top.mail.ru


ПУБЛИЦИСТИКА

Размышления о книгах и их авторах

РУКОПИСИ «ВСПЛЫВАЮТ» (23.05.2013)

Рецензия на книгу Ури Шахара "Мессианский квадрат"

В минском издательстве МЕТ недавно была опубликована книга Ури Шахара «Мессианский квадрат» - роман, действие которого разворачивается в Израиле, а точнее в Иудее и Самарии, и охватывает значительный период современной израильской истории - с 1989 по 2008 годы. Этот роман предоставляет прекрасную возможность познакомиться как с идеалами религиозных сионистов, так и с реалиями жизни еврейских поселенцев, вернувшихся после Шестидневной войны в те места, в которых в основном происходили описанные в ТАНАХе события.

Напряженный сюжет удерживает внимание читателя до самой последней страницы, но интересна книга не только своей приключенческой, романтической и политической сторонами: в ней самым неожиданным образом приоткрываются тайны древних религиозных движений.

События разворачиваются под знаком нескольких темных слов, прочитанных героями в древнем свитке, нечаянно обнаруженном одним из них в заброшенном ущелье. Рукопись ускользает и находится, попадает в чужие руки и вроде бы окончательно исчезает. Между тем пока поиски продолжаются, Андрей и Ури пытаются воспроизвести по прочитанному фрагменту, что на самом деле мог бы поведать весь текст, из которого вроде бы можно заключить о существовании каких-то двух Йешу - Иисусах. Но каких именно и почему двух?

Друзья каждый по-своему додумывают, дописывают открывшийся им фрагмент, причем Ури приходит к выводу, что кумранского Учителя Праведности звали Йешу, а Андрей - что под этим именем при Понтии Пилате действовали два очень схожих проповедника родом из Назарета.

Пришедшее из глубины веков сообщение и додуманные самими героями версии исторических событий, теряя собственные очертания, незаметно переходят друг в друга. Но так и должно быть. Вот диалог, который ведут герои в самом начале романа:

«Случайно обнаруженная рукопись может перевернуть мир… Знаешь ли ты, что кумранские рукописи, попавшие в руки Ватикана, -- а это почти половина находок -- не только не опубликованы, но даже полностью закрыты для ученых. Как ты думаешь, почему? По этой самой причине. Ватикан боится, что какой-нибудь древний свиток переиначит их религию.

-- Я про Зохар слышал, что Моше де Леон сам эту книгу написал, а не нашел. Ты что об этом думаешь?

-- Я думаю, что это не меняет сути дела. Мне кажется, что с обвинениями в фабрикации следует быть поосторожнее. Какой вообще источник может их избежать? Коран? Платоновские Диалоги? Библия, наконец? Магомет долгое время сам не доверял своим откровениям. Диоген Лаэртский приводит жалобу Сократа на то, что Платон сплошь и рядом приписывает ему слова, которых он не произносил. Ну, а критикой Библии вообще кормится целая армия профессоров.

-- Ну извини меня, существует разница. Как можно сравнить Библию с той же книгой Мормона?

-- Я хотел сказать, что судьбу рукописи, вообще книги, предопределяют духовные запросы людей. Если рукопись не находится, то ее придумывают».

В какой-то момент герои решают, что свиток сгорел, однако вскоре все же узнают, что он украден. Автор как бы показывает, что возможна как одна, так и другая концовка, и он выбирает открытый вариант – рукопись еще может «всплыть». Как показывает жизнь, такое действительно может случиться…

В сентябре 2012 года на конгрессе коптской культуры в Риме профессор богословия Кэрен Кинг представила слушателям лист папируса неизвестного происхождения, в котором на древнем коптском языке было написано: "Иисус сказал им: моя жена…". Человек, предложивший профессору эту диковинку, пожелал остаться неизвестным. Экспертиза еще не сказала своего последнего слова, между тем многие не без оснований опасаются, что речь идет о подделке. Кому и зачем она понадобилась?

В середине 70-х годов прошлого века австралийский журналист Донован Джонс издал книгу, в которой утверждал, что в ходе археологических раскопок в крепости Масада был обнаружен свиток, написанный рукой самого Иисуса из Назарета. В этом свитке, по словам Джонса, говорилось о том, что Иисус был женат на Марии Магдалине и имел от нее ребенка.

Выдумка явно произвела впечатление, и в 1982 году три писателя - Байджент, Линкольн и Лей - издали роман под названием «Святая кровь. Святой Грааль», в котором повествовалось уже о потомстве Иисуса и Магдалины. Как утверждается в романе, их союз положил начало царскому роду Меровингов. Прямые потомки этого рода на протяжении веков преследовались Ватиканом, но благодаря тамплиерам и тайному ордену «Отцов Сиона» смогли выжить. В 2003 году эта легенда прогремела на весь мир благодаря увлекательному роману Дэна Брауна «Код Да Винчи».

Идея того, что основатель христианства мог быть женат, многих заинтриговала, и нет ничего неожиданного в том, что кто-то пожелал запечатлеть ее на древнем папирусе и тем самым придать ей ореол достоверности. Если же папирус окажется подлинный, то все еще занятнее.

Гипотеза двух Иисусов, которая высказывается в «Мессианском квадрате» со ссылкой на таинственную рукопись, базируется на тщательном анализе канонических Евангелий (все разночтения которых снимаются смелым предположением, что в тексте говорится не об одном, а двух проповедниках). Так что ничего не будет странного, если соответствующая рукопись – будь то подлинник или подделка - действительно когда-нибудь «всплывет».

