическое мясо, это будет единственная серьезная альтернатива вегетарианству. В Израиле, где бедуинами и арабами ведется систематическое расхищение земли, расширение фермерского скотоводства могло бы принести двойную пользу.
Вегетарианство это отдаленный идеал Торы, к которому человечество рано или поздно придет. Однако не следует опережать события ценой подтасовок и смешения понятий «шхиты» и «цар баалей хаим», которыми грешат многие тель-авивские защитники прав животных. Заидеологизирование борьбы за эти права может завершиться новым отождествлением человека и зверя, и в перспективе угрожает обернуться основным идеологическим зарядом, минирующим дорогу к иерусалимскому Храму. Не арабское присутствие на Храмовой горе, а идеалы веганства уже очень скоро могут быть привлечены левой элитой в качестве главного аргумента против восстановления Храма.
Известный американский активист защиты животных Гарри Юрофски связывает свои основные надежды с Израилем. «Израиль – заявил он. - Мекка веганов. Тот, кто испытал порабощение, понимает, что это такое. Еврейское государство станет первым государством веганов». Использование слова «Мекка» не бывает случайным, оно подразумевает оголтелость и фанатизм «приверженцев». Поэтому Иерусалимом тех, кто борется за права животных – должен быть именно Иерусалим.
И наоборот, тот, кто стремится восстановить Храм, должен добиваться выполнения закона о недопустимости причинения страданий попадающим на человеческий стол животным. Публичный безболезненный забой скота на Храмовой горе, равно как и на дворах фермерских хозяйств, могут и должны быть представлены как основная альтернатива промышленным застенкам «цаар баалей хаим».
Третья книга Торы «Ваикра» в значительной мере посвящена жертвоприношениям, зачастую описанным достаточно натуралистично. Так в первых же строках мы читаем: «А если из скота мелкого жертва его, из овец или из коз, для всесожжения, то мужского пола, без порока, пусть приносит ее. И зарежет ее у жертвенника, с северной стороны, пред Господом, и покропят сыны Аароновы, священники, кровью ее жертвенник кругом. И разрежет ее по частям ее, голову ее и тук ее, и разложит их священник на дровах, которые на огне, что на жертвеннике, А внутренности и голени вымоет водою; и принесет священник все, и воскурит. Если же из птиц всесожжение, жертва его Господу, то пусть принесет он из горлиц или из молодых голубей жертву свою. И принесет ее священник к жертвеннику, и надломит ей голову, и воскурит на жертвеннике; кровь же ее пусть выцедит к стене жертвенника. И отделит зоб ее с перьями, и бросит его подле жертвенника с восточной стороны, – к месту пепла. И, надорвав ее у крыльев ее, не отделяя их, воскурит ее священник на жертвеннике, на дровах, что на огне; жертва всесожжения это, огнепалимая; благоухание, приятное Господу» (1:10-17)
Времена, когда люди были лично знакомы с козами и курами, которых они резали и съедали, похоже, навсегда ушли в прошлое. В современном мире, где люди больше не сталкиваются в своем повседневном быту с домашними животными - скотом и птицей – в живом виде, а приобретают их в супермаркетах уже умерщвленными, и большей частью разделанными, безразличие по отношению к ним нарастает. Не раз отмечалось, что экипаж бомбардировщика – при том, что он приносит противнику наиболее высокие потери - спит в целом спокойнее, чем бойцы пехоты, ясно видящие, в кого они целятся, и тем более участники рукопашного боя.
И в то же время это лишь одна из тенденций. Отчасти благодаря общим мировоззренческим установкам, отчасти благодаря СМИ, отдающим приоритет наиболее кровавым новостным сюжетам - неприязнь к войнам и бойням растет. Пацифисты и вегетарианцы, в изобилии появившиеся в начале прошлого века, позиций не сдают.
В этой атмосфере кровавый характер иудейского культа у многих вызывает неприязнь или, по меньшей мере, сомнения. Он все более выглядит анахронизмом. И при всем том, что законы Торы – вечны, вопрос этот отнюдь не однозначен. Причем можно заметить, что Тора как будто бы также солидаризируется с этим ощущением «анахроничности» богослужения, сопровождающегося забоем скота.
Действительно, Закон запрещает причинять страдания животным, и требует избавлять их от мучений, даже когда это связано для человека с определенными неудобствами («Если увидишь осла врага твоего лежащим под ношею своею, то не оставляй его: развьючь вместе с ним». Шмот 23:5). Более того, в Писании можно встретить вполне внятно выраженное неприязненное отношение к убийству животных: «Закалывающий быка (подобен) убивающему человека» Иешайя 66:3). Что же касается вегетарианства, то оно считается с одной стороны исходным состоянием человека, а с другой - представляется идеалом, к которому в будущем вернется не только человечество, но и вообще все живое («волк будет жить (рядом) с агнцем, и леопард будет лежать с козленком; и телец, и молодой лев, и вол (будут) вместе; и маленький мальчик (будет) водить их. И пастись будут корова с медведем; детеныши их лежать будут вместе; и лев будет есть солому, как вол. И будет играть грудной младенец над норою кобры, и отнятое от груди дитя протянет руку свою к логову гадюки. Не будут делать зла и не будут губить на всей Моей святой горе, ибо полна будет земля знанием Господа, как полно море водами». 11:5-9)
Невольно возникает вопрос: неужели и в те светлые времена в Иерусалимском Храме сохранится какая-то надобность в тех жертвоприношениях, которые столь обстоятельно и натуралистично описываются в книге «Ваикра»?
Рав Кук в своей работе «Хазон ацимхонут вэшалом» объясняет, что несмотря на то, что правда вегетарианства несомненна и в конце концов восторжествует, потребность в кровавых жертвах будет сохраняться до самого последнего момента, так как таким именно образом животный мир участвует в служении единому Богу. Действительно, в мидрашистских текстах неоднократно выражается уверенность в том, что жертвенные животные сами стремятся на алтарь, что они воспринимают за великое благо возможность умереть во имя Всевышнего. В этом отношении достаточно напомнить субботнюю песню, в припеве которой буквально говорится следующее: «Соблюдающие субботу – будь то мужчина или женщина, устремятся к Богу, как дневная жертва к сковороде». По мнению рава Кука, после восстановления Храма козлы и бараны сами направятся на Храмовую гору, так что ни у кого не останется сомнения в том, чего они на самом деле желают.
Вместе с тем рав Кук признает, что если во времена восстановления Храмовой службы вегетарианство завоюет весь мир, то от кровавых жертвоприношений, возможно, все же придется отказаться. Однако это никак не отразится на вечности самого храмового культа как такового, так как он включал и другие жертвы – растительные.
Действительно, далее в нашей недельной главе написано: «Если кто приносит хлебоприношение Господу, то из тонкой пшеничной муки должна быть жертва его, и пусть польет ее елеем и положит на нее левоны. И принесет ее к сынам Аароновым, священникам, и возьмет с нее полную горсть тонкой муки и елея со всей левоной ее, и воскурит священник эту поминальную часть ее на жертвеннике огнепалимою жертвою, во благоухание, приятное Господу. Остальное же от приношения хлебного – Аарону и сынам его; это (как) святое святых из огнепалимых жертв Господних. Если же приносишь жертву приношения хлебного из печеного в печи, то из тонкой муки хлебы пресные, смешанные с елеем, и лепешки пресные, помазанные елеем. Если жертва твоя приношение хлебное со сковороды, то из тонкой пшеничной муки, смешанной с елеем, пресной да будет она. Раздроби ее в крохи и польешь ее елеем: это приношение хлебное». (2:1-5).
Итак, по мнению рава Кука, храмовое богослужение в принципе может ограничиться хлебоприношением и прочими растительными жертвами. Впрочем, насколько я понимаю, остается все же еще рыжая телица, без пепла которой невозможно пройти должного очищения, и относительно заклания которой сказано, что это «устав вечный» («хукат олам») (Бемидбар 19:10).
Недельная глава «Ваикра» начинается следующими словами: «И воззвал к Моше, и сказал Господь ему из шатра соборного, говоря: Говори к сынам Израилевым и скажи им: когда кто из вас (хочет) принести жертву Господу, то из скота, из крупного или мелкого скота, приносите жертву вашу. Если жертва его всесожжение, то из крупного скота, мужского пола, без порока, пусть принесет ее; ко входу шатра соборного пусть приведет его, чтобы приобрести ему благоволение пред Господом. И возложит руку свою на голову жертвы всесожжения, и приобретет он благоволение для искупления его. И зарежет тельца пред Господом; и принесут сыны Аароновы, священники, крови, и окропят кровью кругом жертвенник, который у входа шатра соборного. И снимет шкуру с жертвы всесожжения, и рассечет ее по частям ее. И возложат сыны Аарона, священника, огонь на жертвенник, и разложат дрова на огне. И разложат сыны Аароновы, священники, эти части, голову и тук на дровах, которые на огне, на жертвеннике. А внутренности и голени ее вымоет он водою; и воскурит священник все на жертвеннике: это жертва всесожжения огнепалимая, благоухание, приятное Господу». (1:19)
Современного человека порой смущают подобные натуралистические картины, а культ, сопровождающийся умерщвлением живых существ, для многих выглядит отталкивающе. Не все готовы стать вегетарианцами, но никто не испытывает особого восторга от того, что гастрономическая необходимость вынуждает его участвовать в скотобойной индустрии. Но какова необходимость в Храмовом забое скота? Может быть, все же можно как-нибудь обойтись и без нее? Эти сомнения кажутся тем более обоснованными, что даже в самом ТАНАХе содержатся высказывания, вступающие в явное противоречие с мясоедством («закалывающий быка (подобен) убивающему человека» (Иешайя 66:3)), и учащие о возобновлении вегетарианства в конце времен.
Не трудно заметить, что в ту пору, когда давалась Тора, жертвоприношения являлись основным ритуальным языком всего человечества. В ту пору во всем мире никак не связанные друг с другом народы все как один приходили к идее умерщвления живого существа при обращении к высшей силе. Прийти в храм, не захватив с собой козленка, было таким же дурным тоном, как в наше время явиться на свидание без букета цветов.
Как повсюду люди независимо друг от друга изобрели колесо, лук и разработали календари, так же повсюду они пришли и к идее кровавого культа. Как известно, Пифагор, доказав свою знаменитую теорему, принес в жертву сотню быков (гекатомба). Даже Сократ, один из первых мыслителей, усмотревший в практической религии лишь народную философию, в предсмертный миг все же солидаризировался с этой формой поклонения. Но знаменательно, каким образом. Доказывая перед исполнением смертного приговора, что смерть, возвращающая душу в мир истины, несет ей исцеление, Сократ распорядился в знак этого исцеления принести петуха в жертву богу Асклепию.
Но сегодня, после того как на протяжении веков мы ограничиваемся «жертвой уст», то есть молитвой, так ли необходимо возвращаться к этой забытой и малопривлекательной практике? Если сегодня при церемонии вручения Нобелевской премии никому не приходит в голову зарезать даже одного петуха (о сотне быков уже промолчим), то почему это должно выглядеть более уместно в ходе богослужения?
Прежде всего отметим, что кровавый аспект Храмового культа не был единственным, растительный и даже минеральный миры также были вовлечены в богослужение, а именно в Храм приносились плоды растений, на алтарь возливалась вода, а также использовалась соль. Помимо слов «снимет шкуру с жертвы всесожжения, и рассечет ее по частям ее» в нашей недельной главе говорится, что «если жертва твоя – приношение хлебное из горшка, то из тонкой пшеничной муки с елеем она должна быть сделана. И принесешь ты приношение, сделанное из этого, Господу – принесешь его к священнику, а он поднесет его к жертвеннику. И снимет священник с дара поминальную часть его, и воскурит на жертвеннике: это жертва огнепалимая, благоухание, приятное Господу... Как приношение первых (плодов) можете их приносить Господу, а на жертвенник они не должны быть возносимы в приятное благоухание Господу. И всякое приношение твое хлебное соли солью, и не устрани соли завета Бога твоего от дара твоего: при всякой жертве твоей приноси соль. А если приносишь Господу приношение хлебное из первых плодов (земли), то из первых колосьев поджаренных на огне, крупою сочных зерен приноси дар первинок твоих» (2:7-14).
Итак, Храмовое богослужение предполагало не только заклание тельцов и баранов, но также приношение хлеба и соли, предполагало возлияние вина и воды. Таким образом, в иерусалимском Храме перед Всевышним предстоял весь мир. И как служащие в Храме еврейские священники представляли всех сынов Израиля и всех сынов Ноаха, так жертвенные животные представляли весь животный мир, хлеба и первинки – весь мир растительный, а соль и вода – весь мир минеральный.
Приношения растительные и минеральные не сопряжены с насилием и не вызывают эмоционального протеста. Встречаются, правда, люди, которые страшатся вредить даже и растениям, которые подозревают, что растения также страдают, когда мы их едим. Но это явный перебор. Питательность и внешняя привлекательность древесных плодов ясно свидетельствует о том, что они даже желают быть съеденными, подобно тому, как корова желает, чтобы ее молоко было выпито. Однако не вызывает ни малейшего сомнения, что отправляемые на забой животные очень часто предчувствуют смерть, страшатся ее и, разумеется, страдают, прощаясь с жизнью. Как Творец этих созданий может желать их гибели?
Не пытаясь здесь проникнуть в планы Создателя, мы, тем не менее, вправе проанализировать саму наличную ситуацию. Очевидно, что связанное с насилием Храмовое представительство животного мира в какой-то мере отражает природу самого этого мира, в котором царствует хищничество. В самом деле, не трудно заметить, что сложность поведения животных непосредственно связана со способом добывания пищи, что царем зверей не случайно назван кровожадный лев, а не, скажем, более мощный нежели он, но травоядный буйвол. Не вдаваясь в собственно биологические теории, можно признать очевидным, что хищничество явилось одним из стимулов развития всего живого, что оно привнесло в природу то напряжение, без которого едва ли бы мог быть раскрыт весь ее потенциал. Вопреки своей «аморальности», хищники – это правящая элита природного мира. Простой наглядный факт: тысячи людей подкармливают кошек пищевыми отходами, не обращая при этом внимания на то, что тем самым они участвуют в истреблении других животных. Именно развитость, именно общительность кошек побуждает человека строить с ними отношения, защищать их и предпочитать их прочим теплокровным созданиям, которых они вынуждены давать им на съедение. Понятно, что самому венцу природы - Человеку в условиях этой природной данности даже странно было бы быть лишенным хищнических аппетитов.
