ТЕОЛОГИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ ПРЕЗУМПЦИЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ СВЕРХНОВОЕ ВРЕМЯ ТАМ И ВСЕГДА ДВА ИМЕНИ ОДНОГО БОГА МЕССИАНСКИЙ КВАДРАТ ДЕНЬ ШЕСТОЙ ТАМ И ВСЕГДА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ КУЛЬТУРА И КУЛЬТ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ РОМАНТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ ЕВРЕЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - БЕРЕШИТ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ШМОТ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ВАИКРА НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - БЕМИДБАР НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ДВАРИМ HOME POLISH ENGLISH HEBREW E-MAIL ФОТОАЛЬБОМ ПУБЛИЦИСТИКА ИНТЕРНЕТ
Презумпция человечности
top.mail.ru

ПРЕЗУМПЦИЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

(принципы и перспективы иудео-христианского диалога)

Европейские просветители, сформировавшие основы секулярной культуры, следуя за отцами церкви, отрицали наличие какого-либо смысла в иудаизме. Традиция восприятия иудаизма как "сброшенной оболочки" сильна в западном мире и поныне, причем даже среди тех, которые симпатизируют еврейству. Данная книга (опубликованная в Иерусалиме в 1998 году) показывает, насколько такая оценка иудаизма несправедлива.

Книга посвящена осмыслению тех внутренних особенностей европейской культуры и иудаизма, которые делают их внятными друг другу, которые позволяют им увидеть самих себя в новом свете. Эта книга пытается показать, что европейская культура и иудаизм по-настоящему осмыслены только во взаимном контексте, что в своей различенности они порой соответствуют друг другу как ключ и замок.

ВРЕМЯ БЛАГОВОЛЕНИЯ

Зарождение разума

В своей книге "Истоки истории и ее цель" Карл Ясперс писал: "На Западе философия истории возникла на основе христианского вероучения. В грандиозных творениях от Августина до Гегеля эта вера видела поступь Бога в истории. Моменты божественного откровения знаменуют собой решительные повороты в потоке событий. Так, еще Гегель говорил: “весь исторический процесс движется к Христу и от него. Явление Сына Божьего есть ось мировой истории. Ежедневным подтверждением этой христианской структуры мировой истории служит наше летоисчисление”. Между тем христианская вера - это лишь одна вера, а не вера всего человечества. Недостаток ее в том, что подобное понимание мировой истории представляется убедительным лишь верующему христианину

Ось мировой истории, если она вообще существует, может быть обнаружена только эмпирически, как факт значимый для всех людей, в том числе и для христиан. Эту ось следует искать там, где возникли предпосылки, позволившие человеку стать таким, каков он есть; где с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, которое, независимо от определенного религиозного содержания, могло стать настолько убедительным, что тем самым для всех народов были бы найдены общие рамки понимания их исторической значимости. Эту ось мировой истории следует отнести, по-видимому, ко времени около 500 лет до н.э., к тому духовному процессу, который шел между 800 и 200 гг. до н.э. Тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день. Это время мы будем называть осевым временем... В то время происходит много необычайного. В Китае жили тогда Конфуций и Лао-цзы, возникли все направления китайской философии. В Индии возникли Упанишады, жил Будда... В Иране Заратустра учил о мире, где идет борьба добра со злом; в Палестине выступали пророки - Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя; в Греции - это время Гомера, философов Парменида, Гераклита, Платона, трагиков, Фукидида и Архимеда. Все то, что связано с этими именами, возникло почти одновременно в течение немногих столетий в Китае, Индии и на Западе независимо друг от друга. Новое, возникшее в эту эпоху в трех упомянутых культурах, сводится к тому, что человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы. Перед ним открывается ужас мира и собственная беспомощность..."

В академических кругах это наблюдение было по заслугам оценено, и синхронное зарождение основных мировых культур стало именоваться "кольцом Ясперса". Ведь и в самом деле загадочно. Повсюду в мире, вдруг в одночасье рвется связь времен! Люди, до той поры жившие в какой-никакой, но все же гармонии с миром, вдруг с ужасом замечают, что почва уходит у них из под ног, замечают свою беспомощность и обращаются в разуму. Пиком подобного самоощущения станет, конечно, эпоха Возрождения, с ее Гамлетом и его "порвавшейся связью времен". И это не удивительно, ведь возрождаться в ту пору доведется именно культуре Осевого времени, пусть даже и греческой по преимуществу. Поэтому совершенно естественно, что первые наиболее глубокие прозрения, связанные с этим ощущением "ужаса мира и собственной беспомощности", равно как и с рационалистическим пафосом преодоления этого ужаса, прозвучат именно в эпоху Возрождения. Вот что сказал, например, на исходе этой эпохи Блез Паскаль: "Человек - это лишь тростник, и притом очень слабый по природе, но этот тростник мыслит. Пара, капли воды достаточно, чтобы его умертвить. Но если бы даже вселенная раздавила его, человек все-таки был бы более благороден, чем то, что его убивает, потому что он знает, что он умирает, а вселенная ничего не знает о том преимуществе, которое она имеет над ним. Итак, все наше достоинство состоит в мысли... Постараемся же хорошо мыслить: вот основа нравственности".

Прав, поистине прав Ясперс, когда говорит, что в ту пору "человек осознает бытие в целом, самого себя и свои границы". Под приведенным высказыванием Паскаля с той или иной оговоркой подписались бы все указанные Ясперсом титаны Осевого времени!

Изгнание Шехины

Итак, в чем дело? Откуда такая синхронность? Неужели действительно есть у человечества некое единое метакультурное время, в которое оно погружено? Как и почему так случилось, что именно тогда, "около 500-го года до н.э." сложилось некое единое "человеческое бытие, которое не зависит от определенного религиозного содержания", бытие предшествующее той или иной конкретной культуре?

Однако прежде чем попытаться ответить на эти интригующие вопросы, посмотрим внимательнее, что происходило в тот период в земле Израиля. Ведь в конце концов и Время и История - еврейское изобретение. Ясперс, как мы помним, пишет, что в ту пору "в Палестине выступали пророки - Илия, Исайя, Иеремия и Второисайя". Уже одно то, что он именует Эрец Исраэль времен первого Храма - Палестиной, прозванной так императором Адрианом, с тем чтобы стереть память об уничтоженном им государстве евреев, говорит о многом. Не очень он, значит, о ней задумывался, об этой еврейской истории. А стоило бы...

Итак, что действительно происходило от 800-го по 200-ый года до н.э. в земле Израиля? Да, в ту пору, т.е. как раз приблизительно с 800-го года зародилось собственно пророческое движение, если под таким движением понимать вдохновленную Всевышним обличительную проповедь. Именно тогда жил и проповедовал пророк Элиягу. Что же касается нижнего рубежа Осевого времени - 200-го года, то на него приходится перевод Септуагинты, период эллинизации, завершившийся маккавейскими войнами. Но самые примечательные события происходили как раз посредине. Вот их краткая хронология:

В 728 году гибнет северное Израильское Царство. В 586 завоевывается также Иудея. В этот год был разрушен Первый Храм и было произведено переселение евреев в Вавилон. В 538 начинается первая волна возвращения на родину. В 528-515 годах Храм отстраивается заново. Вторая волна возвращения из плена под предводительством Эзры происходит в середине V-го века. Тогда же начинает действовать законодательный институт Кнессет Агдола, положивший начало раввинистической традиции.

Для того, чтобы осознать, чем явилось для еврейского народа разрушение Первого Храма, необходимо вспомнить, как вообще он воспринимается в еврейской традиции. Построенный в середине Х-го века царем Шломо, этот Храм признается апогеем религиозного восхождения Израиля. Всевышний был с народом на протяжении всех его скитаний в пустыне, Он явственно поддерживал его в последующие периоды, когда скиния завета находилась в Шило, но предельное Его благоволение обнаружилось именно при царствовании Шломо, когда народ оказался не просто объединен под мудрым царским правлением, но когда был воздвигнут Храм. В этот миг как бы исполнились все обетования, в этот миг как бы явилась предначертанная в Торе полнота. Именно в ту пору была достигнута, по мнению еврейской традиции, максимальная проявленность Всевышнего в нашем мире. Его Присутствие (Шехина) в ту минуту в нашем мире было предельным.

Но период этот был недолог. Вскоре, как мы уже отметили, начался откат, началось удаление Шехины. Грехи не позволили Израилю удержаться в состоянии этой предельной близости к Богу. Ведь закон духовной жизни таков, что можно либо восходить, либо опускаться, сохранение в статическом состоянии - это, как правило, разновидность падения. Итак, начало Осевого времени приходится на первые века упадка, упадка завершившегося катастрофой - разрушением Первого Храма. Конец же этого времени совпадает с другим периодом упадка - эллинизацией. Как бы то ни было, именно с этим драматическим периодом еврейской истории, периодом на который выпало разрушение Первого Храма и возведение Второго, связано обращение человека к разуму. Именно в этот период "с поразительной плодотворностью шло такое формирование человеческого бытия, которое независимо от определенного религиозного содержания" оказалось принятым всем человечеством.

Да, Ясперс прав, эффект Осевого времени позволяет говорить о некоем едином внетрадиционном историческом процессе, позволяет говорить о "появлении человека такого типа, какой сохранился и по сей день", но тем более интересно отметить связь этого универсального человеческого типа с уникальной еврейской историей, связь между всеобщим разумом и заведомо "лишь одной из вер, а не верой всего человечества". Ведь в отличие от христианства иудаизм претендует именно на такое свое определение!