СВЕРХНОВЫЙ ЗАВЕТ? (15.10.2011)

Рецензия на книгу Андрея Безродина "Конкордация"

Как известно, еврейская религиозность в первую очередь проявляет себя в учении - в изучении Св.Писания, как оно представлено Талмудом и последующими комментаторами. Талмуд рассматривает каждое общее предписание Торы, стараясь уточнить, в чем оно состоит и каковы границы его применения. Для этого предлагаются различные ситуации, некоторые из которых достаточно причудливые, а другие и вовсе фантастические. Например, при выяснении вопроса, кого имеет в виду Тора под «буйным и непокорным сыном, не слушающим голоса отца своего и голоса матери своей» (Втор 21:18-21), высказывается предположение, что закон этот имеет отношение лишь к тому сыну, которого родители наставляли... говоря в один голос! («не слушает он голоса нашего»). Причем на этом основании рабби Шимон приходит к выводу, что «буйный и непокорный сын» вообще не может существовать, и закон о нем носит чисто академический характер («чтобы учить и получать награду»).

Некоторые, казалось бы, заведомо «фантастические» вопросы древних еврейских мудрецов неожиданно обрели смыл в наше время. Так, в Талмуде обсуждается вопрос, чьим считается ребенок, который был зачат одной, а рожден другой женщиной, или когда начинается суббота не в земных условиях, а в «летающей башне». Невероятность, причудливость, даже заведомая вздорность предположений не препятствуют, а только помогают понять замысел Творца.

В этом отношении талмудический метод несколько напоминает ускоритель. Подобно тому, как ученые разгоняют в синхрофазотронах частицы до безумных скоростей, сталкивая их во всевозможных вариациях и наблюдая, что из этого получится, так в Талмуде «обстреливается» каждый Закон, каждая формулировка Торы. Принцип "больше столкнул - больше узнал" в одинаковом почете и в квантовой физике и в иудаизме.

На протяжении веков христианство оставалось крайне далеко от подобного подхода к священному Писанию. По-видимому, только этим можно объяснить тот факт, что до сих пор никто из христиан не заметил в евангелии того, что обнаружил в нем Андрей Безродин, опубликовавший в сети свое литературное исследование «Конкордация» (bezrodin.com)

В самом деле, многочисленные противоречия между синоптическими евангелиями и евангелием от Иоанна известны с глубокой древности, а с появлением библейской критики они оказались полностью описаны и инвентаризированы. Что со всем этим делать дальше, похоже, не знал никто. Но вот пришел Безродин и разрешил эти противоречия одним столь же «фантастичным», сколь и изящным предположением, что речь идет о двух причудливо переплетенных, но в то же время совершенно независимых историях.

Трудно вообразить, что традиционное христианство способно ужиться с такой трактовкой евангельских событий, тем более, что оригинальный подход автора вынудил его последовать за еврейскими исследователями евангелий (Флуссером, Коэном, Маккоби) и представить своих героев ортодоксальными иудеями.

Однако в чем-то христианство, по-видимому, все же может быть признательно Безродину: его «сверхновый» взгляд на евангелие открывает его как весьма нестандартный источник. То, что евангелие позволяет себя так неожиданно прочитать, представляет его как загадочный двухплановый текст, способный скорее увлечь, чем оттолкнуть непредвзятого читателя.

"Есть книга, - писал Пушкин, - коей каждое слово истолковано, объяснено, проповедано во всех концах земли, применено к всевозможным обстоятельствам жизни и происшествиям мира; из коей нельзя повторить ни единого выражения, которого не знали бы все наизусть, которое не было бы уже пословицею народов; она не заключает уже для нас ничего неизвестного; но книга сия называется евангелием, – и такова ее вечно-новая прелесть, что если мы, пресыщенные миром или удрученные унынием, случайно откроем ее, то уже не в силах противиться ее сладостному увлечению, и погружаемся духом в ее божественное красноречие" .

Андрей Безродин показал нам, что после стольких веков знакомства с этой книгой она способна удивить своего читателя еще кое-чем.

ЗНАМЕНИЕ ВРЕМЕНИ (14.04.2011)

Рецензия на книгу Александра Булгакова «Еврейские молитвы для неевреев»

В «Мишне Тора» Рамбам пишет: «Замыслы Творца мира не в силах постичь человек, ибо "не пути наши - Его пути, и не наши мысли - Его мысли", и все происшедшее с Йешуа Ганоцри и с пророком измаильтян, который пришел после него, было подготовкой пути для царя Машиаха, подготовкой к тому, чтобы весь мир стал служить Всевышнему, как сказано: "Тогда Я вложу в уста всех народов ясные речи, и стянут люди призывать имя Господа и будут служить Ему все вместе" (Цфанья, 3:9). Каким образом [те двое способствовали этому]? Благодаря им весь мир наполнился вестью о Машиахе, о Торе и о заповедях. И достигли эти вести дальних островов, и среди многих народов с необрезанным сердцем начали рассуждать о Машиахе, и о заповедях Торы. Одни из этих людей говорят, что заповеди эти были истинными, но в наше время потеряли силу, ибо были даны только на время. Другие - что заповеди следует понимать иносказательно, а не буквально, и уже пришел Машиах, и объяснил их тайный смысл. Но когда придет истинный Машиах, и преуспеет, и достигнет величия, сразу все они поймут, что научили их отцы ложному и что их пророки и предки ввели их в заблуждение».