Как бы то ни было, в Храме сохраняется тот же общий природный порядок: менее общительные невинные травоядные приносятся в жертву во имя всего живого. Между тем порядок этот ни в коей мере нельзя назвать ни идеальным, ни вечным. Упомянутое выше неприязненное отношение современного человека к страданию живых существ и учение Торы, гласящее, что исходно и человек, и животные питались исключительно растительной пищей и в конце времен должны к ней вернуться, - позволяют думать о возможном упразднении кровавых жертв.
Во всяком случае, именно так считал рав Кук. По его мнению, прогресс не мог бы осуществиться без мясоедения; человечество не смогло бы реализовать себя без скотоводческой индустрии. Однако после того как цель будет достигнута, по раву Куку, должен утвердиться именно вегетарианский идеал. Соответственно, если к моменту восстановления Храма неприятие мясоедства значительно расширится, то Храмовые приношения, - пишет р.Кук во второй части «Пинкасей Арайя», - будет вполне уместно ограничить растительными и минеральными.
Книга «Ваикра» начинается словами: «И воззвал к Моше, и сказал Господь ему из шатра соборного, говоря: Говори к сынам Израилевым и скажи им: когда кто из вас (хочет) принести жертву Господу, то из скота, из крупного или мелкого скота, приносите жертву вашу. (Ваикра 1:1-2)
Поясняя слова «из шатра соборного», Раши пишет: «Учит, что голос пресекался и не выходил за пределы шатра...Иными словами, голос Всевышнего, который Моше слышал в шатре, «не выходил за его пределы», и он мог слышать его только находясь внутри».
Это толкование невольно связывает нас с историей, описанной в конце книги Шмот: «И поставил он двор вокруг скинии и жертвенника, и повесил завесу над воротами двора. И (так) окончил Моше работу. И покрыло облако шатер соборный, и слава Господня наполнила скинию. И не мог Моше войти в шатер соборный, потому что осеняло его облако, и слава Господня наполняла скинию» (40:34-38).
В связи с этими словами («не мог Моше войти в шатер соборный») Раши задается вопросом: как же Тора описывает, что Моше входил в шатер, например, в «Бемидбар» (7:89): «и когда входил Моше в шатер собрания"? Третий стих приводит в соответствие (два предыдущих): "Ибо облако Господне наполняло скинию». Понимай так: до тех пор, пока пребывало облако над ним (над шатром), не мог войти; когда же облако отдалялось, входил и говорил с Ним».
Итак, мы видим, что появляясь попеременно, Слово и Слава исключали друг друга, что позволяет воспринимать их как разные модусы единой реальности, подобно тому, как один и тот же электрон является наблюдателю то в виде частицы, то в виде волны.
Между тем создается впечатление, что эти явления вполне равновесны. И это опять же очень характерная особенность еврейской религии, в которой Всевышний открывался народу не только в Облаке Славы, но и в Слове, причем даже прежде всего в Слове. В самом деле, Всевышний не только создал мир «десятью речениями», но на протяжении тысячелетий сохранял с этим миром связь посредством Слова.
В свое время в статье «Зрение и слух» (26.07.07) я подробно рассматривал вопрос соотношения зрительного и звукового аспектов откровения, и пытался показать, что в еврейской традиции слуховое восприятие доминирует над зрительным. Ведь даже первой вспышке света предшествует изречение: «И сказал Бог: да будет свет. И стал свет» (1:3).
Не удивительно, что и при синайском откровении, сопровождавшимся великими природными явлениями и сошествием Славы, главное впечатление было произведено на сынов Израиля именно словом: «И было, когда услышали вы голос из среды мрака, и гора горела огнем, то подошли вы ко мне, все главы колен ваших и старейшины ваши, И сказали: вот, показал нам Господь, Бог наш, славу Свою и величие Свое, и голос Его слышали мы из среды огня. В этот день видели мы, что Бог говорит с человеком, и тот остается в живых. Но теперь, зачем нам умирать? Ведь пожрет нас этот огонь великий: если мы еще будем слушать голос Господа, Бога нашего, то умрем. Ибо кто такая плоть, которая бы слышала глас живого Бога, говорящего из среды огня, как мы, – и остался жив? Подойди же ты и слушай все, что скажет Господь, Бог наш, и ты перескажешь нам все, что будет говорить тебе Господь, Бог наш, и мы будем слушать и исполнять» (Двар 5:20-24).
Итак, весь народ – внимал в тот миг Всевышнему, все до одного евреи были в тот час пророками.
В иерархии творений, предложенной рабби Иегудой Галеви, пророческий уровень признается возвышающимся над уровнем разумных существ, которых сам автор «Кузари» именует существами «говорящими».
"Сказал рабби: Разум отличает человека от всего живого... Как ты думаешь, какая ступень выше этой?
Сказал Кузари: Та, которой достигли мудрецы.
Сказал рабби: Нет, я имею в виду ступень, на которой возникает новое по своей сущности, подобно тому, как отделено растительное от неживого или человек от животных. Количественные различия, хотя и бесконечны, носят акцидентный характер и не являют новой ступени.
Сказал Кузари: Если так, то в мире ощутимого нет ступени выше человеческой.
Сказал рабби: Но если мы увидим человека, который вступает в огонь не повредившись, или в течение долгого времени воздерживается от пищи и не умирает от голода, человек, лицо которого светится так, что глаза не могут выдержать света... разве подобная ступень не отличается явно от обычного человеческого состояния?... Я описал черты тех наших пророков, через которых, несомненно, Бог себя проявил» ( Кузари. Гл 1:31-42).
Сказанное может вызвать известное недоумение. Ведь по части длительных голодовок те же йоги могут даже превосходить еврейских пророков. Это с одной стороны. С другой стороны, пророки также оперируют прежде всего словом, пророки также прежде всего именно «говорят» со Всевышним, а не просто светятся.
Здесь важно, по-видимому, уточнить два обстоятельства. Во-первых, чудесные явления, о которых говорит рабби Иегуда Галеви, сопровождались явлением Славы, а во-вторых, и он не отрицает, что пророки, прежде всего, именно говорили. Иными словами, пророческое движение было сопряжено как со Славой, так и со Словом. Еврейская «мистика» отмечена соприкосновением с высшей реальностью, которая немистическими средствами открывается именно в Слове. И в этом отношении как раз важно, что разумные существа именуются в «Кузари» существами «говорящими». Тем самым пророчество надстраивается над «говорением», продолжая принадлежать ему.
В самом деле, пророки не просто говорили, они говорили как бы на ином языке, чем прочие люди. Источник их речи находился не на земле. Вспомним, что согласно Торе, многочисленные языки возникли из-за стремления Всевышнего запутать возгордившееся человечество: «И сказал Господь: ведь народ один и язык один у всех; и вот что начали они делать; а теперь для них не будет недостижимо все, что бы они ни задумали сделать? Сойдем же, и смешаем там язык их, чтобы они не понимали речи друг друга. И рассеял их Господь оттуда по всей земле; и они перестали строить город. Поэтому наречено ему имя Бавэл, ибо там смешал Господь язык всей земли, и оттуда рассеял их Господь по лицу всей земли. (Берещит 11:6-9).
Более того, даже находясь в райском состоянии, человек сам генерировал свою речь, как сказано: «И образовал Господь Бог из земли всех животных полевых и всех птиц небесных, и привел к человеку, чтобы видеть, как он назовет их. И как назовет человек всякое живое существо, так и имя его» (Берещит 2:19).
Но в то же время Святые Имена были получены свыше: «И сказал Моше Богу: вот, я приду к сынам Израилевым и скажу им: "Бог отцов ваших послал меня к вам". А скажут мне они: "как Ему имя?" Что сказать мне им? И сказал Бог Моше: Я, который Пребудет. И сказал: так скажи сынам Израилевым: Который Пребудет послал меня к вам. И сказал еще Бог Моше: так скажи сынам Израилевым: Господь, Бог отцов ваших, Бог Авраама, Бог Ицхака и Бог Йакова, послал меня к вам. Вот имя Мое навеки, это память обо Мне из рода в род» (3:13-15).
Соответственно ангелы также получают свои имена от Всевышнего, а не нарекаются человеком, как сказано «Имя Мое в нем» (Шемот 23:21).
Итак, пророческий уровень, о котором говорится в книге «Кузари», неразрывно связан с уровнем существ говорящих, но отличается от него языком. С другой стороны, описанные в ТАНАХе «мистические» явления могут напоминать «мистику» индуистов, но отличаются от последней присутствием Славы.
В недельной главе «Ваикра» говорится о храмовых жертвоприношениях: «И призвал Моше Бог и сказал ему: обратись к сынам Израилевым и скажи им: когда кто из вас захочет принести жертву Богу, то из скота крупного и мелкого приносите жертву вашу” (1.1-2). Несмотря на то, что в приведенном отрывке подразумевается доброхотная жертва, р.Бахья бен Ашер, каббалист, живший в XIV веке в Испании, писал по поводу слов “принеси жертву Богу”: “Наблюдая за ходом жертвоприношения, человек всем сердцем осознавал: все, что проделывается с жертвенным животным, на самом деле должно было бы быть проделано с ним самим”. Дело в том, что хотя лишь некоторые жертвы приносились ради избавления человека от грехов, в широком значении этого слова все жертвоприношения носили искупительный характер. Ведь исходно Всевышний не предусматривал в Свой адрес кровавого культа и ввел его только после греха золотого тельца.
Этот общий искупительный характер жертвоприношений ясно подчеркивается однозначно невинным характером тех животных «из скота крупного и мелкого», которые предназначались в качестве жертвенных. Совсем неудивительно, что жертвенным животным может служить лишь животное невинное, животное, которое само по себе не выглядид наказуемым. Помимо формальных характеристик нечистоты, хищник не может выступать в качестве жертвенного животного, потому что его гибель может представляться расплатой за совершенное им кровопролитие. Логика жертвоприношения вписывается в дарвинистскую логику «естественного отбора»: волки едят овец, сильный убивает слабого. Просто когда дело доходит до самого сильного, доходит до человека, призванного царствовать над всеми животными («Владычествуйте.. над всяким животным»), то эта логика парадоксально переворачивается с ног на голову. Используя свое царственное право распоряжаться жизнью любого животного, человек обращает его для обслуживания собственных моральных нужд,... для исправления собственной причастности к аморальности «дарвинизма». Невинная овца используется человеком для искупления его человеческой вины.
Вместе с тем общее требование «невинности» жертвенного животного дополняется еще двумя другими требованиями: беспорочности (1:3) и молодости (1:14). Тора предписывает, чтобы жертвенные животные не имели ни малейшего физического изъяна: «Если кто приносит мирную жертву Господу, исполняя обет, или в дар, из крупного скота или из мелкого: без порока будет она принята с благоволением; никакого порока не должно быть на ней. Слепой, или увечной, или с надрезом, или мозолистой, или коростовой, или паршивой, таких не приносите Господу, и в огнепалимую жертву не давайте их на жертвенник Господу» (22:22)
Относительно возраста жертвенного животного в нашей недельной главе говорится: «Если же из птиц всесожжение, жертва его Господу, то пусть принесет он из горлиц или из молодых голубей жертву свою». (1:14), в другом месте мы читаем: «И сказал Аарону: возьми себе бычка молодого для грехоочистительной жертвы и овна для всесожжения без порока» (9:1). Между тем легко заметить, что требования беспорочности и молодости противречат идее естественного отбора. В самом деле, взглянув на храмовый культ с некоторой внешней «визуальной» позиции, взглянув на него в перспективе гибели живого существа – мы увидим здесь нечто противоположное неумолимой логике дарвинизма, мы увидим, что в храмовом культе присутствует также и противоестественный отбор – гибнут не только самые слабые, но так же и самые здоровые, и самые молодые.
Это может казаться странным лишь до тех пор, пока мы не вспомним, что вопреки дарвинизму в человеческом сообществе действует также и другого рода отбор, в ходе которого очень часто первыми гибнут именно здоровые и молодые. В человеческом сообществе очень часто страдают не только самые невинные, не только самые слабые и больные, но также и самые прекрасные, самые жизнеспособные, самые даровитые! В жизни очень часто гибнут как раз герои, составляющие цвет своего народа.
«Израиль, краса на горах твоих (пала) убитой! Как пали герои! Не сообщайте в Гате, не возвещайте на улицах Ашкелона, чтобы не радовались дочери Пелиштимлян, чтоб не ликовали дочери необрезанных. Горы Гильбоа! Ни росы, ни дождя да не будет на вас, ни полей плодоносных, ибо там осквернен щит героев! Щит Шауля не мазан елеем. От крови убитых, от тука героев лук Йонатана никогда не отступал, и меч Шауля не возвращался ни с чем. Шауль и Йонатан, любимые и приятные при жизни своей, и в смерти своей неразлучны; быстрее орлов, сильнее львов они были. Дочери Израиля! Плачьте о Шауле, одевавшем вас в багряницу и изящные вещи, возлагавшем золотые украшения на наряды ваши. Как пали герои в битве! Йонатан, на горах твоих ты убит! Больно мне за тебя, брат мой Йонатан, очень ты мил был мне; любовь твоя ко мне была сильнее женской любви. Как пали герои, погибла сила ратная!» (Шмуэль II, 1:25-27). ...
В Израиле, увы, слишком часто приходится вспоминать эти скорбные слова царя Давида: «Эйх нафлу гиборим - Как пали герои!». Когда друзья и родственники погибшего солдата рассказывают о нем, рассказывают о его отношении к людям, о его увлечениях и его оборвавшихся планах, то видно – погибают именно самые блестящие. Причем жертвенный характер их смерти дополнительно подводит к сравнению с храмовым жертвоприношением. Во-первых, погибшие на войне и от терактов люди всегда погибали за кого-то. «За кого-то» не только в смысле «защищая кого-то», но и в том смысле, что если бы погиб не он, то смерть забрала бы кого-то другого. В этом смысле смерть на поле боя или от террористического акта радикально отличается от смерти в результате аварии или болезни. Террорист не станет взрываться посреди чистого поля, он входит в кафе или автобус, и тот, кто погибает там от взрыва, тем самым избавляет от смерти кого-то другого. А во-вторых, погибший очень часто молод и здоров, во всяком случае террорист метит в первую очередь в молодого и здорового.