В самом деле, попробуем всмотреться: имеется ли какая-то связь между универсальными духовными исканиями человечества и превратностями еврейской судьбы, в том виде как она сама себя понимает? Итак, Первый Храм был разрушен в 586 году до н.э. В ту пору, как мы знаем, была изгнана Шхина, Божественное Присутствие. Мало помалу отворачиваясь от евреев начиная с самого раздела на Северное и Южное царства, в момент разрушения Храма она уходит окончательно. Во всяком случае традиция утверждает, что после того момента общение с Богом становится возможным только на совершенно другом уровне (Святого Духа). Эти события между тем происходят чуть раньше эпицентра Осевого времени, т.е. упомянутого Ясперсом 500-го года. Но что же произошло тогда, в этом самом "эпицентре"?

Молитва мудрецов

На период "около 500-го до н.э." приходится, как известно, завершение строительства Второго Храма. Точнее даже первые годы его функционирования. Однако, как утверждает традиция, в этом втором Храме Шехина так уже больше и не поселилась. Последующие взлеты и падения (эллинизация и борьба Маккавеев) ничего не изменили в общей тенденции духовного оползания. Разрушение второго Храма было в этом отношении лишь продолжением предыдущего разрушения, подобно тому как Вторая Мировая война явилась продолжением Первой. Христианство, восставшее на руинах второго Храма, во многом явилось действительно религией того "нового человека", того "мыслящего тростника", в котором Ясперс не без основания усмотрел великое достоинство. Христианство завоевало мир прежде всего потому, что это была религия именно слабого беспомощного человеческого существа, существа которому нечего было противопоставить беспощадному миру кроме своего разума, кроме нравственного достоинства собственной личности.

В этом отношении весьма показательно, какие именно непосредственные причины пережитых катастроф называет еврейская традиция. Так причиной разрушения Второго Храма считается грех вполне в духе аутичного, погруженного внутрь себя человека "постосевого" времени - "беспричинная ненависть". В то время как причину разрушения Первого Храма предание усматривает в приверженности тогдашних евреев трем "здоровым", ориентированным на внешний мир грехам - идолослужению, кровопролитию и блуду. При этом главным из этих трех грехов, ради которых Святой попустил разрушение Своего жилища, признавалось именно идолослужение. Эта вера в иных богов, эта страсть к поклонению служебным духам, этот соблазн прямого использования астральных энергий - находили себе оправдание в глазах того поколения, представляясь чем-то столь же естественным и привлекательным, как нынешним израилитянам представляется естественным и привлекательным примиряться с террористической организацией. Так иудейский царь Менаше установил в Храме идолов, а ведь при этом, согласно преданию, он был общепризнаным мудрецом и знатоком Торы.

Потрясенные, устрашенные разразившейся катастрофой мудрецы Израиля стали думать о том, как избавиться от разъедавших народ греховных страстей. И они пришли к несколько неожиданному решению: они молили Бога совершенно упразднить эту неуемную страсть идолослужения. Впрочем, эпизод этот, описываемый в Гемаре (Иома 72), стоит того чтобы его привести целиком: "И сказал р.Йоханан: Горе, горе нам! Лютая склонность к греху, та самая, которая разрушила святилище, сожгла Храм, истребила праведников и отправила в плен народ Израиля из земли его, - вот доныне она действует среди нас! Ничего доброго не может принести она нам, кроме награды если преодолеем ее. Ни склонности мы этой не желаем, ни платы за победу над ней не желаем! Не желаем награды, только чтобы извергнуть эту лютую склонность из среды нашей. И пал с неба лист, на котором было написано: "истинно". Говоря тем, что согласен Святой, да будет Он благословен, с просьбой их. Сказал р.Ханина: учим отсюда, что подпись Святого "истинно", - это как будто представил им подпись Свою, говоря, что Он согласен и подписывается под этим решением. И постили они три дня и три ночи и передана была в руки им эта греховная склонность. Как молодой огненный лев выскочила эта лютая страсть из Святая святых. Сказал им пророк Израилев (Захария): Это склонность к идолослужению. Как сказано: "и сказал - вот она эта преступность..." (5.8), имея в виду, что укажет пальцем на саму эту преступность... И сказали, как нам уничтожить его? Ведь он так кричит, как бы не сжалились над ним небеса. Сказал пророк: бросьте его в свинцовый котел, и покройте свинцом. И смолк он, как сказано: "и сказал он: - вот она, эта преступность, и бросил ее в эйфу, и бросил камень свинцовый на уста ее" (5.8). Так была упразднена склонность к идолослужению. Ибо в благоприятное время, во время благоволения молились мудрецы и были услышаны".

Здесь видимо необходимо пояснить, что традиция относит упраздненную страсть идолослужения не только к Израилю, но и ко всему миру. Ведь Израиль был подвержен этой страсти наравне с прочими народами, следуя в этом грехе за всем человечеством.

Осевое время - время благоволения

Скептик может усмехнуться подобной наивной легенде. Но по меньшей мере ему придется задуматься над тем, каким образом предание такой герметичной культуры как иудейская, предание восходящее к самому этому периоду Осевого времени, каким образом оно может так поразительно верно диагностировать природу происходящей в мире духовной трансформации, выделять время этой трансформации как "объективно" благоприятное, и датировать это событие с точностью историка, обладающего всей современной информацией?

Как бы то ни было, традиция иудаизма сообщает, что в предустановленное к тому свыше время, "время благоволения", по молитве еврейских мудрецов в мире стали угасать органические, построенные на голом магизме религии. Сообщает оно и то, что вместе со страстью к идолослужению одновременно померкло и пророческое вдохновение. Приведенное пророчество (видение) Захарии оказалось одним из последних в еврейской истории!

Итак, это произошло в первые годы существования Второго Храма (именно тогда завершилось пророческое служение Захарии), т.е. как раз где-то "около 500-го года". Уже сразу за этим рубежом начался отчетливо "рационалистический", раввинистический период, период интерпретации предшествующего пророческого творчества.

Таким образом можно сказать, что изгнание Шехины, произошедшее в момент разрушения Первого Храма и закрывшее человеку возможность непосредственного общения с Богом, завершилось аналогичным разрушением магической связи человека с миром, произошедшим в первые десятилетия существования Второго Храма, по молитве мудрецов Израиля! Иными словами, согласно иудейскому преданию, именно молитвами еврейских мудрецов был вызван к жизни процесс пробуждения человеческого разума. Именно благодаря их решению, решению встретившему полное понимание на Небесах, "появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день", человек "заброшенный в мир", т.е. человек такого типа, который пройдя через тысячелетнее христианство, пришел к идее универсальных экзистенциальных ценностей, человек, который основой своего достоинства признает не столько внешнее могущество, сколько способность самостоятельно мыслить и принимать решения.

Из приведенного текста Гемары нельзя однозначно заключить, что мудрецы точно знали на что покушались, т.е. наверняка знали, какую именно греховную склонность хотели они лишить силы. Но это и не важно, важно, что их молитва была произнесена в благоприятное время, во "время благоволения", иными словами в то время, когда на небесах ее с нетерпением ждали. В самом деле, просьба человека уклониться от испытания, равно как и его просьба послать их ему, далеко не всегда благожелательно воспринимается Всевышним. Но в данном случае желание мудрецов было с поспешностью удовлетворено. С чего бы это?

Обитание в дышащем магией мире было подобно обитанию младенца в утробе. Пусть даже до конца и не ведая, что они творили, запечатывая демона в свинцовом сосуде, мудрецы тем самым как бы перерезали пуповину, связующую человека с космосом. Они лишили человека непосредственной связи с природой, но тем самым они подвели его к необходимости самостоятельно искать свое предназначение, искать и находить смысл жизни. Мудрецы Израиля подвели человека к осознанию себя ответственным и свободным. Своей молитвой они сделали народы более открытыми к еврейской проблематике, хотя самих евреев и превратили при этом в странных и казалось бы удалившихся от собственных прозрений книжных червей.

Встретятся ли когда-нибудь эти две традиции: еврейский партикуляризм и рациональный универсализм, опознают ли они когда-нибудь друг в друге братьев?

БЛАГОВЕСТИЕ ОТ НИЛЬСА БОРА

Статус кво

С тех пор как два века назад в Новом Свете был провозглашен "Билль о религиозной свободе", человечество ступило в новую эру. Отныне никто уже не должен ни перед кем отчитываться за свои религиозные убеждения, отныне уважительное отношение к религиозному выбору окружающих признается необходимым элементом духовности. И дело вовсе не в том, что мы стали "терпимее", дело в том, что мы вообще вышли за пределы этой категории. "Терпимость не противоположна нетерпимости, но всего лишь является ее перелицовкой, - писал два столетия назад Томас Пейн, - обе представляют собой деспотизм, ибо если одна присваивает себе право лишать свободы совести, то другая - предоставлять ее".

Однако научившись успешно культивировать эту способность уважать чужие убеждения как свои собственные, человечество нисколько не продвинулось в вопросе примирения принципов этого уважения с принципами самих традиционно-религиозных учений. Эти учения целиком остались при своем мнении, а именно, они по-прежнему проявляют "терпимость", характеризуя друг друга исключительно как "отклонения" и "извращения".