Но замыслы Творца мира, как их разгадал Рамбам, по-видимому, могут корректироваться. Еще не пришел «истинный Машиах», а приверженцы Йешуа Ганоцри стали мало-помалу отказываться от идеи, что «заповеди эти в наше время потеряли силу». Признание вечности союза между Творцом мира и еврейским народом принимает среди христиан все более широкий характер, становится знамением нашего времени.

Одним из многочисленных свидетельств этого процесса может служить недавно увидевшая свет книга Александра Булгакова «Еврейские молитвы для неевреев», которая представляет собой описание недельного семинара протестантских пасторов, посвященного иудаизму.

Пасторы самых разных церквей, среди которых были лютеране, евангелисты, адвентисты, методисты, собравшиеся по сугубо социально-духовному поводу (обсуждались проблемы реабилитации отбывших наказание преступников), проявили большую заинтересованность, когда им предложили ознакомиться с иудаизмом.

Докладчик, Алексей Григорьевич, евангелист, занимающий с годами все более широкую позицию - питает к иудаизму давний и постоянный интерес. Он не только многие годы читал все, что попадалось ему на тему еврейской религии, но с некоторых пор стал посещать городскую синагогу, где сблизился со многими иудеями. Здесь Алексея Григорьевича поразили в первую очередь сами молитвы, а также люди, молящиеся этими молитвами. За основу своего рассказа он взял именно еврейский молитвенник, «сидур».

«Видите ли, - сказал он своим слушателям, - когда я, будучи движим искренним желанием во многом разобраться, стал искать, находить и вникать в их книги, то – поверите или нет – еврейский мир стал мне удивительно знакомым и близким. Не хочу сказать, что мне всё там стало понятно, и я всё принял. Думаю, что далеко не все и евреи понимают и принимают. Но для меня не это главное; важно, что я сердцем почувствовал их молитвы Тому, Кому молюсь и я. Ряд библейских положений стал выглядеть намного иначе. Я всё время мучаюсь в поисках наглядного примера, чтобы лучше проиллюстрировать эту мысль. Все воображаемые примеры мне кажутся недостаточными. Ну, хотя бы так: прошли годы, сын возмужал, тон безапеляционности, свойственной жизненной неопытности, уже позади; хочется побольше узнать об отце, которого – увы – уже нет. Вопросы пришли зрелые, как хотелось бы их обсудить с отцом, сесть друг против друга и сказать попросту: «Папа, а как бы ты поступил в такой ситуации?..». И тогда сын начинает справляться об отце у соседей, у его оставшихся приятелей, - но всё складывалось как-то сумбурно; и невдомёк было сыну, что лучше всего для этого подошли бы отцовские письма, в которых отец сам становится понятным и близким. Матери же он наказывал самой не навязывать сыну чтение писем до той поры, когда он сам захочет. Если когда-нибудь захочет…»

Мне представляется, что это предложенное Булгаковым сравнение христианина с достигшим зрелых лет сыном очень точно отражает духовную ситуацию, складывающуюся в последние десятилетия в христианском мире. На протяжении веков христиане смотрели на религию своего Учителя снизу вверх, так же мало интересуясь его собственным путем, его собственным религиозным опытом, как ребенок мало интересуется взрослыми занятиями своего отца. Но вот они повзрослели, и невольно захотелось узнать: а чем жил сам их Учитель?! Что значила его любовь к Храму? Что значила его верность субботе?

Когда-то, на заре христианской юности, Закон Моисея был объявлен отжившим свой век «детоводителем», он нисколько не интересовал христиан («заповеди эти были истинными, но в наше время потеряли силу»). Между тем Тора все же говорит о «завете вечном», а при пристальном всматривании в текст Евангелия становится заметно, что в своей «взрослой» жизни Йешуа Ганоцри относился к Закону Моисея так же почтительно и трепетно, как и все его прочие собратья.

Алексей Григорьевич продолжает: «Формализм, многословие в молитве – всё это пустые звуки, бесполезные для самого человека и ненужные Всевышнему. В еврейской традиции есть предостережение: "Не старайся делать тфиллин больше и красивее, чем у других. Они должны быть одинаковыми у всех евреев. Почему?- Чтобы не превращать ношение тфиллин в показуху". ... Вы помните обличение Иисуса лицемерно молящихся: «…все же дела свои делают для того, чтобы видели их люди; расширяют хранилища свои и увеличивают воскрилия одежд своих». Так вот хранилище – это тфиллин, о чём мы выше прочитали. Это две маленькие кожаные коробочки, в которых помещены слова из Торы; особым образом они закрепляются на лбу молящегося еврея и на обнажённой левой руке (против сердца). Повторяю: это надевают только во время молитвы; не случайно совпадение по произношению со словом «тфилла» - молитва... Надевание тфиллин - это буквальное понимание слов из «Второзакония» (Деварим): «…и навяжи их в знак на руку твою, и да будут они повязкой над глазами твоими». «Воскрилия» же из евангельского текста – это «цицит», кисти из шерстяных нитей, - об этом можете прочесть в «Числа» (Бемидбар). Эти кисти находились по четырём краям цельнокроенной одежды; в синагоге это талит. Именно к этим цицит одежды Иисуса прикоснулась больная женщина, желавшая таким образом исцелиться. Чтобы завершить попутное пояснение ритуальных атрибутов, напомню и продолжение из Второзакония: «И напиши их на косяках дома твоего и на воротах твоих». Речь идёт о небольшом плоском и продолговатом футлярчике, называемом «мезуза»; в него тоже помещены слова из Торы. Такие мезузы прикрепляют в верхней боковой части входа в помещение. К слову сказать, в русском синодальном переводе Нового Завета, который был выполнен исключительно силами православных духовных Академий, кажется, было сделано всё возможное, чтобы как можно меньше напоминало, что Иисус был истинным ортодоксальным евреем по взглядам, близким к фарисеям».