Все в нас противится этому абсурду, когда сильный даровитый юноша покидает этот мир, так и не оставив в нем своего следа, не оставив потомства и не сказав своего слова. Мы не можем этого ни понять, ни оправдать, единственное, что нам остается делать – это признать, что не может быть, «чтобы исполнилось нечто, чего не повелел Господь» (Эйха 3:37-38), и отнестись к этой гибели как к жертве.
В свое время, вспоминая кровавую бойню в йешиве Мерказ Ха-рав, в результате которой побли восемь юношей, я писал о ее жертвенноми смысле. Ведь погибли невинные юноши, невинные уже в силу только самого своего возраста. Юность, возраст от 13 до 20, когда человек уже полностью ответственен, но еще не умирает за свои собственные грехи. Однако юношескому возрасту присуща не только невинность. Тогда, на другой день после теракта, прощаясь со своими погибшими воспитанниками, глава йешивы рав Вайс сказал, что они, видимо, понадобились на небесах. С той поры я часто вспоминаю эти слова и думаю: кто знает, может быть и в самом деле такие люди нарасхват не только в этом мире?
В любом деле ждут в первую очередь прилива именно молодых сил. В любом начинании рассчитывают именно на молодых людей, предпочитая их молодость опытности их родителей. Юношеский возраст - это возраст, когда человек с одной стороны уже взрослый, то есть самостоятельный, а с другой - все еще ребенок, полный сильных и ярких чувств. Этот возраст - возраст вступления в жизнь - характеризуется огромной силой, великой верой, грандиозными намерениями, нерастраченными возможностями. Люди этого возраста – это цвет нации. Если в каждом человеческом роду одновременно сосуществуют три-четыре поколения (дети, молодежь, зрелые люди и старики), то "дежурным" рода, то есть его максимальным выразителем, окажется именно молодежь. На нее невольно оглядываются все остальные.
Человек, погибший в юном возрасте, еще ничего не сделал, начало его жизни совпало с началом его вечной жизни, и это вызывает особую горечь, особую боль - он был полон надежд, и надежды эти оборвались. Но, кто знает, может быть, вечная жизнь, начатая в начале жизни земной, отличается от любой другой вечной жизни? Может быть, и на небесах вечные юноши энергичнее вечных старцев? Может быть, и небеса остро нуждаются в этих юных несломленных душах, которым присуща первозданная цельность и великое дерзновение?
Если в Храме в жертву приносились не только самые невинные, но также и самые молодые и здоровые животные, то значит, и в этом имеется свой смысл.
Третья книга Торы начинается словами: «И воззвал ("ваикра") к Моше, и сказал Господь к нему из шатра соборного». Раши в следующих словах комментирует такое начало: «Всем последующим обращениям: "говорил", "сказал", "повелел" предшествовало "воззвал". Это выражает благосклонность, и является обращением, каким пользуются ангелы-служители, как сказано: "И воззвал один к другому... " (Йешайя 6:3). Однако в противоположность этому пророкам из народов мира Он явил себя (иным) выражением, указывающим на случайный характер и присутствие нечистоты, как сказано: "И встретился («ваикар») Бог Биламу" (Бемидбар 23,4) (ויקר от корня קרה, случаться, связано со словом "случай", одним из значений которого является "нечистота", как сказано в книге Дварим 23,11: "нечист от случая ночного").
Между тем это сопоставление пасука «И воззвал («ваикра») к Моше» с пасуком «И встретился («ваикар») Бог Биламу» имеет дополнительный смысл, проливающий свет на то обстоятельства, что слово «Ваикра» завершает маленькая буква «алеф». Существует толкование, согласно которому размер этой буквы был обусловлен скромностью Моше, о котором Писание говорит, что он «был кротчайший из всех людей которые на земле» (Бемидбар12:3). По утверждению Роша, когда Моше узнал, что Всевышний, для того чтобы отличить его от Билама, хочет написать в связи с ним «ваикра», а не «ваикар», он записал букву «алеф» уменьшенного размера.
В этом пункте «кротчайший» Моше был как раз прямой противоположностью «нечестивца» Билама. Как сказано: "Тот, кто обладает тремя качествами считается учеником Авраама – доброжелательностью, смиренномудрием и поникшим духом. А зависть, высокомерие и алчность являются качествами присущими ученикам нечестивца Билама" ("Перкей Авот" 5:20). Смирение и скромность являются основой личности, основой Богоподобия. В самом деле, согласно каббале первым творческим действием Всевышнего явилось сокращение («цимцум»). Миротворению предшествовало самоумаление Всевышнего, и не удивительно, что именно смирение и скромность признаются самым главным условием духовного возрастания. Как пишет раби Нахман из Бреслава: «Не существует человека, который бы мог удостоиться Торы иначе как через смирение. Ибо надлежит приуменьшить себя и перед более великим и перед равным и перед меньшим, даже если он самый незначительный. Надлежит занижать свой уровень и так удерживать» («Лекутей эцот» «Гаава ваанава»). Аналогичные высказывания неоднократно встречаются в Талмуде: "Оскорбляемые, но не оскорбляющие, слышат поношения, но не отвечают, делают все с любовью и радуются страданиям своим, - о них в Писании сказано (Шофтим 5:31): А любящие Его – как солнце, восходящее во всей силе" (Шаббат 88.б).
Наконец, очень показательным в этом отношении является уподобление Торы воде. Тора сравнивается традицией с водой среди прочего также и потому, что сходя с самих небес, она собирается в самых смиренных и приниженных душах. Как вода собирается на самом дне ущелий, так слова Торы собираются "на дне" человечества.
Общечеловеческая тенденция сводить многое к чему-то общему, в пределе единственному, не обошла стороной евреев. Так в Талмуде сказано: «Шестьсот тринадцать заповедей даны Израилю, пришел Хавакук и свел их к одной, как написано: «А праведник верой своей будет жить» (Макот 24а). Гилеля не смутила просьба инородца обучить его Торе, пока он устоит на одной ноге, и он ответил: «не делай другому того, что ненавистно тебе» (Авот де Рабби Натан,15:2).
Помимо «добрых дел», «веры», «воли», «любви», к которым, как правило, сводят все прочие духовные ценности, имеется еще одна, по сути предшествующая им всем, и это - смирение. В конечно счете все упирается в эту прото-добродетель. В самом деле, ведь даже внешне добрые дела и внешне правильная вера ничего не значат, если человек одержим гордыней. Человеку, лишенному смирения, так же бессмысленно духовно продвигаться вперед, как бессмысленно атакующей армии продолжать наступление, если позади себя она оставляет крупные вражеские анклавы. Такое «успешное наступление» может обернуться для нее окружением и полным разгромом.
При этом важно отметить, что как бы в тон своей собственной духовной природе, смирение само… очень смиренно. Раби Микоцк отмечал, что если все для своего достижения требует намерения, то смирение как раз намерения… должно быть лишено. Намерение достичь смирения перерождает смирение в гордыню. Так человек, желающий добиться тишины, только увеличивает шум, когда начинает орать: «не кричите!»
Являясь основой всех духовных начинаний, смирение не ищет для себя обоснований, оно выделяется своей исконной суверенностью, своим «нулевым» местом и характером. Смирение выглядит тем начальным началом, которое задает основу личности. В самом деле, человеку заповедано не только совершать различные действия, но и испытывать внутренние чувства. Так, ему заповедано «любить» (Ваикр 19:18), ему заповедано «не желать» (Шмот 20:17), ему заповедано «бояться» (Ваикра 19:14) и даже «не бояться» (Двар 1:17). Но если человеку можно приказать любить или не бояться, то вроде бы ему вполне можно было бы повелеть также и быть смиренным? Между тем заповеди смирения не существует!
Как это следует понимать? Как может быть условие всех прочих достоинств не упомянуто среди заповедей? По-видимому, к необходимости смирения человек призван прийти сам, по-видимому, смирение само должно пробудиться в нем: источник жизни - суверенен. «Спросили маггида из Злочова: «В Торе говорится обо всех заповедях. Но о смирении, которое достойнее всех заповедей, вместе взятых, там не сказано как о заповеди. Все, что мы читаем в Торе о смирении, это слова в похвалу Моше, в которых говорится о том, что он был смиреннее всех остальных людей. Каков смысл такого умолчания о смирении?» (12:3)
Равви ответил: «Если бы человек смирял себя ради исполнения заповеди, он никогда не смог достичь истинного смирения. Думать о смирении как о заповеди – значит, идти на поводу у Сатаны. Ибо Сатана делает сердце человека надменным, чтобы оно говорило ему, что он книжник, что он праведник, что он благочестивый, что он наставник благочестия и что ему следует считать себя лучше всех остальных людей: так человек может сделаться гордым и нечестивым, хотя заповедь будет говорить ему, что он должен быть смиренным, и считать себя выше других. Так что человек, считающий смирение заповедью, только увеличивает гордыню, когда пытается эту заповедь соблюдать» 142
Как нельзя предписать «мидат хасидут» - то есть превратить в закон то, что по самой своей сути находится «между строк закона», так же нельзя предписать смирение, одновременно не превратив его в свою противоположность.
В отношении смирения евреи находятся в таком же положении, что и народы, которым вообще не даны никакие предписывающие заповеди, но которые до всего призваны доходить самостоятельно, опираясь на устоявшиеся общественные отношения и живое нравственное чувство.
«Тот, кто выполнил заповедь по обязанности, сделал больше того, кто выполнил ее не будучи обязан», - учит Талмуд. Но тем самым, смиряясь, еврей не становится смиреннее смиренного инородца. Всевышний окружил Израиль Своими заповедями, Он освящает его, Он отделяет его этими заповедями от всего человечества, превращая его в верного хранителя Своей тайны и Своего присутствия. Но при этом Он оставляет на нем родовое пятно всего человечества. В «главном», в смирении Он не делает между людьми никаких отличий, благочестивые евреи и праведники народов мира смиренно идут навстречу друг другу и образуют, как говорится в молитве Новолетия и Йом-Кипура, «единый союз» («агуда эхат»).
Книга "Ваикра", как известно, посвящена храмовым службам, жертвоприношениям.
Сегодня я бы хотел обратиться к теме жертвоприношений («курбанот») не в их первичном литургическом значении, а в значении аллегорическом. Для этого имеются все основания. Совсем не случайно погибших насильственной смертью людей именуют «жертвами» («курбанот») и порой даже видят в их гибели искупление всего поколения.
Неделю назад, при прощании с восемью еврейскими юношами, убитыми «шахидом» во время учения Торы в ешиве Мерказ-Харав, такого рода утверждения прозвучали не один раз. В Талмуде (Моэд Катан 28.а) сказано, что "смерть праведника искупает", а в книге "Зохар" мы читаем: "Если человек праведен, то он истинное возношение для искупления. А иной, неправедный, не пригоден для возношения, потому что порча на нем, как написано: "и не к благоволению и т.д.". И поэтому праведники – искупление вселенной. И приношение они во вселенной" (Зохар 1,65.а)
Храм уже почти два тысячелетия разрушен, и всякое богослужение в нем прекращено, между тем человеческие "жертвоприношения" продолжают приноситься во всем мире. Восемь юношей, убитых за изучением Торы в первый день месяца адар, в этом отношении особо ярко высвечивают эту горькую действительность. Погибшие были одними из лучших учеников этой центральной ешивы религиозных сионистов. Говорят, что в библиотеке, в которой был совершен теракт, собрались те, кто продолжали учиться, пока прочие готовились к празднику.
В этом видится какая-то насмешка, какая-то дикость. В самом деле, мир полон интереснейших проектов и захватывающих дух загадок, казалось бы, на них должен был бы Всевышний сосредоточить внимание людей. Ан нет, слишком часто человек вынужден заниматься не постижением мира, а изнурительным противостоянием злу, вынужден гибнуть в самом начале жизненного пути. Вместо великих прозрений и высоких творческих дерзаний перед ним ставится изматывающая и, казалось бы, примитивная (по крайней мере с точки зрения своей исходной внешней ясности) задача отстаивания своих принципов, своего человеческого достоинства!
В определенный период духовный статус этого противостояния был чрезвычайно поднят христианскими мучениками. Подобно Тому Сойеру, сумевшему внушить своим приятелям, что красить забор – это увлекательное дело, которое ему очень даже по душе, христианские мученики убедили человечество в том, что мученическое противостояние злу выше любого созидательного занятия.
Пафосом мученичества в дальнейшем были окрылены многие политические противостояния. Сублимацией этого типа религиозности можно признать террористическую деятельность русских революционеров. В жертвенном служении революции целое поколение интеллигентов видело не только практическое занятие, но и некое духовное упражнение. Наталья Климова, образованная девушка, родовая дворянка перед казнью за неудачное покушение на Столыпина (в ходе которого погибли 27 посторонних человек) писала друзьям о своих ощущениях: "Доминирующее ощущение – это всепоглощающее чувство какой-то внутренней особенной свободы. И чувство это так сильно, так постоянно и так радостно, что, внимая ему, ликует каждый атом моего тела, и я испытываю огромное счастье жизни… Что это? Сознание ли это, молодое, свободно и смело подчинившееся лишь влечением своего "я"? Не радость ли это раба, у которого, наконец, расковали цепи, и он может громко на весь мир крикнуть то, что он считает истиной? Или то гордость человека, взглянувшего в лицо самой смерти и спокойно и просто сказавшего ей: "Я не боюсь тебя"? Это ощущение внутренней свободы растет с каждым днем".
Революционная деятельность, пожалуй, как ничто другое бросила тень на мученичество как на нечто осмысленное, как на искупительное "аллегорическое жертвоприношение". Вопиющая бессмысленность принесенных революцией жертв невольно стала дискредитировать жертвенность как таковую. Вместо созидательной деятельности – громкая трескучая гибель под большевистским лозунгом "нельзя светить не сгорая".
Сомнительность этого пути особо бросается в глаза сегодня, когда революция вновь вернулась к своему религиозному истоку, на этот раз исламскому, с его культовой жертвенностью палестинских подростков. Разом взорваться среди толпы евреев и сорвав весь «куш», очутиться в «небесном гареме»!