Признание абсолютной ценности религиозной свободы причудливо уживается в нас со средневековой верой в то, что истина может быть (хотя бы преимущественно) только за какой-то одной из конфессий. Проблема сопряжения уважительного отношения к чужим убеждениям как к своим собственным с самими этими "собственными убеждениями" на удивление мало разработана. В этом важнейшем для любого человека вопросе каждый решает за себя, причем решает стихийно (как правило пережевывая тысячелетнюю синкретистскую жвачку, согласно которой "на вершине горы все тропы сходятся"). Однако большинство вообще воздерживается от какого бы то ни было решения, расплачиваясь за недодуманность теми или иными психическими срывами.

Пережив в прошлом веке период острой идеологической конфронтации, принципы свободы совести и принципы традиционной религии в нашем веке предпочитают не задирать друг друга. Ни один из этих духовных опытов не в состоянии одолеть или поглотить противоположный, но одновременно они также бессильны и друг друга понять. В этом центральном вопросе нового времени нет ни ясности, ни согласия, но царит более менее устойчивый статус кво: придерживаться религиозных убеждений дома и "общечеловеческих" - на улице.

Вопрос, как мы примиряем нашу религиозную веру (в своей основе непримиримую ни с какой другой) с нашим же благожелательным и уважительным отношением к инаковерующим, в общем виде остается нерешенным. Между тем модели такого взаимоотношения существуют и даже прекрасно функционируют в иных сферах, в частности и в философии, и в области естественных наук. Мне во всяком случае представляется, что концепция боровского электрона способна многое прояснить нам в обозначенных проблемах, способна даже послужить своеобразным наглядным религиозным пособием.

Удвоение бытия

Как известно историкам философии, европейская наука, прежде всего физика, вырвалась из недр христианской теологии и ее служанки философии, выделив их тем самым в отдельную специальную сферу - сферу метафизики.

Картезианская логика, поставленная в основание научного метода, исходила из положения, что мир создан Богом, но что с той минуты этот мир развивается имманентно. Тем самым некогда единое средневековое мировоззрение расщепилось на две мировоззренческие сферы: религиозную и научную. В религиозной сфере люди имеют дело с абсолютно живым Богом, но в научной сфере воспринимают мир так, как если бы он был абсолютно мертв. Оставив свободу метафизике, европейская наука строилась на сознательном “бегстве от чуда”.

Научный и религиозный подходы приняли характер обособившихся мировоззрений. Эта парность подходов впоследствии нашла свое отражение в кантовском учении об антиномиях. Кант показывал, что когда мы рассматриваем мир как целое, то неизбежно должны приходить к антиномическим взаимоисключающим друг друга положениям. А именно мы должны с равной убедительностью доказывать, что мир имеет начало во времени и пространстве - и что мир во времени и пространстве бесконечен. Что в мире существуют свободные причины - и наоборот, что в мире царит полная предопределенность. Что в ряду мировых причин стоит некое Существо - или напротив, что Его нет и все случайно.

Так обстояли дела в метафизике. Одновременно в физике были выделены два независимых типа закономерностей, а именно: перенос вещества, всегда сопровождающийся переносом энергии, и только перенос энергии без переноса вещества, каковым является волна. При всем том, что распространение волн в том или ином теле представлялось возможным описать отдельными перемещениями составляющих данное тело молекул, сами эти корпускулярные и волновые закономерности никак друг к другу не сводились.

Открытие того, что электромагнитные волны не нуждаются для своего переноса в вещественной среде (эфире), окончательно выявило волну как совершенно независимую закономерность, как перенос энергии никоим образом несводимый к переносу вещества. Но приблизительно тогда же обнаружилось и нечто совершенно странное: обнаружилось, что электрон ведет себя и как волна и как частица. Иными словами, обнаружился объект, подчиняющийся двум взаимоисключающим друг друга закономерностям.

При этом важно отметить, что речь идет о выбитом из атома электроне. Что же касается природы электрона, вращающегося в атоме на стационарной орбите, то она нам в принципе неизвестна. Так называемое “электронное облако” - это не научное, а чисто дидактическое понятие. Иными словами обнаружилось, что принципиально неведомый нам электрон ведет себя так же антиномично, как ведет себя принципиально неведомый нам “мир как целое”!

Это открытие повергло ученых в замешательство и вынудило их в лице Бора обратиться к тем сферам, из которых наука некогда вышла, а именно к сферам философским. Ведь обнаруженный эффект по меньшей мере означал то, что мы столкнулись с (ничтожно малым, "элементарным"!) предметом, который выглядел столь же запредельно, столь же парадоксально, как все мироздание в целом!

В лице Бора наука открыто признала, что провозглашенный ею парадокс дополнительности - это парадокс не столько электрона, сколько теоретического мышления как такового, что в электроне мы столкнулись в первую очередь с проблемой теоретизирующего интеллекта, т.е. с той же самой проблемой, с которой мы имеем дело когда анализируем “мир как целое”. "Всякое истинное глубокое природное явление, - писал Бор, - не может быть определено однозначно с помощью слов нашего языка и требует для своего определения по крайней мере двух взаимоисключающих дополнительных понятий."

Итак, электрон - это объект, который существует в двух взаимоисключающих друг друга (как до сих пор это происходило только в мире как целом) способах бытия. Но коль скоро в каком-то элементе мира (его элементарной частице) обнаруживаются всеобщие мировые проблемы, то стало быть, эта элементарная частица в каком-то отношении столь же тотальна, как и весь мир! Элементарная частица - это другой полюс того парадоксально-необъятного мироздания, которое описывается лишь в дополнительных категориях. Но тем самым эти полюса сами способны выступить как дополнительные, как два дополнительных “начала”, как две дополнительные “единицы”!

В самом деле, что представлял собой так называемый Большой взрыв? С чего начинался мир? С какой своей “единицы”? С себя как сразу всей полноты всего или с элементарной частицы? Разве не ясно, что для того чтобы возникнуть (в процессе Большого взрыва), для того чтобы “начаться”, миру необходимо было определиться, соотнестись с самим собой, удвоиться? По существу своему Большой взрыв являлся “созданием из ничего” некой неопределенной бесформенной лишенной всякой структуры протоматерии, из которой через одну стомиллиардную наносекунды после взрыва как раз и начали формироваться элементарные частицы, как того и требует логика удвоения, логика дополнительности. Выделение из протоматерии (о которой невозможно даже сказать, что она “была”, ибо она лишь стремилась стать) одной единственной элементарной частицы привело к структурированию всего мироздания со всеми его телами и закономерностями.

Итак, для того чтобы явиться истинной бесконечностью, бесконечность должна парадоксально соотнестись с самой собой, должна "сжаться" до размеров собственного элемента, должна "дополниться" им, должна удвоиться! Вот иной оборот принципа дополнительности, на котором хотелось бы заострить сейчас внимание. На собственно философском уровне этот же принцип можно сформулировать следующим образом: мышление требует логической оппозиции. Всеобъемлющая теория, теория как бы примиряющая все точки зрения, должна уметь парадоксально соотнестись сама с собой, должна раздвоиться на две оспоривающие друг друга логические тотальности.

Разумеется, классическая всеобъемлющая теория такой задачи перед собой не только не ставит, но напротив стремится объединить в себе "все", стремится "снять все противоречия", не допускает рядом с собой никакого "инакомыслия". Но в конце концов диалогический, "дополнительный" подход сформировался в контексте именно этого "имперского" типа теоретизирования, ибо именно его он оспаривал. Эти противоречивые тенденции, это стремление к всеохватывающему синтезу с одной стороны, и формулировка бытия как коренного парадокса - с другой, быть может, самая примечательная особенность всей европейской философии. Однако лишь с Нильсом Бором эта особенность достигла своего предела, стала символом интеллектуального состояния нашей эпохи. То обстоятельство, что Бор обнаружил парадокс дополнительности именно в такой "трезвой", в такой "точной", такой прагматической области человеческого духа, как наука, позволяет нам совершенно другими глазами взглянуть на предисторию этого парадокса.

В частности, на примере электрона мы наглядно видим, как бытийствует и разрешается кантовская антиномия. Подобно электрону, являющемуся то волной то частицей, мир как целое то имеет начало во времени и пространстве, то не имеет его; то имеет своей причиной Творца, то полностью самодостаточен.

Более того, в свете проблем современной физики мы способны сегодня гораздо глубже оценить и саму религиозную реальность, попытаться разработать теологию дополнительности, т.е. такую теологию, для которой конкретные религиозные представления не только будут формально уживаться с требованиями "Билля о религиозной свободе", но и его предполагать. Прежде всего обратимся к той религии, в которой, как уже было сказано, парадокс этот зародился, а именно к христианству.

Первенец сатаны

Разумеется, в первую очередь христианство прославилось противоположной тенденцией. Все мы хорошо знаем, что в истории человечества трудно найти такого идеологического империалиста, которым долгое время являлось христианство. В сущности все порожденные в нашем веке тоталитарные режимы несут в себе импульс христианского мессионизма, воспроизводят его универсалистский пафос, представляют собой отчужденную форму именно церковной идеологии.