По свидетельству Алексея Григорьевича, все с интересом слушали его рассказ о вере Израиля и о заповедях Торы, некогда якобы «потерявших силу». Слушатели задавали много вопросов, делились своими переживаниями, связанными с судьбой еврейского народа. Никто не пререкался с докладчиком, никто не призывал его одуматься, никто не покинул зала, когда в завершении Алексей Григорьевич сказал: «Если христианам угодно держаться за свои догматы, которые, кстати говоря, были введены много лет спустя после евангельских событий, то пусть и держатся; тем более, что – вот парадокс! – благодаря этому миллионы и миллионы людей нашли дорогу к Небесному Отцу. Проблема-то лишь в том, чтобы мы научились наконец понимать, что голгофский Завет – это Завет для язычников, и навязывать его евреям ни к чему. Ну и ещё желательно, чтобы по возможности устранять ту мхицу (преграду), которая, по слову Павла, была Иисусом разрушена, но которую христиане очень быстро восстановили».

Очевидно, что как и сама лекция, так и написанная на ее основе книга «Еврейские молитвы для неевреев» в первую очередь обращена именно к христианскому читателю. Ведь читатель еврейский, во всяком случае, знакомый с молитвенником, вроде бы не почерпнет для себя из нее много нового. И все же, как мне кажется, книга Булгакова должна быть интересна также и евреям, интересна, по меньшей мере, как документ, свидетельствующий о меняющемся отношении современных христиан к иудаизму.

А изменения эти, к сожалению, почти не замечаются израильским религиозным истеблишментом. Даже в среде религиозных сионистов принято с опаской относиться не только к христианству вообще, но и к евангельским христианам, которые не просто поддерживают Израиль, но разделяют политические позиции национально-религиозного лагеря. Некоторые раввины даже не разрешают принимать от евангелистов пожертвования, направленные на самые благие сионистские цели. Они по-прежнему подозревают евангелистов в неискренности, и уж, по меньшей мере, испытывают определенную неловкость при общении с ними.

Дмитрий Радышевский в своей пока еще не опубликованной книге «Свет язычникам, слава Израиля», пишет: «Лидеры еврейского национально-религиозного лагеря, раввины "вязаных кип", поселенцев, людей героических, чистейших, беззаветно преданных Народу, Земле и Торе Израиля, с началом Миллениума поняли, что евангелические христиане – это единственные подлинные друзья Израиля в этом мире, что это единственные надежные соратники, поскольку союз с ними основан на общей вере в Библию и ее обетования, на общих ценностях и общем духе. Поэтому эти раввины выступают с пасторами-евангелистами на совместных форумах, участвуют в совместных политических акциях – в общем, стоят на баррикадах плечом к плечу.... И хотя большинство религиозных евреев шарахаться от церквей перестали, но даже в общении со своими друзьями-евангелистами избегают произнести имя Иисуса, используя нелепые эвфемизмы типа "основоположник христианства". Даже самые смелые раввины из вязаных кип, сражающиеся бок о бок с евангелистами против исламизма, в ответ на излияния любви со стороны христиан-сионистов осторожно выговаривают: "Мы друзья всем, соблюдающим заповеди Ноаха. Для нас любой человек, соблюдающий заповеди Ноаха, праведник народов мира". То есть, для нас, израильтян, нет разницы – буддист, индуист, атеист… или христианин-сионист? Во-первых, в реальной жизни это не так. Во-вторых, эти христиане – привитая ветвь, они видят себя частью расширенного Израиля (не "нового", не "заменившего старый", а расширенного – и то, что евангелический мир отказался от теологии замещения - есть их великая заслуга перед Истиной), и они надеются в сердце, подобно каждому любящему, на взаимность – на то, что евреи будут считать их братьями, а не просто цивильными попутчиками».

В современном мире еще сохранились некоторые сектантские группы, которые пытаются именно «обратить» евреев, но сколько бы эти движения не были назойливы и активны, они не перестают от этого быть маргинальным и совершенно непредставительным явлением. Главные ветви Западного христианства все больше чувствуют себя привитыми к основному иудейскому стволу, все больше соглашаются с тем, что он держит их, а не они его. И книга Булгакова, честно показывающая, что за глаза говорят о евреях многочисленные современные христиане, является одним из свидетельств этого нового отношения, ждущего своего адекватного еврейского ответа.

ТЕРЕЗА ИЗ ВИЛЬНЮСА, ШТРИХИ К ПОРТРЕТУ (05.12.2010)

(По поводу книги Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик")

Я отнюдь не уверен, что вольное переложение Улицкой моих текстов тянет на плагиат, но в любом случае меня волнует совсем не этот вопрос. В конце концов автор имеет полное право заимствовать свои образы не только из реальной жизни, но и из документов (которым в определенном смысле является мой «роман-быль»), имеет он и право сохранять имена реальных исторических лиц. Однако в тех случаях, когда он по непонятной причине смешивает этих реальных исторических лиц с "кучей дерьма", или даже просто явственно опошляет их, у них также появляется известное право внести некоторую ясность. Этим своим правом я бы и хотел здесь воспользоваться.

Некоторые находят роман Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик" чересчур еврейским и чересчур «израильским» романом: «Эта книга, изданная в России и написанная российской писательницей, к русским людям и нашей литературной традиции отношения не имеет. В романе огромное количество персонажей, но почти все они – евреи … Основное место действия – Израиль» (Екатерина Репьева, «Литература как оружие глобализма»).