Да, палестинские подростки разрушают, а не созидают, но ведь при этом они задают именно тот самый позитивный формат "борьбы со злом", в который втягивается существование вполне достойных людей, исходно весьма далеких от палестинской героики. В эти дни в Иерусалиме множество арабов громко и открыто оплакивают «героическую» гибель морального урода, убившего восемь святых юношей. Почему? Кому понадобилась эта эстафета восторженных идиотов? Зачем из века в век Богу нужно втягивать умных, глубоких, даровитых людей в эту нелепую изнурительную борьбу со слабоумными, которые даже состарившись, не преодолевают умственного возраста 14-16 лет?
Разве не Всевышний сделал так, что вообразившие себя борцами за Истину недоумки действительно вынуждают заниматься этой борьбой противостоящих им умных, глубоких и даровитых людей? Неужели Всевышний ценит эту борьбу так же, как ее ценят сами эти вечно-прыщавые душой своей "стражи революции"?
Можно допустить, что на весах Всевышнего достойно принятая трагическая участь считается делом большей значимости, чем продолжительная жизнь того же человека, наполненная великими творческими успехами. Но почему в таких масштабах? Почему с таким постоянством? Из века в век одно и то же?
Непонятно. Неужели у Него нет для людей, для евреев в частности, более интересных и дерзновенных заданий, чем это – с достоинством принимать унижения, несправедливость и, наконец, смерть? Неужели это действительно Он насылает их на людей?
Как вопрошает Иов: "В городе людей стон, и душа убиенных вопиет, и Бог не видит в том худого. Вот они, враги света, которые не знают Его пути и не пребывают на стезях Его. До рассвета встает злодей – губит бедного и неимущего, а ночью ворует… Встает он – и никто не спокоен за свою жизнь; дает Он уверенность ему и опору, очи Его вровень с их путем… Если же это не так, то кто опровергнет меня и в ничто обратит мое слово?" (24:12-25)
В целом, когда читаешь книгу Иова, то изумляешься, насколько четко эти вопросы были поставлены уже в древние времена, и насколько мало продвинулось человечестве в попытке ответа на них.
В основном эти ответы представляют собой перепевы тех аргументов, которые приводили Иову его друзья, аргументов, может быть и здравых, но утешения не приносящих.
Согласно книге Иова, аргументы людей и их Создателя в принципе одни и те же, однако Иов не принимает их от людей, но принимает от Бога.
«Воистину Бог не поступает беззаконно, и Всемогущий не извратит правосудия! Кто на земле Им повелевает и кто Создатель всей вселенной? Если Он обратит на (человека) сердце свое, дыханье и душу его заберет к Себе, (То) разом умрет всякая плоть, и человек вернется в прах. Коль есть разум, выслушай это, внемли звучанию слов моих! Разве ненавистник правосудия властвует (над миром)? И разве Преправедного ты винишь? Скажешь ли царю: "Злодей!"? И "нечестивец" – именитым? Ибо не лицеприятствует князьям и не предпочитает богача бедняку, так как все они – дело рук Его» - говорят друзья Иова. (34:12-19).
А вот слова Всевышнего: "Где был ты, когда Я основал землю? скажи, если обладаешь разумом. Знаешь ли ты, кто положил ей меру? или кто простер над нею черту? Во что погружены ее основания, или кто заложил краеугольный камень ее? При всеобщем ликовании утренних звезд, и радостных кликах всех сынов Божьих, ангелов? Кто затворил вратами море, когда оно устремилось, как бы извергаясь из чрева, Когда Я сделал облака его одеждой и мглу его пеленой, И утвердил ему Свой закон и поставил затвор и ворота, и сказал: "доселе дойдешь, а не далее; и здесь предел надменным волнам твоим"? Повелевал ли ты сроду (так) рассвету, указывал место ее заре? Чтобы она охватила землю за края, чтобы посыпались с нее нечестивцы?" (38:4-13)
Мораль достаточно ясна: только явление Бога, только встреча с Ним Самим наполняет слова утешения смыслом. Без Бога, при сокрытии Его лика – все эти слова не только не утешают, но возмущают: "Что же вы утешаете меня тщетой? И ответы ваши стали вероломны" (Иов 21:34).
Слова о могуществе Всевышнего так же мало утешают лишенного Бога страдальца, как слова о вкусном калаче мало насыщают голодного.
Зачем же мы продолжаем их произносить? Зачем продолжаем спрашивать и искать ответы? Мы не можем этого не делать. Кант, доказывающий, что метафизика не может быть наукой, и что метафизические теории недоказуемы, в то же время писал: "Чтобы дух человека когда-нибудь совершенно отказался от метафизических исследований, это так же невероятно, как и то, чтобы мы когда-нибудь совершенно перестали дышать из опасения вдыхать нечистый воздух. Всегда, более того, у каждого человека, в особенности у мыслящего, будет метафизика и при отсутствии общего мерила у каждого на свой лад"
Вопрос: зачем Бог все это допускает, а если не Он, то кто же? Лишь один из метафизических вопросов, который мы просто не можем не задавать. Но быть может, самое главное, что задавая эти вопросы и пытаясь на них ответить, мы молимся, мы призываем Всевышнего явиться, мы стремимся приблизить Его торжествующий приход.
В недельной главе «Ваикра», как и в последующих главах третьей книги Торы, говорится о жертвоприношениях. Когда мы слышим слово «жертвоприношение», то обыкновенно связываем его с искуплением грехов.
Такое понимание проскальзывает в самых разных проповедях и комментариях. Так, например, в связи со вторым пасуком («принести жертву Богу» р.Бахья бен Ашер (14 век) пишет: «Когда человек, искренне сожалея о содеянном, приносил в Храм животное из своего стада, он исповедовался пред Всевышним в своем грехе. Наблюдая за ходом жертвоприношения, он всем сердцем осознавал: все, что проделывается с жертвенным животным, на самом деле должно было быть проделано с ним самим ».
Между тем в строго галахическом смысле слова связь между грехом и жертвоприношением самая отдаленная. В нашем недельном чтении в первую очередь говорится о жертве всесожжения, о мирной жертве, о хлебном приношении, то есть о жертвах, ни с какими грехами не связанных. Среди прочего говорится, конечно, и о жертве за грех, то есть о жертве повинности и грехоочистительной жертве: «Если кто согрешит по ошибке (против какой-либо) из заповедей Господних запретительных и поступит против одной из них; Если священник помазанный согрешит во грех народу, пусть принесет за грех свой, который совершил, бычка из скота, без порока, Господу в грехоочистительную жертву» (4:2-3). Или: «Если же вся община Израилева (согрешит) по ошибке, и скрыто будет дело от глаз общества, и сделают что-нибудь против заповедей Господних, чего не надлежало делать» (4:13).
Но как мы видим, речь здесь идет именно об ошибках. Неумышленность таких искупаемых жертвами поступков настойчиво подчеркивается и в других местах: «Если кто согрешит и сделает что-нибудь против какой-либо из заповедей Господних, чего не надлежало делать, и он не сознавал того, и провинился, и понес грех на себе. Пусть принесет священнику из мелкого скота овна без порока по оценке твоей в жертву повинности и искупит его священник от ошибки его, которую он сделал, не сознавая того, и прощено будет ему» (5:17-18).
Итак, как мы видим, в случае грехоочистительных жертв речь идет не о намеренных проступках. Жертвы искупали именно те действия, которые совершались случайно. Что же касается сознательных греховных поступков, то они – согласно галахе – должны искупаться не закланием жертвенных животных, а теми наказаниями, которые за них предусматриваются. Например, если еврей хранил в пасхальный период в своем доме квасной хлеб или тем более ел его, то он карается «каретом», то есть преждевременной смертью или бездетность, как сказано: «Семь дней ешьте опресноки; точно к первому дню устраните квасное из домов ваших, ибо всякий, кто будет есть квасное с первого дня до седьмого дня, душа та истреблена будет из среды Израиля.» (Шмот 12: 15). Никакие жертвоприношения не предусмотрены для того чтобы изгладить это нарушение.
Что же тогда значат слова р.Бахья бен Ашера: «Когда человек, искренне сожалея о содеянном, приносил в Храм животное из своего стада, он исповедовался пред Всевышним в своем грехе»?
Прежде всего следует оговориться, что в ряде случаев после наказания за сознательный грех за него все же приносилась также и жертва. Так далее в нашей главе мы читаем: «Если кто согрешит и… запрется пред ближним своим в том, что отдано ему на сохранение, или в наложении руки, или в хищении, или обманет ближнего своего, или найдет потерянное и не признается в этом, и поклянется ложно в чем-нибудь, что делает человек, греша этим; То, согрешив и сделавшись виновным, он должен возвратить похищенное, что похитил, или отнятое, что отнял, или вклад, который ему был доверен, или потерянное, что он нашел. За все вообще, в чем он поклянется ложно, он должен платить сполна и пятую долю того прибавить; тому, кому это принадлежит, должен отдать это в день (признания) вины своей, И в жертву повинности его пусть принесет Господу из мелкого скота овна без порока. И искупит его священник пред Господом, и будет прощено ему во всем, что бы ни сделал он, провинившись тем». (5:22-26)
Но главное все же другое. Главное, что любое жертвоприношение так или иначе связано с искуплением грехов, подразумевает его. Например, в мидраше «Ваикра раба» утверждается, что даже «жертву всесожжения приносят, чтобы искупить греховные помыслы».
Удивительного в этом ничего нет. Всякого вменяемого человека, даже если он ничего предосудительного в своей жизни не совершил, при приближении к Богу охватывает чувство раскаяния. Если такого чувства не возникает, если человек входит в храм так, как он приучился входить в кинотеатр - с пакетиком попкорна и банкой кока-колы – он чего-то явно не понимает.
Вот в каких словах говорит об этом «фоновом» раскаянии Кьеркегор: «Если я люблю Его, не раскаиваясь, то я и не люблю Его истинною, абсолютной любовью, всем своим существом. Между тем всякая иная любовь к абсолюту – недоразумение: если даже взять так восхваляемую людьми любовь мысли к абсолюту, то и она не будет истинной любовью, т.к. обуславливается необходимостью. Как же скоро я люблю свободно и люблю Бога, я и раскаиваюсь, хотя бы у меня и не было никаких других причин для раскаяния, кроме той, что Он возлюбил меня раньше, чем я Его. Лишь выбирая себя грешным, виновным перед Богом, выбираешь себя абсолютно, - если вообще абсолютный выбор не должен равняться самосозданию. Человек должен раскаиваться и в грехах отцов, перешедших на него, так как лишь путем раскаяния он выбирает себя самого. Личное «я» человека находится как бы вне его и должно быть приобретено им посредством раскаяния».
Итак, жертвоприношение, даже по самой своей семантике означающее приближение к Богу («курбан» – «кирва»), предполагает раскаяние.
Это становится совершенно ясно из следующих знаменитых слов пророка Иешайи: «К чему Мне множество жертв ваших? – говорит Господь. – Пресыщен Я всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови быков и овец и козлов не желаю Я. Когда вы приходите, чтобы предстоять Мне, кто просит вас топтать дворы Мои? Не приносите больше пустого дара; воскурение – мерзость для Меня; собраний, которые вы собираете в начале нового месяца и в субботы, не терплю Я: беззакония с празднеством. (Жертвы) ваши в начале нового месяца и празднества ваши ненавистны стали душе Моей, обузою они стали для Меня: устал Я терпеть их. И когда вы протянете руки ваши, Я отвращу от вас очи Мои; и сколько бы вы ни молились, Я не слышу; руки ваши полны были крови. Омойтесь, очиститесь; удалите зло поступков ваших от очей Моих; перестаньте творить зло. Учитесь творить добро; требуйте справедливого суда; поддержите угнетенного, (верно) судите сироту; вступайтесь за вдову. (Иешайя 1:11-17)
Но это значит, что когда человек испытывает раскаяние, то любые жертвы – то есть в том числе и всесожжения, и мирные, - искупают его грехи, даже несмотря на то, что первое и основное их предназначение было другим.
Именно поэтому, хотя в строго галахическом смысле сознательные грехи искупаются наказаниями, а не жертвоприношениями, все жертвы являются одновременно также и искупительными жертвами, и в этом смысле совершенно понятны и слова р.Бахьи бен Ашера («когда человек.. приносил в Храм животное… он исповедовался… в своем грехе»), и утверждение Мидраша, что «жертву всесожжения приносят, чтобы искупить греховные помыслы».
В недельной главе «Ваикра», как и во всей книге Торы с одноименным названием, даются заповеди, связанные с жертвоприношением. Практически все жертвы были, что называется, «благодарственные», то есть они приносились не в расчете что-то получить от Всевышнего, а в честь Его Самого, в честь Его праздников, в благодарность за Его благосклонность и т.п. Лишь незначительная часть жертвоприношений носили искупительный характер.
При этом важно отметить, что «искупительные» жертвы касались только непроизвольных грехов, совершенных по ошибке.
В том числе человек мог совершить ошибку, связанную с самим жертвоприношением. Относительно этой ситуации мы читаем: «И сказал Господь Моше так: Если кто провинится проступком по ошибке против святынь Господних, пусть принесет в повинную Господу из мелкого скота овна без порока». ( 5.14-15)
Сознательные грехи искупались другими средствами, средствами наказания, высшим из которых являлась, как известно, смертная казнь.
Естественно возникает вопрос: какой нравственный смысл может нести «ошибка»? Почему человек так или иначе должен расплачиваться за нее, то есть расплачиваться так же, как и за сознательное действие?
Дело в том, что человек не вещь, не вещь до такой степени, что даже когда он выступает в качестве вещи, он не может с этим согласиться и усматривает в этом промыслительное действие небес, наказывающее его за какие-то иные грехи.
Между тем у этого вопроса имеется еще один аспект, который уместно рассмотреть в свете следующего отрывка из трактата Брахот (28.б) «Р.Нехунья б. Га-Кана, входя в дом учения и выходя из дома учения, произносил молитву. Спросили его, что это за молитва. Он ответил: Когда вхожу, прошу, чтобы не случилось какой-либо ошибки по моей вине и чтобы я не ошибся в галахе... Выходя, он говорил: Благодарю тебя Господи Боже мой, за то что дал мне участь среди сидящих в доме учения, а не на перекрестках. Ибо так же, как я встаю рано утром, так и они встают рано, но я встаю ради слов Торы, а они встают ради пустых слов; так же, как я тружусь, так и они трудятся, но я получу плату за свой труд, а они – нет, так же как я спешу, так и они спешат; но я спешу к жизни грядущего мира, а они к могиле».