В свое время Юрий Афанасьев в таких словах полемизировал с идеологической монополией коммунистов: "На знамени КПСС написан гегелевский закон единства и борьбы противоположностей с ее идеей "снятия". Якобы главный механизм развития природы и общества - это борьба "полюсов" вплоть до уничтожения одного другим. Я говорю "якобы", потому что новейшие научные изыскания, та же теория "дополнительности" Нильса Бора, опровергают этот "закон". Развитие в природе и обществе происходит не за счет "снятия", а путем сочетания противоположностей, компромиссов, рождающих новые реалии". Юрий Афанасьев об этом не упоминает, однако общеизвестно, что Гегель не сам этот закон придумал, что он усвоил его из христианского катехизиса. Действительно, идея "снятия", идея "упразднения Закона" как необходимого этапа становления христианства является основой церковного учения. На эффекте противопоставления "ветхого" и "нового", "формального" и "духовного" строится 90% христианской проповеди.

Итак, девиз, прочитанный Юрием Афанасьевым на красных знаменах, перекочевал туда с христианских хоругвий. Но ведь и принцип дополнительности не на пустом месте зародился! Он зародился из того же сопоставления "ветхого" и "нового". Действительно, отношение христианства к иудаизму всегда было явно отмечено двумя противоположными тенденциями. С одной стороны христианство понимает себя как предельное выражение иудаизма, призванное его заместить, но с другой стороны оно всегда было вынуждено считаться с этой предшествующей себе исторической фазой как с суверенной.

Иудеи очень скоро были объявлены церковью "богопротивным племенем", более того, племенем ответственным за смерть самого Бога. И в то же время учение Маркиона (II-ой век), отвергающее Ветхий Завет и пытающееся представить иудеев антиподами христиан, было решительно осуждено церковью. Маркион возводил закон Моисея к сатане, опираясь на евангелие от Иоанна, в котором отцом фарисеев признается "дьявол" (8.44). Однако ученик евангелиста Иоанна, Поликарп Смирнский, все же назвал "первенцем сатаны" не иудеев, а самого Маркиона.

По мере распространения христианства положение иудеев становилось все тяжелее. К концу средневековья еврейский народ подвергся казалось бы уже тотальной демонизации, казалось иудаизму не оставалось уже никакой доли в христианском мире. И все же существует одно обстоятельство, которое позволяет взглянуть даже на средневековое отношение христиан к иудеям несколько в другом свете. Действительно, ведь даже при всем презрении к евреям, при всей убежденности, что иудаизм - это религия духовно слепых людей, христианство оставляло ему право на существование. В средневековой католической Европе (а прежде всего мы говорим именно о ней) никакие иноверцы кроме евреев этого права не имели. Любые средневековые еретики, т.е. люди, уклонившиеся от "генеральной линии" католицизма, и при этом отказывающиеся отречься от своих убеждений, безжалостно истреблялись. Так, приверженцы альбигойской ереси, распространившейся в XII-XIII веках во Франции, уничтожались целыми общинами и были в результате полностью искоренены. Немаловажная деталь: альбигойская ересь (в восточной Европе известная как богомильство) являлась средневековой формой все того же маркионизма! Т.е. учением, признающим "Ветхий завет" - порождением диавола, а иудаизм соответственно - разновидностью сатанизма. Но церковь истребила эту антииудейскую ересь, а евреев оставила в живых. Когда через столетия альбигойство возродилось уже в лице фашизма, предпочтения римского престола, к сожалению, не были выражены в столь решительной форме.

Хотя нет никакого спора о том, что "гегелевский" компонент в течение веков преобладал, что идеология церкви была по преимуществу имперской, в то же время невозможно отрицать, что именно в церковном учении впервые были сформулированы плюралистические принципы теории дополнительности.

Два завета

Итак, вопреки настояниям и чаяниям Маркиона, церковь ввела в состав своего канона не только свои собственные священные книги (книги "Нового Завета"), но также и священные книги иудаизма (книги "Ветхого завета"). Но тем самым христиане создали откровенно двучленный источник - Библию. По самой своей структуре Библия - это двоящийся, готовый к соотнесению с самим собой текст. Библия - это источник, который предполагает именно Два Завета, который вынуждает человеческий ум постоянно соотносить их, а стало быть Библия является бесконечным источником, для своей определенности не нуждающимся ни в чем внешнем.

Следующим не менее выразительным примером "дополнительного" мышления может служить фундаментальный церковный догмат о двойной природе Христа. Согласно этому догмату Бог и человек сосуществуют в Иисусе Христе "неслиянно и нераздельно". Таким образом согласно церковному определению Богочеловек - это не что-то третье, синтетическое (как это мыслится, кстати, в античной мифологии и в христианских ересях монофизитства и монофилитства). По мысли отцов церкви, соединившись, Бог и человек не порождают третьей реальности, подобно тому как кислород, соединившись с водородом, создает воду. Согласно христианской догматике, Богочеловек сочетает в себе свойства Бога и человека точно так же, как электрон сочетает в себе свойства волны и частицы.

И этот сформулированный уже в самом истоке христианства "принцип дополнительности" в том или ином виде прослеживается на протяжении всей христианской истории. Этот принцип двойственности и диалогизма мы встретим в герменевтическом круге Августина Блаженного, сформулированном следующим образом: "прежде чем поверить, необходимо понять, прежде чем понять, необходимо поверить". Т.е. в круге, в котором Разум и Вера исходно выступают как две взаимоисключающие, дополнительные гносеологические категории. И мы узнаем, разумеется, этот принцип в схоластической теории "аналогии бытия" Фомы Аквинского, в которой в качестве "электрона" выступает понятие "бытие", могущее в зависимости от условий пониматься тот как "субстанция", то как "акциденция".

Ну, и, наконец, в наши дни, этот принцип начинает давать о себе знать в пусть пока еще и робкой, но все же явно обозначившейся церковной готовности воспринять иудаизм в качестве равного суверенного партнера, в качестве религии, равнозначной самому христианству. "Подлинный христианский катехизис должен подтвердить актуальную ценность всей Библии. В действительности первый Завет не превратился в ветхий под воздействием нового. Он остается его корнем и источником, основанием и обетованием" - гласит нашумевшее в свое время "Обращение французского епископата".

И все же шаги эти, увы, слишком робкие и никакой серьезной теологией не обеспечиваются. В своем отношении к иудаизму современное христианство топчется на месте, в лучшем случае лишь с опаской повторяя вопрос католического теолога Метца: "Готово ли и способно ли христианство - и если да, то в какой мере - признать мессианскую традицию иудаизма в ее неотчуждаемой самобытности, признать ее продолжающееся мессианское достоинство - и при этом не предавать и не унижать содержащуюся в христианстве христологическую тайну?"

Принцип дополнительности не только требует положительно ответить на этот вопрос, он утверждает, что христианская самобытность только тогда и возможна, когда она сопрягается с иудейской самобытностью. Но в чем эта иудейская самобытность состоит? В каких отношениях с принципом дополнительности находится сам иудаизм?

Святое и будничное

Прежде чем ответить на этот вопрос, важно отметить, что иудаизм ничего не постулирует и ничего не выводит, ибо вообще не имеет никакого отношения к теоретическому мышлению. Рисуемые им картины полисубъектности мира не отражают антиномизм теоретического разума, а являются "мифом", т.е. как бы выговариваются самим миром. Иными словами, парадокс дополнительности характеризует в иудаизме не столько проблемы теоретизирующего интеллекта (как это имеет место в христианской догматике - продукте именно этого интеллекта), сколько само Мироздание! Соответственно дополнительность просматривается в иудаизме не в своем четком боровском варианте (пересечения несводимых друг к другу закономерностей в одном объекте), а в более общем парадоксе удвоения бытия.

Пожалуй, главное, в чем явственно присутствует этот парадокс, так это в паре Святое и Будничное. Единый мир достигает определенности, внутренней соотнесенности, будучи разверзнутым на два дополнительных друг другу единства, на два мира: мир Будничного и мир Святого. Как это выглядит?

От мира "как целого" отделяется небольшая часть (Израиль) и объявляется точно такой же тотальностью, как и весь мир. При этом понятно, что и весь мир после такого отделения трансформируется, т.е. оказывается уже не прежним "единым миром", а миром Будничного. Обратим внимание: слово тевель, будучи написанным через букву "тав" , означает вселенную, а будучи записанной через "тет" - урожай, от которого еще не отделили для храма положенной ему доли, урожай, который не разделился еще на Святое и Будничное. Причем это отделение в свою очередь целиком лежит в логике отделения Хавы от Адама, т.е. в логике взаимоотношения мужского и женского начал, о чем более подробно я буду говорить ниже.

Итак, согласно иудаизму Мир становится самим собой, становится кошерным, т.е. "годным" лишь после того, как от него отделяется Израиль. Благодаря избранию Израиля Мир в системе иудаизма как бы удваивается, как бы сталкивается с самим собой. "У Господа Бога твоего, небо и небеса небес, земля и все, что на ней, но только отцов твоих благословил Господь, и избрал вас из всех народов" (Дварим 10.14). Или как сказано в Мехилте де р.Ишмаэля: “Я Бог всех обитателей мира, и все же связал Мое имя только с Израилем”.

Мироздание, человеческий род, включающий в себя Израиль - это “все”. Но и Израиль, “ради которого создан мир” - это “все”. Иными словами в системе иудаизма Мироздание (под которым в пределе мыслится каждый отдельный человек, ибо ему вменяется верить, что “ради него создан мир”) существует в двух формах, в форме Человечества и в форме Израиля. Эта вера многократно в день свидетельствуется иудеем в тех многочисленных благословениях, которые он по разному поводу произносит и которые начинаются одной и той же формулой: “Благословен Ты, Господи Боже наш (т.е. Израиля), Царь мира...”