Но в действительности израильский ландшафт служит в романе лишь пышной декорацией, оказывается посторонней и в целом мешающей общему восприятию деталью. Чтобы вывести образ гулящего русского купца, совершенно необязательно помещать его в Париж. В противном случае получится только анекдот: вернувшись в Россию, на вопрос «Как Париж? Как парижане?» он ответит: "пьют как сволочи". Если вы желаете описать духовные искания христиан – даже если большая часть из них евреи – их вовсе незачем помещать в Израиль: их вполне можно изобразить и в естественной среде обитания. Поднявшись в Иерусалим и попав в старый город, евреи обыкновенно направляются к Стене Плача, а не минуя ее - к Храму Гроба Господня. Описать обратное и при этом не дать почувствовать, что поступок этот для данной местности, по меньшей мере, экстравагантен – значит сильно чего-то не понимать. Израиль все же кто-то зачем-то создавал, и если уж пишешь об этой стране, то хорошо было бы как-то и к этим людям примениться, призадуматься, а чего они здесь делают? Ведь, к слову сказать, тысячелетний христианский антисемитизм, отказывающий иудаизму в его собственной религиозной правде, создал условия для Холокоста, которому уделяется там много внимания в романе.

И все же делать такие замечания в адрес опубликованной книги - это все равно что заглядывать в чужую тарелку. Нет, я далек от того, чтобы как-то всерьез критиковать роман Людмилы Улицкой "Даниэль Штайн, переводчик". Что она написала – то написала.

Между тем мимо одной детали ее произведения я все же пройти никак не могу, и это - одно допущенное ею литературное заимствование, порождающее ряд неприятных недоразумений.

В своей содержащей автобиографические фрагменты книге "Лики Торы" (в неполном варианте издававшейся в 1993 и 1995 годах, и в полном виде размещенной на моем сайте http://abaratz.com) я рассказал об одной своей хорошей знакомой, проживающей в Вильнюсе – католичке, имеющей богатый мистический опыт, который она частично отразила в неопубликованных пока дневниках.

В своей книге (разумеется, с ее разрешения) я привел несколько ее историй. Вот одна из них: "Однажды в декабре 1980 года оказался при смерти один выдающийся ксендз. Не знаю, почему Тереза так прониклась его судьбой, но она пожелала умереть вместо него. Настоятельница дала на это благословение. Ксендз встал со смертного одра. А ровно через год, в декабре 1981 года, слегла Тереза. Она ослабла до того, что не могла ходить. И тут страх смерти вдруг так охватил ее, что она взмолилась Всевышнему и сказала: "Пусть произойдет самое ужасное, пусть меня выгонят из монастыря, только чтобы мне сейчас не умереть".

Через неделю Тереза снова смогла ходить, через четыре месяца познакомилась со мною, а еще через четыре месяца ее безо всяких видимых причин прогнали из монастыря. С той поры она не слыхала больше утешающий голос Всевышнего".

Вот как бурное воображение Улицкой расцветило мое скупое свидетельство: "Мне явилась эта мысль, что я могу уйти вместо него. Утром я подошла к настоятельнице. Она ко мне очень расположена. Я сказала ей, что чувствую зов уйти вместо L. И она меня благословила. Я сразу же пошла в храм Непорочного Зачатия на Зверинце и снова стала молиться. И настала та золотая минута, когда я поняла, что меня слушают. И я взмолилась — возьми меня вместо него. Я не уходила из храма до позднего вечера — все стояла в молитвенном оцепенении. Поздней ночью вернулась к сёстрам.

На другое утро настоятельница шепнула мне: «L. сегодня ночью экстренно оперировали. Удалили почку. Он при смерти». И улыбнулась, как мне показалось, с усмешкой.

Представьте, все уже были готовы к его смерти, а он пошёл на поправку. Выздоровление L. шло необыкновенно быстро. Через три недели он вышел из клиники, епископ не разрешил ему ехать в Каунас, поселил у себя. На Пасху он служил. Всю службу я плакала счастливыми слезами — жертва моя принята, и я стала готовиться. Сразу же после Пасхи я начала слабеть. Я похудела килограммов на десять. Прискорбно, что моё радостное и приподнятое состояние сменились такой слабостью, физической и духовной, что описать это не берусь. На прошлой неделе я дважды падала в обморок... Я с трудом засыпала, и просыпалась через пять минут от приступа страха. Я всё время мысленно возвращалась к той минуте, когда в состоянии экзальтации, несовместимой с трезвенным духом, я просила об этой замене. Я была тогда в таком очищенном состоянии, что в тот момент уход был бы благодатен. Теперь же я находилась на самом дне, и тяжесть меня раздавливала. Кошмарное, неописуемое состояние, и предсмертный ужас — животный, пронизывающий насквозь — вызывал тошноту, и я, хотя ничего не ела, постоянно извергала из себя пенную кислоту ужасного вкуса. Это был вкус страха. Потом произошла ещё одна, совершенно ужасающая вещь — из меня, вопреки законам природы, начали вываливаться полные унитазы экскрементов. Ничего гаже нельзя себе представить — в этот момент я ощутила, что все моё тело просто выходит из меня в таком смердящем виде, что ещё через несколько дней вся я, без остатка, уйду в канализационную трубу. Просто последнюю кучу смыть будет некому. И тогда я взмолилась: не этого я хотела! Жертвуя собой, я ждала награды. Красоты. Справедливости, в конце концов. Но получила другое! Да откуда я взяла, что жертва может испытывать радость от самоотдачи. Тошнотворный страх, ни малейшей благодати. И стоя над унитазом, полным до краёв дерьмом, я взмолилась. Нет, не перед образом Девы, не перед Распятием — перед кучей смрада я взмолилась: сделай так, чтобы мне сейчас не умереть. Пусть произойдёт самое ужасное, пусть даже меня выгонят из монастыря, только не дай мне сейчас умереть… Через неделю я уже могла ходить. Через три месяца меня выгнали. Настоятельница вела себя так, как будто я её обманула. Она не выгнала даже сестру Иоанну, хотя она воровка, неисправимая воровка. Сестры обходили меня, как зачумлённую, — после того, как все за мной ухаживали и высказывали столько сочувствия. Впервые за двадцать лет Пасха моя — не Воскресения, а умирания. Нет радости. Как Лазарь, пребываю в смертных пеленах, хотя жизнь мне оставлена. Одиночество моё полное, почти без изъяна".