Человек может не совершать никаких преступлений, человек может не совершать ни одного действия, за которое полагалось бы какое-то наказание, но при этом душа его разрушается, как и душа явного преступника.
В «Перкей авот» сказано: «Рабби Шимон говорил: "если трое, сидя за трапезой, не говорили о Торе, то они как бы ели от жертв, принесённых мертвым, как сказано: "... ибо все столы полны отвратительною блевотиной, без Бога..." Если же они упоминали при этом слова Торы, то они как бы ели со стола Бога благословенного, как сказано: "... и сказал он мне: это стол, что пред Господом".»
Дела, которых желают такого рода люди, – легитимны не только в демократических обществах, но и в самых последовательных теократиях. Легитимно просиживать на площадях и судачить. Это легитимно, но как выясняется, не менее гибельно, чем совершать явные преступления. К сидящим в доме учения и к сидящим на площадях в полной мере применимы слова Гемары: «Злодеи при жизни именуются мертвыми, а праведники и по смерти именуются живыми».
Но вот мы видим, что этот выбор «площадей» преимущественно перед «домами учения» связывается р. Нехуньей б.Га-Каной с ошибкой. Таким образом, выбор «площадей» можно назвать не преступным, а ошибочным выбором. В чем же состоит суть этой экзистенциальной ошибки?
В Талмуде сказано, что принятие ига небес должно предшествовать принятию ига заповедей.
Таким образом, можно сказать, что ошибка «просиживающих на площадях» заключается в том, что даже приняв иго заповедей, они не принимают на себя ига небес.
Человек желает принадлежать себе самому от начала и до конца, в то время как небеса требуют от него всецелой – от начала и до конца - принадлежности им.
Люди, принадлежащие себе самим, и люди, принадлежащие небесам, внешне могут совершать одни и те же действия, они могут одинаково помогать другим, могут одинаково соблюдать субботу, могут выражать одни и те же пристрастия и даже высказывать одни и те же суждения, но при этом их экзистенциальная участь будет различна.
Грань между такого рода людьми не всегда достаточно ясна, но о ней издавна знала религия. Знала она, разумеется, и об условности разделения между сидящими в домах учения и на площадях. Это скорее корреляция, чем прямое соответствие: просиживающий на площадях может быть отнюдь не праздным слепцом, а мудрецом. И наоборот, просиживающий в доме учения может никогда не увидеть Бога. Как говорил Виленский Гаон: «У праведника еда и другие телесные функции тоже святы, потому что они делаются во имя Неба. И есть такие люди, у которых даже Тора и добрые дела – только для того, чтобы похваляться, и они происходят со стороны эрев рав и принадлежат гееному». (8.17)
«Иго небес» по определению внеконфессионально, и не удивительно, что в Новое «безбожное» время его смысл значительно расширился.
В Новое время об «иге небес» на своем новом «безбожном» языке заговорила экзистенциальная философия, назвавшая наложение этого ига «пограничной ситуацией». Перед человеком вдруг открывается мир во всем его трагическом и противоречивом несовершенстве. Прежние благоразумные ответы родителей и наставников относительно царящих в жизни ужасов перестают работать, и человек оказывается в ситуации неразрешимости, которая целиком взваливается на его собственные плечи. «Иго небес» в современном мире начинается с осознания глубинного трагизма бытия...
Вот в каких словах пишет о «принятии ига небес» Лев Шестов в своей книге «Философия трагедии»: «Все эти "необыкновенные" люди, восставшие против оков обязательности законов природы и человеческой морали, восставали не по доброй воле: их, точно крепостных, состарившихся на господской службе, насильно принуждали к свободе. Это не было "восстание рабов в морали", как учит Ницше, а нечто такое, чему на человеческом языке нет слов. "Характер", значит, тут ни при чем, и если существуют две морали, то не мораль обыкновенных и необыкновенных людей, а мораль обыденности и мораль трагедии: - эту поправку необходимо внести в терминологию Достоевского и Ницше».
Разумеется, «пограничная ситуация» лишь предшественница «ига небес», лишь условие его принятия: ведь атеистический экзистенциалист не предает себя в руки Всевышнего. И все же он уже и не принадлежит себе самому.
Национальный эгоизм
Между тем уместно отметить, что общее правило, согласно которому человек становится самим собой в тот момент, когда он перестает принадлежать самому себе и посвящает себя небесам, своеобразно проявляет себя в избрании Израиля.
Народы издавна обвиняли евреев в национальном эгоизме, обвиняли их в том, что религия евреев ориентирована исключительно на них самих, и остальные люди оказываются как бы вне сферы их интересов.
Эти упреки несправедливы. Иудаизм как религиозная система имеет в виду нееврев в такой же мере, как и евреев. Талмуд рассматривает требования Всевышнего, предъявляемые народам, так же внимательно и беспристрастно, как и Его требования, предъявляемые к Израилю. Иудаизм как единая религиозная система сводится не только к 613 заповедям, предложенным евреям, но также и к 7 заповедям, предложенным всем остальным сынам Адама. В строгом смысле слова иудаизм – это религия 620 заповедей.
Но главное, что избранность Израиля как раз исключает национальный эгоизм. Национальное самосознание еврея – это самосознание религиозное по преимуществу. Чувство принадлежности – принадлежности Богу, уникальной судьбе – составляют основу так называемого еврейского «национального чувства».
Если для любого другого народа национализм – это ошибка, это замыкание на смертельной эгоцентричности, то национализм еврея (если, разумеется, он сохраняет религиозное чувство) – это прямо обратное, это выход за пределы собственного «эго», это открытость, а ошибкой соответственно является обратное – ассимиляция, желание быть «как все». В какой мере нееврей делает правильный выбор, когда выбирает космополитизм, в такой же мере еврей ошибается, совершая его.
В субботу, предшествующую Пуриму, в синагогах принято читать не только обычное недельное чтение (в этом году «Ваикра»), но и один дополнительный фрагмент из книги Дварим (25.17-19), именуемый «глава Захор». Вот этот фрагмент: «Помни, что сделал тебе Амалек на пути, когда выходили вы из Египта. Как он встретил тебя на пути и перебил позади тебя всех ослабевших, а ты был изнурен и утомлен, и не побоялся он Бога. И вот, когда успокоит тебя Господь, Бог твой, от всех врагов твоих со всех сторон, на земле, которую Господь, Бог твой, дает тебе в удел для владения ею, сотри память об Амалеке из поднебесной; не забудь».
В данном случае подразумевается эпизод, описываемый в книге Шмот (17.8-16). «И пришел Амалек, и воевал с Израилем в Рэфидиме. И сказал Моше Йгошуе: выбери нам мужей и поди, сразись с Амалеком; завтра я стоять буду на вершине холма с посохом Божиим в руке моей. И сделал Йгошуа, как сказал ему Моше о сражении с Амалеком; а Моше, Аарон и Хур взошли на вершину холма. И было, как поднимет Моше руку свою, одолевал Израиль; и как опустит руку свою, одолевал Амалек. Но руки Моше отяжелели; и взяли они камень, и подложили под него, и он сел на него, а Аарон и Хур поддерживали руки его, один с одной, а другой с другой стороны, и были руки его тверды до захождения солнца. И низложил Йгошуа Амалека и народ его острием меча. И сказал Господь Моше: запиши сие на память в книгу и внуши Йгошуе, что Я совершенно сотру память Амалека из-под неба. И построил Моше жертвенник, и нарек ему имя "Господь – Нисси" (Господь – чудо мое). И сказал он: вот рука на престоле Господа, что война у Господа против Амалека из рода в род».
Итак, потомки внука Эсава Амалека, напавшие на Израиль сразу при выходе из Египта, стали его заклятым врагом. Именно от Амалека произошел Аман, задумавший уничтожить всех евреев в империи Ахашвероша.
Между тем в приведенном отрывке замечается некоторое противоречие. Что это в самом деле значит: «Помни… сотри память… не забудь?» Как такое предписание можно выполнить? Как его вообще следует понимать? Разве нарочно стараясь стереть кого-либо из памяти, человек не совершает противоположного – не увековечивает его память, не посвящает его памяти какое-то время?
Говоря о лечении неврозов путем «забывания», Виктор Франкл пишет: «Презирать себя или следить за собой далеко не так важно, как уметь в конечном счете полностью забыть себя. Но только наши пациенты не должны делать это так же, как Кант, которому пришлось однажды уволить вороватого лакея. Он, однако, не мог оправиться от боли, которое вызвало у него это событие, и, чтобы заставить себя забыть его, повесил на стену своей комнаты табличку с надписью: “Мой лакей должен быть забыт”. С ним случилось то же, что и с человеком, которому обещали раскрыть секрет превращения меди в золото при условии, что он во время соответствующей алхимической процедуры десять минут не будет думать о хамелеоне. В результате он был не в состоянии думать ни о чем другом, кроме этого редкого животного, о котором он раньше никогда в жизни не думал» 356
Что же имеет в виду Тора? Традиционно слова из главы «Захор» принято понимать как идиоматическое выражение, соответствующие уничтожению. Так Раши пишет: «сотри память об Амалеке». (Истреби) и мужчину и женщину, и дитя и младенца, и быка и агнца (см. I Шмyэль 15, 3), чтобы не упоминалось имя Амалека даже в связи со скотиной, чтобы не сказали: «Это животное принадлежало Амалеку». Относительно слов «Я совершенно сотру». Раши пишет: «Я предупреждаю тебя об этом, потому что Я хочу стереть его».
Но почему Тора прибегает к этому языку? Почему ясно не сказать – как это делается в других местах (например, Двар 7.24) – уничтожь? Может быть, в данном случае все же имеется в виду какое-то сопряжение двух понятий - уничтожения и забвения?
Судьба злодеев
В любом случае этот оборот «стирание памяти» позволяет иначе взглянуть на «уничтожение», и прежде всего на то всецелое уничтожение грешника, в которое (в отличие от христианства и ислама) верит иудаизм.
Иными словами в выражении «стереть память об Амалеке» мы вправе усмотреть ключ к общей эсхатологической проблеме, ключ к одной из интерпретаций еврейской веры в то, что злодеи полностью выводятся из бытия, а не вечно томятся в недрах геенома, как считается у христиан и мусульман.
Вот как представляет это положение Луцато в книге «Очерк основ»: «Гееном - это место, где осуществляется наказание душ. Они чувствуют боль и страдания, согласно с тем, что необходимо в каждой определенной ситуации. В результате этих страданий искупаются дурные действия грешников, и если они становятся достойными награды, они очищаются от своих грехов и могут отдыхать. А если нет (недостойны награды), их наказывают до тех пор, пока не уничтожат».
Ясно, что если уж кого-то должно постичь полное уничтожение – уничтожение не только в этом мире, но и в мире грядущем - так это Амалека. Но разве это полное уничтожение нельзя понять как «стирание памяти» о нем? Т.е. как вычеркивание злодея не только из наличного бытия, но и из памяти праведника?
В таком именно смысле позволительно понять некоторые слова Писания: Например, «Вот Я творю небеса новые и землю новую, и не будет упомянуто прежнее, и не придет на сердце» (Иешайя 65.17).
Последовательным сторонником идеи «стирания памяти» можно признать Льва Шестова, который полагал, что для Бога возможно все, и в том числе сделать бывшее небывшим. В подтверждение этой своей веры он любил приводить суждение христианского теолога Петра Домиане: «Может ли Бог сделать бывшее небывшим? Если, например, раз и навсегда установлено, что девушка обесчещена, не возможно ли, чтобы она вновь стала невинной? Это, поскольку дело идет о природе, конечно, верно и неопровержимо, что противоречия в одном и том же субъекте не могут сосуществовать. И это справедливо считается невозможным, но от этого далеко до применения того же к Богу. Тот именно, кто есть Творец источников природы, тот легко может, если хочет, уничтожить эти законы природы. Ибо кто властвует над сотворенными вещами, тот не подчинен законам, и кто создал природу, управляет естественным порядком по собственному творческому усмотрению».
В книге «Афины и Иерусалим» (3.5) Лев Шестов приводит другое вовсе поразительное высказывание Петра Дамиани: «как мы поэтому справедливо можем сказать, что прежде чем Рим был сотворен, он не был сотворен, так же, не противореча, мы можем сказать: Бог может и после сотворения Рима сделать его несотворенным».
Но почему именно Рим? Какой странный и неожиданный пример превращения бывшего в небывшее для благочестивого католика! Не Святой ли Дух двигал пером Дамиани, намекая на то, что должна быть стерта память Амалека - потомка Эдома, с которым иудейская традиция идентифицирует Рим?
Но что такое превращение бывшего в небывшее, если не стирание грешника не только из наличного бытия, но также и из памяти праведника? Может ли совершиться полное истребление грешника, если одновременно не будет полностью изглажена причиненная им травма невинному человеку?
Слова Торы «сотри память… не забудь» действительно можно понять в том психотерапевтическом смысле, который вкладывает в него Франкл. Предложение невротику, т.е. травмированному человеку, «забыть себя» означает по Франклу подняться над травмирующим фактором, освободиться от его разрушительного влияния.
Как это можно себе представить? В оперативной системе «Windows» имеется важная программа удаления. Все, что мы решили стереть, попадает в «корзину», существующую на тот случай, если мы стерли что-то случайно, по ошибке, или не подумав. Таким образом, мы всегда можем восстановить что-то, что нам еще может пригодиться. Мы не забываем стереть из памяти, т.е. из пользуемых директорий эти не нужные нам файлы, и чистосердечно не помним о них. Но память о них сохраняется еще на жестком диске, т.е. существует столь же полноценно, как если бы она не удалялась вообще.
«Корзина», очевидно, соответствует гееному, куда попадает все никчемное и постыдное. В этом, пожалуй, сойдутся все - и христиане, и мусульмане и иудеи. Однако если христиане и мусульмане как бы не берут в голову дальнейшую судьбу хранящихся в «корзине» отбросов, то иудеи верят в то, что когда-нибудь «корзина» будет очищена, и память о злодеях будет стерта совершенно, как если бы и не существовала вовсе.
Мы привыкли к тому, что все вышедшее из-под пера классика собирается благодарными потомками и распечатывается многочисленными тиражами. Зачастую это касается самых невзрачных черновиков или даже тех произведений, которые сам автор не хотел бы видеть напечатанными, которые сам он желал бы полностью стереть из памяти. Как сказал поэт: «не нужно заводить архива, над рукописями трястись».