Признавая часть мира в качестве его дублера, выделяя элемент мира в качестве противостоящей всему мирозданию тотальности, иудаизм без всякого сомнения опирается именно на ту логику удвоения бытия, которую мы обнаруживаем в боровском принципе дополнительности.

Между прочим эта логика может быть усмотрена также и в описании сотворения мира: “В начале сотворил Бог небо и землю. Земля же была хаотична и тьма простиралась над бездной и Дух Божий витал над водами. И сказал Бог: “Да будет свет” и стал свет”. Ведь это описание вполне соответствует картине Большого взрыва, когда из протоматерии путем формирования элементарных частиц возник наш мир. Ведь “создание света” - это и есть “отделение” от мира элементарных частиц, сопровождающееся по мнению ученых мощным излучением.

Но при этом важно отметить и другое: традиционный комментарий к Торе открывается вопросом: почему Тора начинается именно со слов "В начале...", а не со слов: "месяц сей будет для вас началом месяцев...", т.е. не с первой заповеди, данной сынам Израиля? Сам этот вопрос невольно подразумевает определенное двуначалие Торы: фактическое - всеобщее, и "идейное" - израильское (ведь "ради Израиля творится мир")

Однако, очевидно, что эта "сюжетная" проблема двуначалия Торы оборачивается уже вполне последовательной идеей двуначалия мира. Если опустить "новые года" деревьев и животных (необходимые для подсчета их возраста, учитываемого при жертвоприношении), еврейский календарь также отчетливо имеет два истока в соответствии с двумя истоками мироздания и двумя началами Торы: Один новый год празднуется 1-го тишрея, в дату соответствующую седьмому дню творения, в день выхода мира из рук Творца, а второй - 1-го нисана, т.е. в месяц исхода сынов Израилевых из Египта, как сказано "месяц сей да будет для вас началом месяцев".

Счет лет (солнечный цикл) ведется от 1-го тишрея, счет месяцев (лунный цикл) от 1-го нисана. Первый имеет отношение ко всему мирозданию (в Рош Гашана и Иом Кипур судятся все народы, а не только Израиль), второй только к Израилю (согласно этому календарю велся счет правления израильских царей).

Весьма характерна так же и дополнительность устного и письменного Слова. Все религии строятся на дополнительности источника (“Писания”) и его интерпретации (“Предания”). Эта дополнительность принадлежит логике того герменевтическому круга, о котором писал еще Августин. Однако в случае иудаизма эта герменевтическая оппозиция: “все заключается в тексте” - “все заключается в его понимании”, дополнительно усиливается самой традицией.

Так во времена Храма существовал четкий принцип, разрушенный по естественным причинам вместе с самим Храмом: Устную Тору - запрещено записывать, Письменную Тору - запрещено произносить на память. Но как характерен в этом отношении сам парадокс миротворения, в том виде в каком он преподан иудейской традицией. Все мы хорошо знаем, что мир творился Божественным Словом. Но каким именно Словом, ведь Слово раздвоено?

Оказывается, что мир антиномически творился и тем и другим Словом. Ведь в Письменной Торе НАПИСАНО: "И СКАЗАЛ Бог...", но в Устной СКАЗАНО: "НАПИСАЛ...", т.е. сохранено устное предание о том, что именно буквами, письменным текстом предвечной Торы творил Бог мир!

И конечно же, дополнительность должна быть усмотрена в двух взаимоисключающих друг друга именах Всевышнего, одно из которых "родовое" (элоким) отражает качество строгого суда и обнаруживает себя в проявлениях жестких законов, в частности законов природы, а другое собственное (четырехбуквенное) имя отражает Его качество милости, т.е. личную обращенность к мирозданию.

И, разумеется, принцип дополнительности можно явственно проследить в истории раскрытия этих имен (качеств) в "нижнем мире", т.е. в истории праотцов еврейского народа. Ведь история эта вся насквозь проникнута противостоянием претендующих на одно и то же избрание братьев: Авраама и Лота, Ицхака и Ишмаэля, Иакова и Эсава, Йосефа и братьев. Последствия этого противостояния прослеживаются на протяжении всей еврейской истории начиная с разделения на Северное и Южное царства и кончая расхождением между митнагедами и хасидами, а в последнее время также и между харейдим и религиозными сионистами. И разумеется, это же противостояние отражается в учении о пришествии двух Мессий - Бен Давида и Бен Йосефа.

К сказанному остается только добавить, что "внешние" конфликты всех ныне существующих религий иудаизм также объясняет этим противостоянием братьев. В глазах иудаизма все существующие ныне религии - продукт конфликтов, имевших место в семье патриархов. Так если себя самого иудаизм возводит к Иакову, то ислам он производит от Ишмаэля, а христианство от Эсава. Более того, даже существующие ныне восточные религии по мнению комментаторов основаны потомками Авраама (от Ктуры).

В контексте заявленного выше предположения, что христианская самобытность только тогда и возможна, когда она сопрягается с иудейской самобытностью, особый интерес представляет, разумеется, взаимоотношение Иакова и Эсава.

Братья навек

Как известно, Эсав - это не просто брат Иакова, но его близнец, которому предназначалось наследие Авраама и который был преимущественно возлюблен Ицхаком. Возводя христианство к этому родоначальнику, иудаизм по-своему признает исключительную к себе близость этой религии, можно даже сказать ее онтологическую равнозначность. Но кроме того, этим образом иудаизм поразительно точно схватывает также и специфику того напряжения, которое царит между двумя религиями - ведь ответственность за это напряжение несет не только злодей Эсав, но и сам всеблагой Создатель. Ведь это был именно Его замысел: раздвоить избрание, столкнуть братьев в одном акте рождения и тем самым исходно поставить их в конкурентные отношения относительно первородства. Не увидеть в этом образе противостоящих друг другу братьев то же самое противостояние "Ветхого" и "Нового" Заветов, которое преследует христианство на протяжении всей его истории, просто невозможно. Там где написано Эдом - читай Адам, т.е все человечество.

Причем "спланированное" Всевышним расщепление первородства, раздвоение избрания - только одна из притч об "удвоении бытия", о дополнительности. Разумеется, традиционно Эсав трактуется как неисправимый злодей, как своеобразный "первенец сатаны" (в духовной сфере его именем символизируется демонический мир). Такой категорически негативной оценки Эсава всецело придерживались уже пророки, подразумевающие под сынами Эсава эдомитян. Ее целиком поддержали мудрецы Талмуда, относящие к потомкам Эсава Рим. И ее однозначно разделяли все средневековые законоучители, отождествляющие Эсава уже с "духовным Римом" - с Церковью. Однако, во-первых, демонизация Эсава Иаковом всегда носила прежде всего оборонительный характер, а во-вторых, сегодня, когда под Эсавом стала подразумеваться уже вся европейская цивилизация, его злодейство явно стало утрачивать свою однозначность. Думается, что стоит только христианам действительно пересмотреть свое отношение к иудаизму, стоит только им всерьез отнестись к своему корню и не только искренне отказаться от задачи крещения еврейства, но и признать справедливость всех религиозных притязаний иудаизма, как в иудейском лагере общая оценка Эсава вполне может измениться. В мою задачу не входит предлагать здесь какую-либо конкретную "теологию дополнительости", т.е. рассматривать, каким образом сами подходы иудаизма и христианства можно представить как дополнительные. Мне важно было показать здесь, во-первых, саму принципиальную возможность этого, а во-вторых, готовность самих этих мировоззрений к подобному диалогу.

Однако разработка такого рода теологии представляется мне черезвычайно актуальной. И дело тут не только во взаимоотношениях иудаизма с христианством, которые почти целиком определяются христианской стороной. Дело в том, что с возникновением сионизма проблема дополнительности европейского и еврейского миров перестала быть внешней для иудаизма проблемой, но превратилась в напряженнейшую внутреннюю проблему.

Будущее сионизма

Можно сказать, что в условиях современной рационалистической цивилизации еврейское бытие расщепилось на традиционное и модифицированное. Ортодоксальная религиозность с одной стороны и светская сионистская идея национальной независимости с другой - породили то, что именуется сегодня государством Израиль.

Статус-кво, сложившийся между двумя этими еврейскими формами бытия и позволяющий светской и религиозной общинам оставаться одним народом, не есть нечто случайное, что со временем должно исчезнуть по причине своей "недемократичности". Напротив, статус-кво - это быть может, самое существенное, продуктивное и характерное явление в современном еврейском космосе. В израильской государственности столкнулись лицом к лицу две взаимоисключающие друг друга концепции еврейства - традиционно религиозная и секулярно национальная, построенная на тех общих принципах понятия "нации", которую разработала универсальная европейская цивилизация.

Новое время превратило еврейский народ из “объекта” классической теории в “объект” теории квантовой. Два понятия: еврейство как нация и еврейство как религиозная община были присущи в прежние времена одному и тому же национальному бытию. Однако оказавшись в поле идей европейского просвещения, эти понятия расщепили это бытие, раскололи прежде единый еврейский народ на два никак не соприкасающихся и враждебно относящихся друг к другу сообщества. На два сообщества, которые казалось бы никогда не должны были оказаться в "одной лодке".