Подписаны эти слова именем… Тереза!

В другом фрагменте я пишу: "Через три года после того, как Тереза вступила в монастырь… с ней произошло следующее. Как бы упругий воздух обнял ее, лаская и властно говоря: "Отдайся мне". Терезе были знакомы уже самые разные видения, я уже говорил, в частности, что Господь часто поддерживал ее голосом. Но это было что-то совершенно ни на что не похожее. Страх охватил Терезу, но любопытство оказалось сильнее, и она позволила несколько секунд этим ласкам продолжиться. Когда же в следующий миг Тереза страстно воззвала к Богу, послышалась шипящая брань, и все исчезло.

Явления эти стали повторяться, особенно после того, как рассказав о них настоятельнице, она приобрела репутацию сумасшедшей. Желая убедиться в обратном, т.е. в том, что ее действительно искушает дьявол, что все это не плод какой-то болезни, Тереза иногда стала почти "вызывать" этого демона. По моему впечатлению, она действительно поступала слишком наивно, когда из одного любопытства какое-то время не сопротивлялась и лишь следила за тем, "что он предпримет дальше". А дальше становилось лишь все труднее сбросить его. Не раз дьявол буквально парализовал ее, так что она не только не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крестом, но и даже приоткрыть рта для молитвы. Вообще, как она рассказывала, иные баталии продолжались часами, особенно по ночам, когда сестры кругом спали… Священник запретил ей всякие эксперименты, одновременно заверив, что враг этот бессилен причинить ей настоящее зло. То же самое она не раз слышала и из уст самого Господа. Вообще это стал ее крест, чем больше терзал ее дьявол, тем больше утешал ее и Господь".

Улицкая следующими словами излагает приведенный в моей книге отрывок:

"Однажды, когда я стояла на молитве, со мной произошло следующее: как будто упругий и горячий воздух охватил меня, ласкал меня всю и бессловесно просил согласия отдаться ему. Ничего подобного прежде я не испытывала. И, несмотря на необыкновенно сильное желание продлить эти ощущения, я ответила отказом. Но ласки продолжались, и горячий воздух вился вокруг меня, проникая к груди и к бёдрам. Тогда, словно очнувшись, я воззвала к Господу, и немедленно услышала шипящую брань и лёгкий щелчок. Явления эти стали повторяться. Я рассказала об этом настоятельнице. Боюсь, что она не была осмотрительна, и многие узнали об этом от неё, и у меня возникла репутация сумасшедшей. Помня о болезни моей тётушки, я понимала, что может быть какая‑то наследственная склонность к безумию, и, желая убедиться в обратном, то есть в том, что меня действительно искушает дьявол, а не болезнь, я научилась вызывать этого демона — это давало мне ощущение, что не он мною управляет, а я им. Тем более что я всегда умела вовремя остановить искушение. Теперь я понимаю, что это была опасная игра, но дошло это до меня не сразу. Временами демон меня просто парализовывал, так что я не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крёстным знамением. Я даже не могла произнести молитву — горло было как заморожено. Эти ночные битвы продолжались часами, когда сестры мирно спали. Священник запретил мне вступать в любое общение, внутренне обращаться к существу, которое он назвал именем «сатан». Я боялась произнести это слово, но после того, как его произнёс священник, я уже не могла себя больше обманывать. Священник уверил меня, что враг никогда не может причинить нам вреда, если мы сами не даём на это согласия. Чем больше терзал меня «сатан», тем больше утешал меня Господь. Так длилось несколько лет. А потом произошло то, о чём я прежде рассказывала: я взяла на себя обет, связанный с L., который не смогла исполнить"

Как мы видим, писательница пересказала прочитанную ею в моих «Ликах Торы» историю Терезы довольно близко к тексту. Если бы дело этим ограничилось, я бы только пожал плечами. Однако далее расхождения решительно нарастают. Так, моя знакомая, оставаясь доброй католичкой, и поныне продолжает жить со своим мужем-католиком и двумя прекрасными детьми в Вильнюсе, причем за неимением средств они даже ни разу не посетили Святую Землю. Улицкая же обращает свою Терезу в православие, женит на православном священнике – информаторе, и отправляет их в "землю Иисуса", при въезде в которую супруги дружно отрекаются от своей веры, объявив себя атеистами. Из текста не вполне ясно, участвуют ли герои в доносительстве вместе, или же этим занят только глава семейства. Семейство же между тем растет: через некоторое время у Терезы рождается сын с синдромом Дауна, в котором оба родителя прозревают… Мессию. Вера в чудесного ребенка (который зачем-то подвергается обрезанию) столь крепка, что супруги даже порывают отношения с теми, кто смеет ее с ними не разделять! Тут в пору было бы ожидать развития темы молений перед унитазом, но хотя бы от этого мы избавлены, при том, что Улицкая и дальше уделяет немало внимания физиологии своей героини, которая у нее страдает вагинизмом.