С волей авторов считаются мало, но волю Всевышнего нарушить никому не дано. А вполне может так случиться, что Всевышний полностью сотрет из бытия все неугодные Ему творения.
Как бы то ни было, мы вправе сказать, что стирание памяти в «корзину» с последующим вечным хранением там этой ненужной информации будет соответствовать христианскому представлению об аде. А «очистка» корзины, т.е. полное стирание памяти с «жесткого диска», будет соответствовать иудейскому представлению о гееноме, продолжительность страданий в котором не превышает двенадцати месяцев.
В недельном чтении книги «Ваикра» мы читаем: «И разложат сыны Аароновы, священники, эти части, голову и тук на дровах, которые на огне, на жертвеннике. А внутренности и голени ее вымоет он водою; и воскурит священник все на жертвеннике: это жертва всесожжения огнепалимая, благоухание приятное Господу» (1.9)
Это выражение: «благоухание приятное Господу», встречающееся также и других местах Торы (в недельных чтениях «Ноах» и «Тецаве»), невольно вызывает опрос: о какого рода «приятности» здесь идет речь?
В сочетании с «огнепалимостью» и натуралистическим описанием процедуры разделки туши жертвенного животного это вопрос дополнительно усиливается.
Итак, о каком «приятном благоухании» говорит Тора в связи с жертвоприношениями? Прежде всего, следует отметить, что нет комментатора, который бы истолковал эти слова буквально, т.е. в том смысле, что Всевышнему приятно вдыхать запах шашлыка. Напротив, некоторые комментаторы даже отмечают, что запах от сжигания мяса вместе с костями - неприятный запах.
Раши пишет в этой связи: «Удовлетворение Всевышнему приносит исполнение Его воли». Он же поясняет: «Благоухание - успокоение духа Мне, ибо Я сказал, и Мое желание исполнилось».
Но если «благоуханность» связана исключительно с исполнением заповеди, то почему она связана не со всякой другой заповедью? Почему «благоуханными» не именуется обряд обрезания, выкупа первенца, отделения маасера, наложения тфиллин и пр. и пр.? Чем таким выделилась заповедь жертвоприношения среди других 613 заповедей, чтобы ее именовать «благоуханной»?
Любавический ребе Менахем Мендл Шнеерсон пишет в этой связи, что истолкование Раши: «Я сказал, и Мое желание исполнилось» подразумевает то, что заповедь жертвоприношения совершается как бы без учета самого человека, без упоминания его собственной священнической роли, т.е. оно ценно своей самоотверженностью, ценно тем, что выполняя его, человек в такой мере предавался Всевышнему, что даже не замечал, что что-то сделал. Именно эта самозабвенность и создает, по мнению Любавического ребе, ту «благоуханность», которая позволяет выделить заповедь жертвоприношения среди всех других актов послушания Всевышнему.
Нисколько не умаляя ценности этого наблюдения, следует отметить, что до конца им все же трудно удовлетвориться. И трудно в первую очередь именно потому, что слишком уж натуралистично Св.Писание соотносит «огнепалимое» жертвоприношение с «благоуханием». Неужели же за этим языком решительно ничего не стоит? Неужели это чисто случайное совпадение?
Трудно связывать «благоуханность» жертвоприношения исключительно с послушанием и совершенно не связывать ее с «материальной частью» самой заповеди, сопровождающейся резкими запахами (даже вне связи с тем, нравятся они нам или не нравятся).
Невольно хочется придать словосочетанию «благоухание приятное Господу» и более естественный смысл.
То, что комментаторы, жившие после разрушения Храма, отказываются видеть в словах «благоухание приятное Господу» какую-либо связь с дымным жертвенным культом, достаточно характерно. По всей видимости, в этом отражается общая утрата понимания духовных смыслов предметов, которая произошла в самом начале эпохи Второго Храма, и далее только усиливалась.
В Гемаре (Иома 72) рассказывается, что некогда по молитве мудрецов во всем мире была упразднена страсть к идолослужению, обернувшаяся в самом Израиле утратой пророческого видения. При этом достаточно очевидно, что сама страсть к идолослужению держалась на общей человеческой способности созерцать непосредственный смысл предметов. В Гемаре говорится, что напуганные этой страстью мудрецы попросили Всевышнего лишить ее человечество, и их молитва была услышана: «Так была упразднена склонность к идолослужению. Ибо в благоприятное время, во время благоволения молились мудрецы, и были услышаны» - говорится в Гемаре .
Указываемое в Гемаре время молитвы мудрецов - это начало эпохи Второго Храма, т.е. то самое время, которое было провозглашено Карлом Ясперсом «осевым временем»
Ясперс пишет: «Ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы будем называть осевым временем».
Именно в осевое время, как это отмечает Ясперс с перспективы более чем двухтысячелетней истории, человечество стало утрачивать способность к мифологическому мышлению и обратилось к рационализму. Именно в этот период повсеместно возникает философия, которая увидела в языческих легендах не подлинные истории, а лишь интеллектуальные образы.
То, что раньше было достоянием всех людей, отныне стало доступно исключительно мистикам, адептам тайных учений, среди которых знание о внутренней связи предметов с духовным миром продолжало сохраняться.
Знание духовных смыслов тех или иных предметов является одним из базисных знаний любого мистического учения. Еврейские мистики, каббалисты, как и все прочие мистики, сохраняют эти знания («Один из великих принципов, которыми мы обладаем, гласит, что всему, что есть в нижних мирах, соответствуют наверху трансцендентные силы» (р.Моше Хаим Луцато «Дерех Гашем» 5.2)
Это постижение духовного смысла предметов шведский мистик Сведенборг именовал «наукой соответствия». Ему же между прочим принадлежит одно любопытное мистическое описание процесса эрозии мифологического мышления и перехода к мышлению рациональному: «древнейшие жители нашей земли, как люди небесные, мыслили по самым соответствиям, и земная природа, бывшая пред их глазами, служила им средством для такого мышления; люди эти сообщались с ангелами и беседовали с ними, так что через них небеса соединялись с землей. На этом основании то время было названо золотым временем… Затем возникло другое поколение людей, которые не мыслили по самым соответствиям, но по науке соответствий; соединение небес с человеком все еще продолжалось, но уже не было столь внутренним; это время названо серебряным веком. После того настало поколение, которое хотя и знало соответствия, но не мыслило по науке их, потому что жило в природном благе, а не в духовном, как предшественники его; это время названо медным веком. После этого человек стал постепенно внешним и, наконец, плотским; тогда наука соответствий совершенно утратилась… Века эти были названы: золотым, серебряным и медным по соответствиям; ибо золото означает небесное благо, серебро - духовное, а медь - природное благо… что же касается железа, по имени которого назван последний век, то оно означает истину жесткую, без блага» (115).
Нужно думать, что в терминах Сведенборга период Скинии Завета соответствовал Золотому веку, период первого Храма серебрянному веку, а Второго - медному. Переходное время между ними соответствует в еврейской традиции тому «времени благоволения», когда по молитве мудрецов было упразднено идолослужение, а вместе с ним началась и эрозия мифологического мышления.
После же разрушения второго Храма начался железный век, век холодного рационализма, продолжающийся и поныне.
Причем еврейская традиция фиксирует также и этот переход. В трактате «Перкей Авот» наряду с высказываниями прочих мудрецов приводятся изречения р.Йоханана бен Заккая, сумевшего покинуть осаждаемый римлянами Иерусалим и получившего у них разрешение основать ешиву в Явне. Мы читаем «Р.Йоханан бен Заккай был учеником Гилеля и Шамайя … Однажды он сказал ученикам: Пойдите подумайте, какой путь лучше, чтобы человек держался его? Р.Элиэзер сказал: доброжелательство. Р.Йошуа сказал: добрый товарищ, Р.Йоси сказал: добрый сосед. Р.Симеон сказал: предусмотрительность. Р.Элазар сказал: доброе сердце. Он им на это заметил: Предпочитаю слова р.Элазара, потому что в его словах заключаются все ваши» (2.9-13).
Комментируя эти слова, Магараль отмечает, что в поколении р.Йоханана бен Заккая произошло существенное изменение в передаче традиции: с той поры в галахическое наследие стали включаться не только поучения учителей и их собственные вопросы, но также и ответы учеников на вопросы учителя.
Иными словами после разрушения Второго храма традиция стала включать в собственный корпус не только конкретное понимание, но также и аналитические выводы самого человека. Благодаря им обогащается предание. Тем самым мы с полным правом можем сказать, что начало «железного века» еврейская традиция датирует разрушением Второго Храма.
Итак, традиционный еврейский комментарий, который формировался после разрушения Второго Храма, вполне закономерно отказывается усматривать «благоухание» в самой «огнепалимости» жертвоприношения.
Раши - это классический сын «железного века».
Но вернемся к нашему вопросу, что значит «благоухание приятное Господу», и попытаемся поискать значение этого словосочетания в первую очередь именно в смысловых соответствиях.
Это вполне возможно, так как что-то от науки соответствий сохранили даже и мы - жители железного века. В первую очередь знание этой «науки» проявляет себя в нашей повседневном речи, и в особенности раскрывается в поэзии.
Действительно, в своей образной речи мы невольно признаем, что самые разные предметы как бы растут из одного «идеального» корня, и именуем духовные качества по их природным соответствиям.
Так, даже пожилой человек, который не терпит сладкого, все же назовет сладким и внука, и его сон. Сталкиваясь в жизни с твердыми предметами, мы не задумываясь называем целеустремленного, волевого человека «твердым», а то и вовсе «железным». О воображении мы говорим, что оно «парит», о глазах, что они «искрятся» и т.д.
В поэзии все строится именно на внутреннем сродстве предметов, на поиске их сродства, зачастую самого отдаленного: «Сестры тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы», - пишет Осип Мандельштам. А вот как Борис Пастернак представляет «импровизацию»: «Я клавишей стаю кормил с руки».
Итак, видение внутреннего родства духовных и физических предметов не до конца утрачено сынами «железного века», и мы вполне можем разгадать смысл некоторых из них.
Для древнего человека жертвоприношение так же ясно что-то говорило, как для современного верующего говорит яркая и прочувствованная проповедь. Но что тогда это была за проповедь?
Зрелище гибнущего на жертвеннике животного древний человек воспринимал как его всецелое посвящение Всевышнему. «Благоуханным», таким образом, является не просто послушание, а всецелая самоотдача и самоотверженность.
Сожженное во имя Всевышнего жертвенное животное (словосочетание «приятное благоухание» не встречается в случае жертвы за грех) выражает всецелую посвященность Всевышнему, посвященность до полного уничтожения.
«Горение» даже и в современном языке отражает самоотдачу («горит на работе»), а значит и запах этого самоотверженного горения вполне естественно называть благоуханным.
Итак, даже мы, сыны железного века, соотносим горение с самоотдачей, а поэтому способны признать, что огнепалимое жертвоприношение именно соответствует самоотверженности.
Заповедь жертвоприношения - это лишь одна из заповедей Торы, но только об этой заповеди сказано, что она представляет собой «благоухание приятное Господу». Так происходит, по-видимому, потому, что только всесожжение символизирует самоотверженность.
Вся недельная глава и в значительной мере вся третья книга Торы «Ваикра» посвящены храмовому богослужению, посвящены жертвоприношениям.
Существовали жертвоприношения вполне бескорыстные, представляющие собой чистое приношение Всевышнему, но все же значительная часть жертв приносилась ради искупления грехов, грехов индивидуальных, общенациональных и общечеловеческих. «Скажи сынам Израилевым, говоря: если кто согрешит по ошибке против какой-либо из заповедей Господних запретительных и поступит против одной из них, если священник помазанный согрешит во грех народу, пусть принесет за грех свой, который совершил, бычка из скота, без порока Господу в грехоочистительную жертву» (Ваикра 4.2)
Излишне объяснять, что прощение греха возможно лишь при условии раскаяния в нем. Однако очень часто одного раскаяния также недостаточно и требуется некоторая «сатисфакция». Для искупления, для изглаживания греха – по меньшей мере в ряде случаев - грешник должен что-то претерпеть, как-то расплатиться. В случае жертвоприношения за человеческий грех расплачивается другое существо – жертвенное животное.
Я бы воздержался от утверждения, что сам этот выкуп предназначается Всевышнему, ибо в конце концов ясно сказано: «К чему Мне множество жертв ваших? Пресыщен Я всесожжениями овнов и туком откормленного скота; и крови быков и овец и козлов не желаю Я» (Иешайя 1.11).
Данные Всевышним заповеди в сфере жертвоприношения скорее всего даны с учетом тех искажений, который привнес в этот мир грех. По всей видимости, в отношении жертвоприношения применима талмудическая поговорка: «Топор (рукоятку) берут из того же леса, который им срубают»: кровопролитие и насилие усмиряются этими же самыми кровопролитием и насилием.
Эта мысль с удивительной глубиной раскрыта в книге Рене Жирара «Насилие и священное». Автор считает, что в своей основе жертвоприношение служило громоотводом насилия. Он пишет: «Перехитрить насилие можно лишь постольку, поскольку ему предоставляют какой-то отводный путь, дают хоть чему-то утолить голод. В этом, возможно, один из смыслов истории про Каина и Авеля. Библия сообщает о каждом лишь по одной черте. Каин возделывает землю и приносит Богу плоды урожая. Авель пастух; он приносит в жертву первенцев своего стада. Один из двух братьев убивает другого – и это именно тот, у кого в распоряжении нет той уловки против насилия, которым является жертвоприношение животного. Это различие между жертвенным и нежертвенным культом фактически совпадает с решением Бога в пользу Авеля. Сказать, что Бог принял жертвоприношение Авеля и не принял приношения Каина, - значит пересказать на другом религиозном языке, что Каин убил своего брата, а Авель нет».
Итак, мы вправе предположить, что жертвоприношение предложено Всевышним для исправления мира с учетом самих же искажений этого мира. Как бы то ни было, однако действительность такова, что искупление от греха предполагает страдание. Не зависимо от того с самого ли человека взимается плата или же с жертвенного животного, но расплата должна состояться.