В самом деле, приветствуя возвращение в Сион, ортодоксальный иудаизм к созданию государства никогда не стремился, оставляя инициативу в этом вопросе исключительно небесам. Светский же сионизм, свободный от иудейских "предрассудков", вполне мог бы удовлетвориться и Угандой. Пути ультраортодоксов и сионистов настолько расходились, что по идее картина современного еврейского космоса должна была бы быть принципиально другой. Согласно "классической" политической логике, Эрец Исраэль должна была сегодня целиком входить в состав Иорданского королевства, и на его территории в образцовом мире с арабскими соседями должны были бы обитать 200-300 тысяч ультраортодоксов. С другой стороны, приблизительно такое же количество светских евреев доживало бы свой век в Уганде, центре для еврейского мира не более значимом, чем Биробиджан.

Именно то, что две эти непроницаемые друг для друга "утопии" были соединены, именно то, что они совершенно по-боровски пересеклись в одном "объекте" (Эрец Исраэль), сделало возможным феномен израильской государственности с его пятимиллионным населением, блестящей армией и Законом о возвращении.

Старый (религиозный) и новый (светский) ешувы не смешались и не породили чего-то третьего; напротив, сосуществуя рядом, онтологически они остались именно дополнительными. Каждая из общин придерживается своей концепции израильской государственности, концепции, которая остается несовместимой с противоположной, и статус-кво является прямым выражением этой парадоксальной действительности.

Однако сознание плодотворности данной ситуации, к сожалению, не проникло в сознание ни той ни другой стороны. Здесь не место выяснять, каким образом светские израилитяне, казалось бы, призванные самой историей послужить мостом между европейской и еврейской культурой, провалили свою миссию и выступили в качестве классических рационалистов имперского толка, видящих в иудаизме лишь нагромождение предрассудков и воюющих с ним. Но здесь важно отметить, что в определенной мере наведение такого моста все же произошло. За выполнение миссии сопряжения национальных концепций взялись сами верующие, то их крыло, которое именуется религиозным сионизмом. Выглядящие по-светски открытыми, носители вязаных кип одновременно являются совершенно ортодоксальными иудеями. Однако вполне своеобразный и легко узнаваемый образ "поселенца" не есть результат некоего усредненного "синтетического" мировоззрения, этот образ порожден все тем же статус-кво.

Религиозный сионист принадлежит двум взаимоисключающим друг друга мирам, не создавая при этом в собственном смысле слова третьего мира. Единственным работающим мировоззрением религиозного сионизма может быть поэтому только принцип дополнительности. В самом деле, хотя общая концепция религиозного сионизма формально остается весьма далека от боровской, фактически только это движение распознало в расщеплении израильской нации на два лагеря какой-то смысл. Р.Кук придерживался однозначно гегелианских воззрений. Его представление о том, что сионисты-социалисты вопреки собственным убеждениям выполняли волю Создателя, легла в основу религиозного сионизма. Не секрет, что само это представление в значительной мере коренилось в тех же штудиях социалистов-гегелианцев, с которыми р.Кук полемизировал. Однако вопреки декларированной р.Куком монистской концепции, практика религиозного сионизма оказалась именно диалогической. Главным постулатом религиозного сионизма явился постулат единства (исходно расщепленной в соответствии с ее самоопределениями) израильской нации.

Сегодня, когда традиционные идеалы сионизма переживают серьезный кризис, когда общество катастрофически расколото, все твердят о кризисе религиозного сионизма, не затрудняя себя сознанием того, что кризис этот постиг все израильское общество, что раскол израильской нации на два уже действительно никак не пересекающихся народа уничтожит ее даже скорее, чем арабский террор. И "государство галахи", и "чисто демократическое" государство, свободное от своего "еврейского характера" - равно нежизнеспособны и равно непривлекательны.

Если у Израиля действительно есть какое-то будущее, то в этом будущем принцип дополнительности еврейского космоса останется основным принципом его бытия. Для Израиля жизненно важно разработать теологию дополнительности.

ИЗГНАНИЕ ШЕХИНЫ

Еврейский эрос

Выше мы сопоставили две хронологии: научно-историческую и традиционно иудейскую. Мы попытались синхронизировать возникновение рационализма, как датирует его Карл Ясперс, выдвинувший идею Осевого времени, с тем, что сообщает в связи с этим еврейское предание. Как мы помним, сокрытие Шехины (Божественного Присутствия), начавшееся при разрушении первого Храма, завершилось практически ее полным изгнанием во времена второго Храма. Мудрецы молились об искоренении из мира страсти к идолослужению, приведшей к разрушению Святилища и пленению народа. Именно из Святая Святых выпрыгнула тогда в виде молодого льва эта роковая страсть. Она была предана Богом в руки мудрецов и запечатана ими. Но при этом жажда служить светилам исчезла одновременно с пророческим даром. Общение с Богом сошло на иной уровень, на уровень Святого Духа. Так в мир пришел рационализм.

К этому следует теперь добавить, что оставленная в силе сексуальная сфера (а ниже в той же агаде рассказывается, как мудрецы пытались повлиять и на эту греховную склонность) также признается восходящей к тому же высокому источнику (Святая Святых)! И то, как эволюционировала сексуальная образность в различных религиозных представлениях в связи с описываемыми в Гемаре событиями, и хотел бы я здесь проследить.

Начать следует, по-видимому, с того, что Присутствие Всесвятого, Шехина, является в иудаизме важнейшей духовной категорией. С одной стороны - это некое непосредственное Божественное проявление в мире, благодаря которому человек может вступить с Ним в глубокие и полные взаимоотношения, но с другой стороны, под Шехиной обычно понимается также и женское начало в Боге. Обычно для этого используются другие собственные имена, так называемые женские "парцуфим" - Има (Бина) и Малхут (Нуквей де-Зейер), но при этом признается, что Шехина целиком соответствует одному из этих парцуфим (Малхут). Согласно учению Зоара, развитом и углубленном р.Ицхаком Лурией, в Боге имеется два начала: мужское и женское. Более того, "зивуг" - соитие признается в каббале основной категорией миротворения. Впрочем, уже в Мидраше (Берешит Раба) рассказывается, что после того как мир был сотворен, Всевышний занят лишь тем, что сочетает брачные пары: "дочь такого-то - такому-то мужчине".

Одновременно считается, что грех Адама нарушил "единство Всесвятого, да будет Он благословен, и Шехины Его" (так злодей-сын не может не омрачить своими преступлениями супружеских отношений своих родителей). Призвание Израиля состоит в том, чтобы искупая мир, воссоединить Небесную чету. "Во имя единства Всесвятого, да будет Он благословен, и Шехины Его" - с таким посвящением, с такой интенцией благочестивые евреи совершают множество действий, начиная от наложения тфиллин и кончая близостью с собственной женой.

Но вернемся ненадолго к священной истории. В Мидраше (Берешит Раба 19,7) рассказывается: "Первоначально Шехина была в нижнем мире, грех Адама изгнал ее на первое небо, грех Каина - на второе, поколение Эноша - на третье, поколение потопа - на четвертое, поколение башни - на пятое, люди Сдома - на шестое, египтяне времен Авраама - на седьмое. Встал Авраам и свел Шехину на шестое небо.., встал Моше и свел Шехину на землю". Но максимальное проявление Шехины в мире произошло в тот момент, когда обетования Торы сбылись, когда был построен Храм. "В тот день, когда заложил Шломо основу для дольнего Храма, обустроила Госпожа Храм для Царя. И вместе основали обители свои, и сиял Ее лик полноценной радостью. Тогда все пребывало в радости - вышнее и нижнее" (Зоар 3.74а)

Итак, этот труд искупления, максимальный его успех был достигнут именно тогда, при царе Шломо. Именно в этот период Присутствие, Шехина Божия была и максимально проявлена в мире, и максимально обращена к Всесвятому. Несколько органистично, но в то же время достаточно образно мудрецы уподобляют эту ситуацию полнолунию, которое составляет лишь один-два дня в течении месяца, все же остальное время луна либо убывает, либо прибывает.

Как бы то ни было, после смерти Шломо Шехина стала мало по малу отворачиваться от евреев, а с разрушением Первого Храма, или точнее после молитвы мудрецов, произнесенной в первые годы второго Храма - отправилась в изгнание, изгнание продолжающееся и по сей день.

Но почему именно "зивуг" лежит в основе иудейской концепции миротворения? Почему основным занятием Всевышнего после того как мир вышел из Его рук, является "сочетание брачных пар"? Не о том ли же самом говорили сексуально озабоченные греки, когда во всех стихиях улавливали присутствие Эроса?

Прежде чем ответить на эти вопросы, прежде чем разобраться в различных религиозных парадигмах, обращающихся к сексуальным образам, стоит вообще определить особенность логики сексуальной сферы, во всяком случае как понимает эту логику Писание.