Спору нет, даже самые сомнительные и скудоумные персонажи, если на то есть воля автора, имеют право на существование, однако вплетать в их историю вполне узнаваемые эпизоды из жизни столь же реальных, сколь и достойных людей – не самая хорошая идея.

Как так получилось, в принципе понятно: «навозну кучу разгребая», писательница натолкнулась на несколько строк, показавшихся ей достойными ее «коллажа». Видимо решила, что автор «Ликов Торы» может быть только польщен.

Я отнюдь не уверен, что вольное переложение Улицкой моих текстов тянет на плагиат, но в любом случае меня волнует совсем не этот вопрос. В конце концов автор имеет полное право заимствовать свои образы не только из реальной жизни, но и из документов (которым в определенном смысле является мой «роман-быль»), имеет он и право сохранять имена реальных исторических лиц. Однако в тех случаях, когда он по непонятной причине смешивает этих реальных исторических лиц с "кучей дерьма", или даже просто явственно опошляет их, у них также появляется известное право внести некоторую ясность. Этим своим правом я бы и хотел здесь воспользоваться.

Описанная мною Тереза (впрочем, в книге я привел лишь ее второе имя, не упомянув первого, которое, как говорится, "хранится в редакции") – лицо реальное, лицо необыкновенно живое, чистое, яркое, да и, наконец, пишущее (по-польски) не только интимные мистические дневники, но и публикующиеся в местных изданиях статьи. Поэтому я бы хотел решительно отмежевать свою добрую знакомую от того мутного и отталкивающего персонажа, который представлен в "коллаже" Улицкой.

У читателя может сложиться ложное впечатление, что я и Улицкая независимо друг от друга описываем одно и то же лицо. И этого впечатления я бы очень желал избежать. Улицкая никогда не встречалась с Терезой (это я, разумеется, проверил), она знает о ее существовании исключительно из «Ликов Торы». Речь таким образом идет не о «прообразе», а о прямом литературном заимствовании. Читающей публике следует знать, что выведенная в «Переводчике» Тереза, кроме самого имени и пары биографических эпизодов, позаимствованных без спроса из моей книги, не имеет ничего общего с реальной Терезой из Вильнюса, дневники которой, возможно, когда-нибудь еще увидят свет.

ОРТОДОКСАЛЬНАЯ МОДЕРНИЗАЦИЯ (07.11.2007)

Рецензия на книгу под редакцией Пинхаса Полонского «Рав Авраам Ицхак Кук. Личность и учение»

Седьмого ноября в Иерусалиме в центре еврейского образования «Маханаим» состоялась презентация изданной этой организацией книги, «Рав Авраам Ицхак Кук. Личность и учение».

Трудно переоценить влияние рава Кука (1865-1935) – основоположника религиозного сионизма, первого главного ашкеназского раввина Израиля - как на облик еврейского государства, так и на современный иудаизм. Достаточно напомнить, что именно последователи рава Кука оказались в авангарде заселения Иудеи и Самарии, освобожденных в ходе «Шестидневной войны», а после подписания соглашения между государством Израиль и ООП именно они возглавили общественную борьбу против политики капитуляции. В последующие годы именно религиозные сионисты сделались ведущей силой, противящейся саморазрушительным процессам в израильском обществе. Порой создается впечатление, что сегодня только им остаются по-настоящему дороги идеалы сионизма. Может ли это быть случайным?

По-видимому, успех этого движения обусловлен именно тем, что иудаизм и сионизм оказались связаны в нем не прагматическим образом, не функционально, а по существу.

Идеи, положенные в основу учения рава Кука, обладают огромным философским и теологическим потенциалом, способным обновить иудаизм в целом и представить его в современном мире, как вечно живую духовную действительность, способную дать ответы на многочисленные проблемы всего человечества.

Достаточно сказать, что развивая традиционное каббалистическое учение о рассеянных в мире искрах Божественного света, рав Кук по существу делает достоянием религии секулярное представление о полисубъектности истины, вводит ценность плюрализма в самое сердце иудейской веры. В частности, рав Кук пишет: «Каждое духовное направление имеет свою собственную логику, и все идеи связаны между собой... Не существует пустой или бесполезной общественнозначимой идеи... ибо все они происходят из общего источника, который лежит в Божественной мудрости... По мере достижения человеком большего совершенства он использует как свои, так и чужие идеи ради заключенного в них ядра истины. С помощью этих идей человек делается более совершенным, а благодаря человеку совершенствуются идеи».

Между тем сочинения рава Кука до сих пор практически не переводились на русский язык, и его учение в весьма малой степени знакомо русскоязычной публике.

Настоящее издание, содержащее как подробное жизнеописание, так и общий обзор учения рава Кука (включающий переводы значительных фрагментов из его сочинений), восполняет этот образовательный пробел и безусловно является событием, которого в русскоязычном еврейском мире давно ждали.

Главный редактор «Маханаим» Пинхас Полонский открыл презентацию замечанием, что большинство репатриантов из бывшего СССР, идентифицирующих себя с религиозным сионизмом, имеют самое отдаленное представлене об учении рава Кука. По его мнению, в большинстве случаев религиозность этих людей живет своей жизнью, а сионизм – своей.