В принципе прощение может быть дано даром, как сказано: «Нарушил позитивную заповедь и совершил покаяние, тотчас же ему прощают» (Йома 86б). Но это лишь в том случае, если грех не стал для человека жизненным принципом, если он согрешил необдуманно, случайно. В целом же, исход из сетей любого греха предполагает расплату.
При этом цена в ряде случаев может быть очень высока. Если из иных дурных компаний можно уйти почти даром, то из других – только расплатившись жизнью. Например, Виктор Суворов в своем «Аквариуме» упоминает, что, если для входа в структуру ГРУ требовался рубль, то для выхода из нее – уже червонец.
Цены на выход могут быть разными. Но расплачиваться приходится. При этом перенесение положенных грешнику страданий на жертвенное животное - лишь один из способов очищения, причем не самый распространенный, и не самый действенный, по крайней мере, в отношении некоторых грехов.
С тех пор, как храмовые жертвоприношения сделались невозможны, мудрецы стали подыскивать им замену. Например, Шулхан Арух рекомендует искупать неумышленное нарушение субботы или законов о чистоте супружеских отношений - благотворительностью. В том же случае, если нарушение было совершено сознательно, то рекомендуется пост.
Итак, мы видим, что жертвоприношения входят в некий общий комплекс искупительных средств, т.е. средств очищения души от совершенных ею определенных грехов. Средств же очищения от греха (при условии раскаяния) существует немало.
Искупительную миссию носят жизненные испытания, болезни, смерть по небесному суду. Собственно говоря, согласно еврейскому праву, смертная казнь также носила искупительный смысл («земле не искупиться от крови, пролитой на ней, разве только кровью пролившего ее». (Бемидбар 35.33).
Ну и, разумеется, если никакие земные способы очищения души не помогли, последним искупительным средством являются загробные муки, муки геенома.
О том, как действительно тесно увязаны между собой все эти средства искупления, т.е. смерть (страдания), жертвоприношение и посмертные муки души, свидетельствует одно примечательное место из второй Маккавейской книги, сочинения, не вошедшего в Священное Писание, но в то же время являющегося, пожалуй, единственной читаемой в еврейском мире книгой из всех апокрифических книг («сфарим хицоним»): «На другой день бывшие с Иегудой пошли, как требовал долг, перенесли тела павших и положили их вместе со сродниками в отеческих гробницах. И нашли они под хитонами посвященные Иамнийским идолам вещи, что закон запрещал иудеям: и сделалось всем явно по какой причине они пали. Итак все прославили праведного Судию Господа, открывающего сокровенное. И обратились к молитве, прося, да будет совершенно изглажен содеянный грех, а доблестный Иегуда увещевал народ хранить себя от грехов, видя своими глазами, что случилось по вине падших. Сделав же сбор по числу мужей до двух тысяч драхм серебра, он послал в Иерусалим, чтобы принести жертву за грех, и поступил весьма хорошо и благочестно, помышляя о воскресении. Ибо, если бы он не надеялся, что павшие в сражении воскреснут, то излишне и напрасно было бы молиться о мертвых. Но он помышлял, что скончавшимся в благочестии уготована превосходная награда, - какая святая и благочестивая мысль! – Посему принес за умерших умилостивительную жертву, да разрешатся от греха» (2 Маккавейская книга 12.39-45)
Итак, мы имеем свидетельство веры в то, что жертвоприношения за душу погибших по небесному приговору людей могут влиять на их посмертное состояние, что муки геенома могут быть смягчены за счет жертвоприношений. Но это означает их определенную эквивалентность.
Если же учесть, что жертвоприношение предполагает не избавление от страданий за совершенный грех, а лишь перенос этих страданий на кого-то другого, то мы вправе свести все способы искупления греха лишь к двум основным его видам – к прижизненному и посмертному страданию.
Однако при этом важно отметить, что соотношение земных страданий и страданий загробных соотносятся как негатив и позитив. Как сказано, «Тому, у кого грехов больше чем заслуг, посылают благополучие» (Киддушин 35.б). Или: «Когда хочет Святой, благословен Он, взыскать с грешников и истребить их из вселенной, посылает Он им благополучие и дает им достаток во всем» (3огар 3, 8б).
Причем интенсивность наслаждений и мук в этом мире и в мире грядущем совершенно непропорциональна, как сказано: «Лучше один час удовлетворения в грядущем мире, чем вся жизнь в этом мире» (Авот 4.22)
Однако прежде чем углубиться в представление о гееноме, как о месте, в котором искупаются грехи, уместно было бы сопоставить иудейское представление о гееноме с представлениями о загробном воздаянии в других религиях.
Разные традиции весьма по разному представляют себе загробную судьбу души и смысл претерпеваемых ею страданий. Древние греки видели свой аид (по меньшей мере, его самую глубокую сферу - тартар) как место вечного страдания и томления грешных душ.
Христианское учение об аде, по всей видимости, испытало значительное влияние именно греческих представлений. В самом деле, если согласно христианской вере праведников ожидает вечное блаженство, то грешников именно вечные и бессмысленные мучения. Впрочем, христианство признает так же и существование третьего промежуточного мира, расположенного между раем и адом (независимый мистик Сведенборг именовал его «миром духов»), куда первоначально попадает большинство душ сразу после гибели тела. Пребывание в этом мире ограниченно. По мнению православных христиан, тот, кто попал в этот мир, проходит через испытания - так называемые «мытарства», и лишь в ходе этого испытания выясняется, куда он направится навсегда - в рай или ад.
В понимании же католиков этот мир, именуемый чистилищем, имеет только один выход – в рай. Те, кто предопределены к вечным мучениям, идут сразу в эти мучения, и в чистилище не попадают. Иными словами страдания чистилища принципиально отличаются в католическом представлении от страданий ада. Если страдания ада вечны, безысходны и бессмысленны, то страдания чистилища временны, осмысленны и ведут к искуплению.
Об иудейском представлении о гееноме речь пойдет в следующий раз. Однако предварительно следует заметить, что с некоторыми оговорками, гееном иудеев соответствует чистилищу католиков. Что же касается ада с его вечными мучениями, то вера в него находится на периферии иудейского сознания. В целом, согласно вере иудаизма, души тяжких грешников истребляются, а не вечно терзаются в бессмысленных и безысходных страданиях. Следует отметить, что этот взгляд никак не представлен в христианском мире.
Но, как известно, помимо веры в рай и ад, существует также и вера в реинкарнацию, принятая всеми религиями востока. Несколько огрубляя, можно сказать, что эти религии не знают геенома как средства очищения. В их представлении для того, чтобы очиститься, душа переживает новое воплощение: в новой жизни душа расплачивается за те грехи, которые совершила в предыдущей.
Как известно, иудаизм также признает возможность перевоплощения души, и даже видит в нем именно альтернативный гееному способ искупления. Но на мой взгляд это некоторая иллюзия. Оставаясь в пределах еврейской картины мира, ничего искупить таким способом невозможно.
Мне неоднократно приходилось беседовать с еврейскими адептами веры в реинкарнацию, и все они в конце концов признавали, что если душа претерпела воплощение в несколько тел, то воскреснуть она все равно может только в одном. Но тем самым все прочие воплощения попросту перечеркиваются. Лишь одна жизнь имеет смысл, остальные оказываются безхозными. За них никто не отвечает. В свое время я подробно писал об этом, назвав реинкарнацию «самоубийством с того света». Если человек стремится уйти из этого мира в мир иной, то по всей видимости, потом он стремится уйти из иного мира в этот. И это даже психологически понятно. Человек не видит выхода и решает покончить с собой. Оказавшись в загробном мире, он обнаруживает, что продолжает жить, причем вместе со всеми своими проблемами. Возможно, души каких-то самоубийц в этой ситуации ужасаются и отправляются искупать свой поступок в гееном. Однако ясно, что последовательный самоубийца, т.е. человек отвергающий свою жизнь целиком вместе со своей привязанностью к родителям, вместе со своей первой любовью, вместе со всем, что было в его жизни светлого и осмысленного, по возможности должен отказаться от очистительных мук геенома и довершить задуманное, воплотившись в новое тело (если верить буддистской «Книге Мертвых», это делается вполне произвольно).
Только так у души как будто бы появляется шанс разорвать связь с той жизнью, которую она преступно желала перечеркнуть. Для того чтобы покончить с собой, мало выстрелить в висок, ибо за гробом ждет бремя того же постылого существования. В такой ситуации единственный способ забыться – это «родиться снова». Похоже, что только в новом рождении старый человек действительно умирает. Но никакой кармической связи между его жизнями нет и быть не может. Во всяком случае, вера в воскресение, которая троекратно в день исповедуется всяким благочестивым евреем, трудно уживается с другим пониманием идеи перевоплощения.
Жизнь каждого и безо всякой реинкарнации принадлежит другим, ибо имеется глубинная связь между всеми живыми душами, как сказано «все сыны Израиля ответственны друг за друга» (Сангедрин 27). В общине судьбы всех принадлежат всем. Но судьбы, оставленные ради нового воплощения, не принадлежат никому.
В первом недельном чтении книги «Ваикра», как, впрочем, и во многих других главах этой книги, описываются законы, связанные с жертвоприношениями. Начинается книга следующими словами: «И воззвал к Моше, и сказал Господь ему из шатра соборного, говоря: Поговори с сынами Израиля и скажи им: когда кто из вас хочет принести жертву Господу, то из скота, из крупного или мелкого скота, приносите жертву вашу. Если жертва его всесожжение, то из крупного скота, мужского пола, без порока, пусть принесет ее, ко входу шатра соборного пусть приведет его, чтобы приобрести ему благоволение пред Господом. И возложит руку свою на голову жертвы всесожжения, и приобретет он благоволение для искупления его» (1.1-4).
Книга Ваикра, да и не только она, полна такого рода предписаний. Таким образом мы видим, что внушительная часть текста Торы посвящена жертвоприношению, т.е. той области иудаизма, практика которой полностью прервана на протяжении уже почти двух тысячелетий.
Какой смысл вкладывает традиция в жертвоприношение? Смысл некоторых жертв объяснен в самом источнике – и это искупление совершенных грехов. Допущено зло, оно должно быть изглажено из этого мира, и делается это ценой гибели заместительной жертвы. Но могут быть и другие гораздо более утонченные объяснения. Например, каббалист Рабейну Бехайе разъясняет, что слово «леакрив» (приносить жертву) значит также сближать. По его утверждению, правильно принесенная жертва вызывала притяжение всех духовных сил этого мира к своему Источнику, способствовала этим силам передавать отблеск Света, исходящего от этого Источника, преобразующегося в этом мире в благополучие человека.
Между тем невозможно не заметить, что жертвоприношение – это некий общий литургический язык человечества, что Творец, создавший небо и землю, обоняя «благоухание приятное», становился в общий ряд с теми божествами, которые не создавали неба и земли. Каков же общий смысл жертвоприношения?
Несомненно, что в жертвоприношении древние народы видели что-то само собой разумеющееся. Что же именно? С чем связано, что самые разные, подчас взаимоисключающие друг друга культы, воспринимали жертвоприношение как нечто совершенно естественное?
Культ обращается к естественному языку, т.е. к первичному проступающему в самих предметах смыслу. Например, «естественно», что в жертву приносится не свирепый волк, а кроткий агнец, потому что свирепый волк, с нашей точки зрения, и без того заслуживает смерти. Ягненок же гибнет, хотя ничем решительно нам не угрожает. Но тогда зачем его вообще приносят в жертву? Почему жертвоприношение – это самое общее и самое древнее культовое действие? Почему ритуальные убийства животных (оставим в стороне человеческие жертвоприношения) практикуются на всех континентах и во все времена? Что выражает это действие на самом своем базисном уровне? Каков «естественный», «общий» смысл жертвоприношения?
И религиозных и научных ответов на эти вопросы существует немало, но сегодня я бы хотел обратиться к одной оригинальной и, на мой взгляд, весьма правдоподобной гипотезе, высказанной французским - американским исследователем Рене Жираром в его книге «Насилие и священное».
Рене Жирар считает, что жертвоприношение было тем средством, с помощью которого древние и дикие народы защищали себя от волн насилия, которые на них периодически обрушивались. Он считает, что жертвоприношение играло в первобытных сообществах ту же роль, которую в нашем обществе играет судебная система.
Жирар показывает, что первобытное общество было совершенно беззащитно перед эскалацией насилия. Стоило где-то совершиться убийству, а на него ответному акту мести, как мгновенно возникала цепная реакция, порой приводящая к истреблению целых племен. Жирар пишет: «В этих обществах беды, к которым может привести насилие, так велико, а средства против них так ненадежны, что на первый план выходит профилактика. А область профилактики – это прежде всего область религии. Насилие и священное неразделимы»
Обращая внимание на общее свойство агрессии на ком-либо вымещаться, если она не может поразить непосредственного врага, Жирар пишет: «Хитрое» использование некоторых свойств насилия – в частности, его способности смещаться с одного объекта на другой – скрыто за косной оболочкой ритуального жертвоприношения».
«Первобытная религия «приручает» насилие, регламентирует, упорядочивает и направляет его в нужную сторону – а именно против всех форм действительно недопустимого насилия; и происходит это в общей атмосфере насилия и умиротворения. Первобытная религия создает странную комбинацию из насилия и ненасилия». «Жертвоприношение защищает сразу весь коллектив от его собственного насилия, оно обращает весь коллектив против жертв, ему самому посторонних».
«Коллектив пытается обратить на жертву сравнительно безразличную, на жертву «удобоприносимую» то насилие, которое грозит поразить его собственных членов, тех, кого оно хочет любой ценой защитить… Все свойства, делающие насилие ужасным – его слепая жестокость, абсурдность его порывов – имеют и оборотную сторону: они совпадают с его странной склонностью обрушиваться на заместительную жертву, они помогают хитрить с этим врагом и в удобный момент подбросить ему ничтожную добычу, которая его утолит».
Однако, по мысли Жирара, для того чтобы быть действенной, эта связь между насилием и священным не должна сознаваться. «Верующие не осознают и не должны осознавать роль насилия. Ясно, что это непонимание обеспечивается в первую очередь теологией жертвоприношения. Считается, что это бог требует жертв; это только он, в сущности, наслаждается дымом всесожжений; это ему нужны груды мяса на его алтарях». «Людям удается избавляться от своего насилия постольку, поскольку процесс избавления предстает им не как их собственное действие, а как абсолютный императив, приказ Бога, требования которого настолько же страшны, насколько мелочны».