Согласно простому пониманию слов Торы Адам (человек) до сотворения Хавы был не андрогин (такая трактовка в иудаизме присутствует, но она явно привнесена из эллинского мира), а мужчина, т.е. понятие человека и мужчины исходно совпадают. Женщина отделяется от вполне полноценного в этом отношении человека, с тем чтобы стать его помощником. Женщина отделяется от мужчины совершенно так же, как Израиль отделяется от мира, отделяется от народов. При этом отделении происходит удвоение реальности, возникают две равные во всем тотальности. Благодаря генетическим открытиям нашего века мы хорошо знаем, что представления Торы о том, что именно женщина производна от мужчины, а не наоборот, совершенно верны, ибо мужчина сочетает в себе два начала, мужское и женское (Х и Y хромосомы), а женщина дублирует два женских начала (ХХ хромосомы). Как бы то ни было, легко заметить, что противостояние мужского и женского - это не простая симметричная оппозиция. Мужское - это всегда (уже!) сочетание мужского и женского, в котором женское присутствует потенциально, в то время как само женское - всегда обособленный от мужского мир. Мужское начало безо всякой потери для себя стремится овладеть женским началом, более того, оно только благодаря этому стремлению (этому сочетанию) и живо, женское же начало навсегда сохраняет амбивалентную отстраненность.

Таким образом, согласно Торе мужское начало самодостаточно (ибо содержит оба начала), а женское - производно. Мужчина - это как бы полноценный человек, человек способный существовать сам по себе, женщина - человек сопутствующий, "помощник", и в то же время они совершенно равны в своей человечности. Таким образом в женщине человек раздваивается, выносится во вне, предстает как иная тотальность, иной человек. И если эти тотальности и могут вновь достичь единения (вступить в брак), то осуществить его, как говорится в Гемаре, так же трудно для Бога, как разверзнуть воды Чермного моря.

Мужское и женское

Однако при этом просто невозможно не обратить внимания на то, что логика ассиметрии мужского и женского начал полностью соответствует логике ассиметрии двух физических закономерностей: как мужчина это всегда уже сочетание мужского и женского, а женщина изолированное существо, так и перенос вещества всегда жестко сцеплен с переносом энергии, всегда представляет собой сочетание этих переносов, в то время как волна - это только перенос энергии.

Таким образом можно сказать, что с таким трудом создаваемый Богом из мужчины и женщины единый человек соответствует боровскому электрону. При этом можно отметить еще одно сходство: как мужчина и женщина не синтезируются в стерильных андрогинов, но порождают подобных себе мужчин и женщин, волна и частица, встретившиеся в электроне, не “снимаются” в чем-то третьем, но сохраняясь формируют его. Но как тогда можно понять эту “встречу”? Как проинтерпретировать в терминах зивуга корпускулярно-волновой дуализм?

Зивуг, т.е. тот кратковременный момент специфического соединения супругов, который превращает их в “единую плоть”, на святом языке справедливо именуется “познанием” (“и познал Адам Хаву жену свою”). И в этом образе можно усмотреть ключ к пониманию всех прочих аналогичных (дополнительных) отношений. В частности, предельные теоретические идеализации не могут слиться в одну, не могут сняться одна другой, но зато они могут именно познать друг друга, могут открыться друг в друге. И эта мысль лежит в основе современной философии диалога. Но это значит, что логика фундаментальных теоретических идеализаций Нового времени, логика его некоторых научных теорий проникнута не столько идеей эллинского "синтеза", сколько идеей иудейского "зивуга"!

И вот здесь нам уже в самую пору отметить, что многочисленные религиозные системы народов, строящиеся на дуализме и рассматривающие противостояние мужского и женского как один из аспектов космических полюсов, совершенно не отдавали себе отчета относительно половой ассиметрии. Так Эмпедокл, пожалуй, единственный подобного рода дуалист среди эллинов, вовсе даже не разделял мировые полюса на мужское и женское, а описывал их как противостояние Любви и Ненависти, Дружбы и Вражды и т.д. Ни для кого не секрет и то обстоятельство, что (декларируемый лежащим в основе мира) античный Эрос был в значительной степени гомосексуальным, т.е. не исходил из различия полов как чего-то фундаментального даже в собственно любовной сфере. Вот, например, как звучит похвала Эросу в Платоновском диалоге "Федр": "Взирая на красоту мальчика... душа увлекается и получает теплоту, чувствует облегчение от скорби и радуется".

В других культурах, где действительно могут противопоставляться мужское и женское - они во всем равные симетричные полюса. Мужское и женское вместе создают единый дуалистический космос, а не образуют его каждый самостоятельно, как это предусматривает логика дополнительности полов, заявленная в Торе и так блестяще подтвержденная открытиями генетиков уже в нашем веке. Например, мужское начало - Ян и женское начало - Инь, лежащие в основе дуалистической концепции даосизма, рассматриваются в едином контексте противостояния совершенно симметричных полюсов, полюсов некоего космического цикла (холод и тепло, мрак и свет). Это спаренные, предполагающие друг друга (как левая сторона предполагает правую), а не дополнительные понятия. Аналогичная картина предстает и в индуизме. Митра и Варуна, отношения которых обладают определенной сексуальной окрашенностью прежде всего противостоят как во всем симметричные оппозиции: жизни и смерти, свободы и рабства, созерцания и действия.

Итак, нееврейский мир древности даже близко не приближался к идее "зивуга", т.е. к логике дополнительности логик. Но быть может самый интригующий оборот этой коллизии произошел с этим нееврейским миром древности при его обращении в христианство.

В самом деле, попытаемся рассмотреть в категориях "зивуга", в категориях "изгнания Шехины" феномен возникновения христианства. Христианство, как мы хорошо знаем, сформировалось к концу первого века, т.е. через 600 лет после решающей фазы изгнания Шехины, этого истока Осевого времени, этого истока рационализма. Религия эта возникла в ту минуту, когда апостол Павел провозгласил: "Нет уже иудея, ни язычника, нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе" (Гал 3.28.) Но объявившее себя религией, существующей по ту сторону пола, объявившее себя "общечеловеческой" версией иудаизма - христианство оказалось (осталось) в этом отношении сугубо мужским началом, началом строящимся на исходном сочетании мужского и женского. Синтезировав в себе оба начала, христиане, повинуясь классической логике, вообразили, что они "сняли" половые различия, что они "упразднили Закон". Но это оказалось иллюзией. В самом деле, христианство всегда сохраняет в себе в качестве рецессивного какой-то элемент иудаизма (например, христианская евхаристия содержит в качестве своей основы праздничный иудейский кидуш, а католики даже сохранили ритуальное омовение, против которого, как пытались нам внушить евангелисты, выступал их учитель). Иудаизм христианства рецессивен, латентен, но все же он всегда в нем присутствует.

Союз религий

Но сами христиане отшатнулись от логики "зивуга", они стали настаивать, что в своем великом синтезе "сняли" иудаизм, "упразднили" закон, вырвались за разделение на мужское и женское. Особенно саморазоблачительный вид подобной подмены "зивуга" (сохраняющего исходные формы) "синтезом" (исходные формы уничтожающим) можно наблюдать в собственно теологической сфере.

Действительно, откровение Бога Израиля через Иисуса Христа мыслится в этой религии как отношение Отца и Сына при посредничестве Святого Духа. Однако при этом даже несмотря на то, что Святой Дух на языке оригинала (т.е. на иврите) женского рода, в самой христианской теологии Он воспринимается опять же как начало мужское! Выглядит это крайне странно и даже противоестественно. В самом деле, если вы встретите случайно на улице прогуливающихся отца и сына, то вас конечно же такая сцена не смутит. Хотя отсутствие матери возбудит в вашей душе некоторое вопрошение. Однако если они поселятся по соседству с вами, то уже очень скоро вас начнет очень серьезно волновать вопрос: где же мать ребенка? где жена мужчины? что случилось? она погибла? бросила их?

Пара отец-сын настолько неполна, настолько ущербна, что в Святом Духе христиан вроде бы вполне естественно было усмотреть женское начало (тем более, что образ Троицы просматривается христианами именно в человеческой семье). Более того, в лурианской каббале, где мы сталкиваемся с (пятью, правда) "парцуфим", по крайней мере три из них это именно Отец (Аба), Сын (Бен) и Мать (Има). Более того, согласно р.Лурии доминирование мужского начала - это характеристика именно нашего мира, в мире грядущем должно преобладать как раз начало женское. Однако подобное видение женского начала в Боге представляется самим христианам чуть ли не кощунственным. С чего бы это?

Кто-то скажет, что вообще и Отец и Сын в отношении Бога - это лишь удобные образы. Но образы имеют смысл только тогда, когда они действительно чему-то соответствуют. Если мы последовательно исключаем противоположный пол, то в этом случае образы правильнее брать из ботаники, из сферы какого-нибудь почкования. Каким образом христианская троица оказалась моносексуальна? Может быть, ответ действительно состоит в том, что религия эта родилась на руинах Храма, потому что она бессознательно исходит из интуиции изгнания Шехины?

В самом деле, Святой Дух христиан и иудеев весьма и весьма разные понятия, но в то же время не может вызывать сомнений, что христиане стали использовать именно эту религиозную категорию не случайно. В ту пору когда пришли христиане, для иудеев Святой Дух уже означал низшую форму пророческого вдохновения, то, что пришло на смену изгнанной Шехине, пришло на смену женскому началу в Боге! Итак, христианство явственно несет на себе знак причастности к той катастрофе, которая имела место, когда Шехина оказалась изгнана из нашего мира, а еврейский народ - из родной земли. Христианство - это религия разрушенного Храма, религия изгнанной Шехины.