- Поскольку обе эти составляющие наличествуют, то сам человек именует себя «религиозным сионистом», но этого явно недостаточно, – сказал Полонский. - Благодаря изданной нами книге эти люди, наконец, впервые смогут составить себе верное представление о том, к какому движению они собственно принадлежат.

А движение это призвано быть поистине революционным. Учение рава Кука является основой для всех тех еврейских революций, насущность которых все давно ощущают. Соответственно новая книга претендует явиться своеобразным пособием по проведению таких еврейских революций, и должна быть прочитана всеми, кто недоволен существующим положением дел, и желал бы что-то в нашей жизни изменить.

Разработанное равом Куком учение именуется также «ортодоксальной модернизацией», то есть модернизацией религиозной и духовной жизни евреев в строгом соответствии с требованиями религиозной традиции. Причем важно понимать, что сионизм являлся для рава Кука лишь одной из сфер, которая подверглась такой ортодоксальной модернизации. Та модернизация, которую подразумевал рав Кук, касается всего, то есть науки, искусства, образования и т.д.

К сожалению, отметил Полонский, многие религиозные сионисты, если и испытали модернизацию, то лишь в сфере сионизма, то есть исключительно в политической сфере: они за государство Израиль. Но это недостаточно, половинчато и не отвечает общей задаче учения.

Впрочем, как уже было сказано, даже и в этой – политической сфере – далеко не все понимают, в чем заключается подход рава Кука. А заключается он прежде всего в концепции общенационального диалога: Бог проявляется не только в диалоге с отдельным человеком, но и в диалоге с народом.

По словам Полонского, после изгнания евреев из Эрец Исраэль и вплоть до зарождения сионистского движения, иудаизм сосредотачивался на индивидуальной религиозной жизни каждого еврея. Рав Кук, по его словам, вернул иудаизму его национальную составляющую. Есть заповеди, данные индвидууму, и есть заповеди, данные народу, к числу последних относится, например, заповедь заселения Эрец Исраэль.

Это незначительное, казалось бы, отличие меняет очень многое. Например, харейдим, рассматривающие эту заповедь как индивидуальную, не считают ее особо ценной: ведь она не перечислена в числе тех, которые нельзя преступать даже под страхом смерти. С их точки зрения, угроза жизни позволяет человеку пренебречь заповедью заселения Эрец Исраэль. Религиозный сионизм, оставляя в силе индивидуальные особенности этой заповеди, в то же время настаивает также и на ее общенациональном характере. Согласно этому подходу, посланники всего еврейского народа – солдаты ЦАХАЛа - должны подвергать опасности свою жизнь ради сохранения еврейского суверенитета над Эрец Исраэль, а каждый гражданин обязан проходить воинскую службу.

Или другой пример - соблюдение седьмого года, года шмиты. В этот год евреи не вправе возделывать почву и собирать урожай в пределах Эрец Исраэль. Харейдим поэтому покупают в соответствующий период сельскохозяйственные продукты у арабов. Рав Кук предложил некий способ перепродажи, позволяющий еврейским фермерам продолжать обрабатывать свою землю также и в годы шмиты. Этот обход был предложен им для того, чтобы ослабить конкуренцию со стороны арабов, и тем самым закрепить присутствие евреев на их земле. Те, кто пренебрежительно отзываются об этом «трюке» и отказываются к нему прибегать, возможно, и более «святы» в индивидуальном отношении, однако при этом они не способствуют выполнению общенациональной заповеди заселения Эрец Исраэль, а тем самым занижают и обедняют свои индивидуальные заслуги.

Легко заметить, что при таком подходе меняется вся перспектива традиционного иудаизма, который перестает быть сведенным исключительно к плоскости одних только заповедей. Заповеди, все заповеди – и индивидуальные, и общенациональные - начинают выглядеть средством иудаизма, а не его целью. Итак, возвращая к жизни древние представления и нормы общенационального существования, рав Кук представил их в ином, обновленном виде.

Подводя итог, Полонский сказал, что согласно учению рава Кука, существует два откровения: синайское, случившееся однажды, и текущее, продолжающееся сегодня, продолжающееся каждый момент истории. Восприятие этого откровения и есть суть модернизации. Полноценная вера в Бога предполагает равную открытость обоим откровениям. По-настоящему религиозный человек обязан постоянно развиваться и обновляться.

В завершении своего выступления Полонский привел одно из наиболее радикальных высказываний рава Кука, связанных с этой проблемой: «Восприятие любви должно развиться во всех своих нюансах, чтобы проявились все богатства жизни мыслительной, чувственной, и воображения – все, что с этим (чувством любви) связано. И тогда явится и придет хранилище богатства Всевышнего, чтобы возвыситься до любви Высшей, название которой Имя Бога. Также эстетическое чувство должно быть развито достаточно хорошо, чтобы смогла душа подпоясаться этим своим воображением и чувством Высшего прекрасного, чтобы, в свою очередь, достичь высокой ступени восприятия красоты Божественного. Современная литература и стремление расширить область эстетики, которая захватила поколение, несмотря на то, что все эти занятия склонны к вещам будничным, а порой и просто нечистым, тем не менее это не что иное, как ступени развития и подготовки к восприятию Высшей чистоты, через которую Божественное проявится в этом мире.»

Тем самым, по раву Куку, все новации современного мира – с его небывалым развитием наук и искусств – оказываются автоматически вовлеченными в сферу интересов собственно религиозного еврейского поиска.

Нет сомнения в том, что знакомство с книгой «Рав Авраам Ицхак Кук. Личность и учение» может радикально изменить представление об иудаизме и его возможностях, как в умах верующих, так и атеистов.