Между тем это последнее замечание Жирара в действительности не означает, что разгадка «тайны жертвоприношения» отрицает возможность того, что оно действительно является «приказом Бога». Ведь то, что понял Жирар, тем более может понимать и Бог. Иными словами, «объективная» правота наблюдений Жирара нисколько не препятствует тому, чтобы ее использовал сам Всевышний, а не человеческая подсознательная хитрость.
Открытие механизма жертвоприношения, в чем бы он не состоял, никак не может служить препятствием к тому, чтобы к использованию этих механизмов обратился также и сам Всевышний. Или иными словами «объективный» смысл жертвоприношения вовсе не препятствует тому, чтобы законы жертвоприношения были предписаны самим Создателем.
Как и в отношении выполнения всех других заповедей Торы, заповеди жертвоприношения выполняются не потому, что в них имеется какой-то собственный независимый смысл (который побуждает их исполнять), а именно потому, что они заповеданы Им. При этом мы заранее признаем, что наши претензии разгадать, почему Он повелевает нам что-либо одно, и запрещает что-либо другое, всегда остаются ограничены и условны. Вместе с тем, мы всегда будем искать для непонятных заповедей свои истолкования. И научные объяснения в этом отношении не менее важны и интересны, нежели каббалистические.
Что же касается сути объяснения, данного Жираром, то оно как раз известно не только науке, но отчасти и еврейской традиции.
Рожденный под Марсом
В этой связи стоит дополнительно остановиться на словах Жирара: «Людям удается избавляться от своего насилия постольку, поскольку процесс избавления предстает им не как их собственное действие, а как абсолютный императив, приказ Бога, требования которого настолько же страшны, насколько мелочны».
Эти последние слова примечательны для нас дополнительно, поскольку они создают некий мост между концепцией самого Рене Жирара и одним вопросом, рассматриваемым в Талмуде (Шабат 156.а).
В этом месте говорится, что тот, кто родился под знаком Марса («красноватый»), будет убийцей или бандитом, ибо его натура «красна». Но если он обуздает свою натуру, он сможет стать хирургом, резником или моэлом, т.е. не только удалится от совершения зла, но даже удостоится вводить еврейских младенцев в завет Авраама.
Эту тему, разумеется, интересно рассмотреть в связи с вопросом еврейской астрологии, и возможно я когда-нибудь к этой Гемаре еще вернусь, но здесь мне бы хотелось обратить внимание лишь на один аспект – аспект обреченности на насилие и преодоления этой обреченности путем ее трансформации в нечто позитивное. Причем это превращение происходит именно за счет того, что выполняется «мелочное» предписание Бога.
Виленский Гаон по поводу приведенных слов Талмуда заключает: «Даже тот, чья натура дурна, не должен во всем идти против своей природы, ибо это у него не выйдет. Но следует приучать себя идти прямо в соответствии со своей природой. Например, тот, кто родился под знаком Марса, непременно прольет кровь. Но он может обучиться ремеслу резника – путь среднего человека, или моэла – путь праведника, и не стать грабителем. И об этом написано: «Воспитывай юношу в соответствии с его путем, и даже когда состарится – не свернет с него» (Мишлей 22.6)
Это умозаключение Виленского Гаона по сути ничем не отличается о того высказывания Жирара, которое я привел: насилие исправляется сознанием того, что оно поручено Всевышним, что оно носит позитивный смысл.
Что же касается влияния звезд, то оно не является определяющим, это влияние лишь поставляет «материал». Вот что этой связи пишет Франкл: «Я не устаю цитировать Йоханесса Ланге, который рассказал о случае двух братьев –близнецов (соответственно они родились под одним созвездием – А.Б.). Один из них стал изобретательным преступником, другой изобретательным криминалистом. Изобретательность могла быть передана по наследству, но стать преступником или криминалистом, как в этом случае – это вопрос отношения. Наследственность – это не более чем материал, из которого человек строит сам себя. Это не более чем камни, которые могут быть использованы, а могут быть отвергнуты строителем. Но сам строитель – не из камней». Но это уже другая тема.
Третья книга Торы “Ваикра” начинается следующими словами: “И призвал Моше Бог и сказал ему: обратись к сынам Израилевым и скажи им: когда кто из вас захочет принести жертву Богу, то из скота крупного и мелкого приносите жертву вашу” (1.1-2)
Но не из всякого крупного и мелкого скота приносились жертвы. Видов жертвенных животных, используемых в иерусалимском Храме, было пять: бык (теленок, телица), баран (овца, ягненок), козел (коза), голубь и горлица. Именно огнепалимые жертвы этих животных выделяли то “благоухание, приятное Господу” (1.9), о котором неоднократно упоминает Тора.
Нет сомнения, что кровавый характер храмовых жертв у многих вызывает предубеждение. Причем это предубеждение может носить как “патологический”, так и “адекватный” характер. “Патологическое” предубеждение приписывает евреям сатанинскую жестокость, в частности, храмовые жертвы всегда служили одним из обоснований кровавого навета. Еще в ХХ-ом веке Розанов писал: “Если израильский Бог любит “обонять запах жертв”, то евреи неужели же этого не любят? ... Всем им хочется крови ягненка ли, Ющинского ли”.
“Адекватная” неприязнь не видит в храмовой службе ничего, кроме отжившего свой век изуверства. Современный просвещенный человек еще готов воспринимать жертвоприношения в “контексте эпохи”, однако любое намерение возродить их в наши дни неизбежно вызывает у него сопротивление и недоумение.
Современные западные христиане тщательно отмежевываются от “патологических” реакций, но вместе с тем я не сомневаюсь, что многие из них подпишутся под следующим “адекватным” высказыванием Св.Бернара Клервоского (1090-1153): “единственная пища для их (иудеев) самодовольного ума - буква закона, а их богопочитание - бесконечное количество зверским способом забитого скота”.
Это с одной стороны. С другой стороны, негативные чувства по отношению к “гекатомбам” испытывают не только современные христиане и либералы, их испытывали и некоторые иудеи, причем даже во времена св. Бернара. Так тот же р.Моше бен Маймон (Рамбам) (1135-1204), который утверждал в “Мишне Тора”, что третий Храм будет отстроен, и даже учил, как это должно делаться, в “Путеводителе заблудших” утверждал, что храмовые службы являлись снисхождением к слабой человеческой природе, что они были призваны лишь помочь ему воздерживаться от идолослужения.
Но если это так, то зачем возвращаться к этому сомнительному кровавому культу? Например, идя навстречу человеческой слабости, Тора допускает многоженство, но тем не менее рабейну Гершом бен Йегуда (960-1028) отменил это дозволение. Зачем же возобновлять забытые кровавые жертвы, если они также были всего лишь уступкой человеческой слабости?
Между тем сама Тора нигде не говорит, что жертвоприношение само по себе плохо. Напротив, в Торе утверждается, что Создатель мира почему-то наслаждается запахом огнепалимых жертв. А детальные предписания, связанные со строительством Храма и его богослужениями, составляют львиную долю законодательной части Пятикнижия.
Жертвоприношение действительно известно всем архаическим религиям, все культы древности держались именно на жертвоприношениях, причем нередко человеческих. В меньшем объеме они практиковались и позже, вплоть до настоящего времении. Некоторые исследователи идеологии нацизма усматривают ритуальный характер в некоторых преступлениях Гитлера. Наконец, жертвоприношения животных и даже людей практикуются современными сатанистами.
Во всех этих культах жертвоприношение всегда преследовало две цели - пробиться к некой Силе, добиться ее благосклонности и благодаря ей приобрести те или иные блага.
Однако в этом плане отвести обвинение Бернара Клервоского как раз весьма просто: жертвоприношения животных в иерусалимском храме так же отличались от жертвоприношений в храме эфесском, как человеческие жертвоприношения Молоху отличались от готовности Авраама принести в жертву своего сына Ицхака. Язычник убивал своего первенца, чтобы приобрести астральное покровительство своему роду, он строил “светлое будущее” на слезах замученного младенца. Авраам же приносит в жертву Ицхака совершенно бескорыстно, ничего не прося взамен, отказываясь от всякого будущего.
Достаточно очевидно, что смысл иудейских жертвоприношений направлен не на подкормку и задабривание таинственных космических сил, а прежде всего на искупление грехов: “Если согрешит кто-либо из народа земли по ошибке и сделает что-нибудь против одной из заповедей Господних, чего не надлежало делать, и провинится, то когда сознан будет им грех, которым он согрешил, пусть в жертву свою приведет козу без порока за грех свой” (4.27-29)
Многоженство - не предписано, а всего лишь дозволено, и отказ от него закономерен, коль скоро в природной основе брака лежит союз именно двух лиц. Но очистительные жертвоприношения предписаны самим Богом, и евреи не вправе добровольно от них отказываться. Более того, многократно повторенное утверждение, что запах жертв приятен Всевышнему, из Торы не выбросишь.
Человек, приносящий в жертву животное, должен был подразумевать на его месте себя самого. Лишь такая жертва принималась, как говорится о том в Зоаре: “При жертвоприношении желания возносятся в одно место, а мясо в другое место. И если человек праведен, то он истинное возношение для искупления. А иной, неправедный, не пригоден для возношения”
Мне уже доводилось упоминать, что священнические одежды искупали, причем каждая от своего греха: “Хошен искупает грехи, совершенные во время суда, эйфод - идолопоклонство; мантия - злословие; хитон - кровопролитие; тюрбан - высокомерие, пояс - дурные мысли; венец - наглость; штаны - разврат”
Но тем более то же самое имело место и в отношении различных жертвенных животных: они соответствовали искуплению различных грехов. Причем это было открыто не только еврейским, но даже и некоторым христианским мистикам. Так, Сведенборг писал: “Животные нашей земли вообще соответствуют чувствам; животные кроткие и полезные - чувствам добрым, дикие и бесполезные - чувствам злым; в частности же: быки и тельцы соответствуют чувствам, свойственным уму природному, овцы и ягнята - чувствам, свойственным уму духовному; птицы, смотря по природе своей, соответствуют разумным началам того и другого ума. По этой причине различные животные, как-то: быки, тельцы, овцы, козы, козлы, агнцы и ягнята, равно голуби и горлицы - употреблялись для священных служб, жертвоприношений и всесожжнений; при таком их употреблении они соответствовали духовным началам, которые по соответствию понимались на небесах.”
Итак, при условии искреннего раскаяния, с помощью жертвоприношения исправляется принесенное в мир зло. Причем страдания животного замещает искупительные страдания человека.
Так р.Бахья бен Ашер, каббалист, живший в XIV веке в Испании, писал по поводу слов “принеси жертву Богу”(1.2): “Наблюдая за ходом жертвоприношения, человек всем сердцем осознавал: все, что проделывается с жертвенным животным, на самом деле должно было бы быть проделано с ним самим”.
Между тем даже после этого “платонического” разъяснения может остаться немало противников кровавого иерусалимского культа: Храм разрушен, и дело с концом. Зачем ворошить прошлое? Почему животные должны страдать за людей, тем более, что как показывает история, Всевышний прощает грех народа и безо всякого храма? Да и вообще какая, в самом деле, может испытываться радость, тем более радость религиозная, если она связана с забоем скота, с убийством?
Совеременный человек безусловно прав, когда он начинает все более чувствительнее относиться к страданиям животных, когда он желает распространить на них какие-то права. В настоящий момент в Израиле дорабатывается закон, запрещающий причинять страдания животным, наказание - до трех лет тюремного заключения. И это совершенно понятно, ведь физически животное страдает так же, как человек, а человек в страдании превращается в животное - т.е. начинает почти полностью совпадать со своими ощущениями.
Человек не вправе мучить животное - ибо в этой сфере он ничем от животного не отличается. Однако это не значит, что человек не может безболезненно убить животное. Животное не является образом Бога, оно не обладает свободой: когда бы и при каких обстоятельствах животное ни погибло, оно всегда будет принадлежать своему роду. Убивая животное и употребляя его в пищу, человек не совершает преступления против свободы и духа (“сколько душе твоей угодно можешь резать и есть мясо” Дварим 12.15).
Совесть некоторых людей, правда, идет дальше и не желает миритьтся даже с убийством животных, мясоедство вызывает у них непосредственное отвращение. А ведь голос совести - это голос Всевышнего, и человечество должно ориентироваться на тех, в ком совесть говорит громче. Вид умершего ребенка никого не оставляет равнодушным, но только его мать является тем “прибором”, который постигает всю чудовищность его гибели. Точно так же и в вопросе мясоедства. Если кто-то ужаснулся видом погибшего животного, то тем самым он задал подлинное отношение к этому зрелищу, обнаружил взгляд самого Всевышнего. Иными словами, от того, что совесть миллионов безмолвствует при виде мясных блюд, вегетарианцы не перестают быть теми, кто реагирует адекватно.
И все же есть одно “но”. Их совесть реагирует адекватно, но далеко не всегда и не на все. Среди вегетарианцев, между прочим, всегда было немало самых остервенелых антисемитов, в их числе Адольф Гитлер и Рихард Вагнер.
Противиться восстановлению храмовых служб на основании попрания прав животных - чистое лицемерие. Во-первых, если мы убеждены, что жертвоприношения предписаны самим Богом, мы должны его исполнить даже вопреки нашей чувствительности, коренящейся в том же Боге. А во-вторых, до тех пор пока животные повсеместно забиваются и употребляются в пищу, до тех пор пока “вегетарианцы” не отстояли их право на жизнь, все претензии к храмовым жертвоприношениям теряют силу.
Недавно по второму каналу израильского телевидения показывалось, как в Израиле после соответствующей селекции выбраковываются миллионы однодневных цыплят. Они в течение суток мучительно умирают под солнцем или в рефриджераторах. Те же, кто благополучно проходит селекцию, затем живут в тесноте, чтобы через несколько месяцев быть забитыми и попасть на тот же еврейский стол, который, кстати, уподобляется Талмудом жертвеннику.
До тех пор пока существуют бойни и скотоводческие фермы, в которых животные раскармливаются в тесных клетушках только для того, чтобы потом быть забитыми, лицемерно скорбеть о жертвах иерусалимского Храма. Есть только один способ предотвратить гибель лишнего жертвенного животного - не грешить.
“Адекватный” “гуманитарный” аспект возражений против храмовых служб нельзя признать убедительным - это типичный атеистический предрассудок.