В завершении невозможно не сказать пары слов о напрашивающейся здесь интерпретации иудео-христианских отношений как проникнутых логикой "зивуга". В самом деле, мы отчетливо видим, что взаимоотношения иудеев и христиан пронизывает явственная асимметрия. Современный христианский мир стремится лучше понять иудаизм и не видит для себя в нем ни малейшей угрозы. Во всяком случае в западных церквях с пониманием относятся к иудео-христианству как национальной форме христианства евреев. Иудаизм же находит для себя подобное сочетание совершенно неприемлемым.

Эта асимметрия - яркий случай не полярности (при которой стороны предполагают друг друга), а именно дополнительности логик, т.е. яркий случай логики "зивуга". Еврей не может сочетать иудаизм с христианством по той простой причине, что любое такое сочетание уже будет христианством. Христианство же возможно исключительно именно как такое сочетание, христианство - это всегда иудео-христианство. Это буквально соответствует тому, как женское начало (Х хромосома) не может сочетаться с мужским (Y хромосома) и остаться при этом женским, в то время как мужское начало только благодаря такому сочетанию и возможно. Всякий еврей, рассчитывающий, что он может принадлежать одновременно обоим мирам, глубоко заблуждается. Крестившись, он будет принадлежать христианскому миру и только ему, какие бы мицвот он при этом не выполнял. Более того, сама его кажущаяся "бисексуальность" быть может и будет выглядеть чем-то приемлемым в нашем толерантном мире, но едва ли понравится Создателю, который именно в дополнительности фундаментальных логик, именно в разделении мужского и женского видит основу бытия мира и даже более того, собственного бытия!

С другой стороны, именно в этой асимметрии мы вправе усмотреть залог возможной нормализации отношений между Израилем и Церковью, т.е. усмотреть предпосылки для осознания противостояния обеих общин как вполне для них продуктивного.

В целом это отдельная тема, в которую я бы не хотел здесь углубляться из опасения за краткостью превратно быть понятым. Однако коль скоро сама мысль о возможности "брачного союза" между иудаизмом и христианством прозвучала, сделать кое-какие оговорки необходимо. В отношении подобного союза со стороны иудаизма заведомо не предусматривается никаких компромиссов ни со стороны галахи, ни вообще каких-либо религиозных основ. Пределом, на который может пойти в этом отношении иудаизм, могла бы явиться квалификация им христианства в качестве религии, соответствующей требованиям Всевышнего по отношению к сыновьям Ноаха. Таким образом праведники-христиане могли бы признаваться полноценными "праведниками народов мира". А это, разумеется, возможно лишь в том случае, если христиане со своей стороны признают правомочность и справедливость "оградительных" требовании иудаизма, если они действительно, наконец, “познают” иудаизм.

Иными словами, в качестве элементарного условия подобного "брака" лежит не только полный отказ церкви от задачи крещения еврейства и того или иного его вовлечения в литургическую жизнь церкви. Христиане, решившиеся признать иудаизм всерьез, должны подчиниться галахе во всех тех пунктах, в которых они непосредственно соприкасаются с еврейским миром.

Но даже это еще не значило бы со стороны христиан предложить евреям "руку и сердце". В контексте рассматриваемой проблемы подлинный "брак", подлинное “познание” могут ознаменоваться только соучастием, точнее активным содействием христианского мира в строительстве третьего Храма, дома, в котором найдет свою обитель изгнанная Шехина. Какие при этом коррективы христиане внесут в свою теологию, я не решаюсь прогнозировать. Достаточно напомнить то, что никакая сочетанность с иудаизмом для христиан теологически не противопоказана, а основоположник их религии был ревнителем храмовых служб, так что видя его в Храме, ученики припомнили слова из Тегилим (69.10): "Ревность по доме Твоем снедает меня".

То, что сегодня, когда даже и сами иудеи не помышляют о строительстве Храма, подобные картины выглядят по меньшей мере неправдоподными, мало что меняет в сути самой проблемы. Возможность подобного сближения заложена в логике христианской культуры, пришедшей в нашем веке к идее дополнительности, этого смыслового эквивалента еврейского "зивуга". А пойдет ли христианский мир путем развития подобной логики, или предпочтет по старинке "синтезировать", сказать трудно.

Мужчины и женщины предназначены друг другу. Более того, Бог только и занят тем, что их сочетает, а сами они тратят массу энергии на то, чтобы найти себе подходящую пару. Тем не менее сближаются они при этом очень непросто, а удачные идеальные браки - относительная редкость. Но если, как говорится в Гемаре, Всевышнему проще разверзнуть море, нежели создать семью, то установить союз между Израилем и Церковью несопоставимо сложнее.

Две совести

Однако если в сфере религии союз между евреями и народами представляется фантастическим проектом, то в сфере культуры он выглядит и более насущным и более достижимым.

В чем причина традиционной предубежденности европейской культуры против иудаизма? По-видимому в кажущемся сектанстве иудаизма, в его партикуляризме. Иудаизм подозревается европейским рационализмом либо в интеллектуальной, либо в нравственной недобросовестности. Причем подозрения эти восходят еще к Осевому времени.

Тут по-видимому следует отметить, что помимо разума в Осевое время зародилась также и совесть, в основе которой лежит осознание того, что любой другой человек - не меньший человек, чем ты сам. Или выражаясь словами Гемары (обращенными к человеку, который стоит перед выбором между собственной жизнью и жизнью другого человека) “Твоя кровь не более красная, чем его”.

И в этом отношении утверждение Ясперса о том, что “тогда произошел самый резкий поворот в истории. Появился человек такого типа, какой сохранился и по сей день” - выглядит особенно убедительно. Ведь именно в Осевом времени во всех возникших в ту пору религиозно-философских системах совершенно независимо был сформулирован один нравственный принцип: “Не делай другому того, чего не желаешь себе”.

Разумеется, в Новое время в совести открылось как бы новое измерение, а кроме того она была привязана также и к убеждениям, благодаря чему удалось вырвать “другого” из узкоконфессиональных религиозных определений (ведь многие религии простосердечно исключают иноверцев из числа тех “других”, которым не следовало делать того, чего не желаешь себе). Однако общий принцип остался тем же. Категорический императив Канта звучит следующим образом: “Поступай согласно такой максиме, которая в то же время сама может стать всеобщим законом”. Или как выразился Сартр: “Выбирая для себя, я выбираю для всего человечества”.

В этом отношении иудаизм всегда вызывал казалось бы вполне обоснованные подозрения. Ведь живя согласно своей религиозной максиме, иудей вовсе не желает сделать ее всеобщим законом! Выбирая для себя иудаизм, еврей выбирает его только для своего племени, а не для всего человечества! Очевидно, что в этом отношении европеец может воспринять иудаизм либо как своего рода недодуманность, в которой заведомо не может содержаться серьезный смысл, либо как бессовестность.

Но с чем же на самом деле имеем мы дело в парадоксе избрания? По совести или против совести евреи выбирают для себя не то, что выбирают для остальных людей?

Мне видится, что этот парадокс избрания вписывается в ту же логику, которой подчиняется раздвоение полов. В своей книге “Лики Торы” (“Маком Тагор”) я сравниваю эту ситуацию с выбором невесты. Выбрав себе невесту, человек выбирает ее только для себя, а не для всего человечества. Для всего человечества он выбирает моногамию. Но точно так же поступает и еврей: выбрав для себя иудаизм, он одновременно выбирает для остального человечества монотеизм.

Однако здесь мне бы хотелось обратиться к другой аллегории. Здесь я бы хотел обратить внимание на то, что существуют аспекты, в которых выбирая для себя, мы выбираем нечто только для своего пола, а для другого пола выбираем противоположное.

Так Гемара разбирает один чисто теоретический вопрос, неожиданно ставший практическим в наше время, а именно: кто является матерью ребенка - та женщина, которая его зачала, или та женщина, которая его выносила и родила? При этом высказывается мнение, что та, которая выносила. До настоящего времени могло казаться, что эта галаха строится на каком-то недоразумении. Как случайная и временная телесная связанность может конкурировать с фундаментальной генетической преемственностью? Однако современный опыт показывает, что это кажущееся столь естественным “прогенетическое” суждение на самом деле отражает лишь мужскую логику. Сегодня мы постоянно сталкиваемся со случаями, когда женщина, согласившаяся выносить плод для какой-то бездетной пары, вдруг начинает чувствовать себя единственной истинной матерью, предающей своего ребенка.

Иными словами выясняется, что по совести матерью является биологическая мать, отцом - отец генетический. Таким образом мы видим, что мужская и женская совесть выбирают разное. Если отец всегда отец генетический, то мать - это прежде всего биологическая мать. Но при этом обе эти совести способны друг друга понять и выбрать для противоположного пола противоположное.

Итак, нет ничего противоестественного в том, что религиозная максима еврея не стремится стать всеобщим законом, что выбирая для себя иудаизм, еврей выбирает его только для своего племени.

Но что в таком случае он выбирает для всего остального человечества? В общекультурном контексте, по всей видимости, экзистенциализм. Но в свою очередь можно сказать, что экзистенциалист, выбирающий для еврея иудаизм, выбирает конгениальное себе бытие, бытие с которым он может находиться в продуктивном диалоге.

ПОСТОЯННАЯ ФРАНКЛА

Принцип неопределенности

Как известно, квантовая механика родилась в 1900 году с открытием Планка, установившего формулу соответствия между энергией и частотой теплового излучения. Энергия излучения оказалась прямо пропорциональна частоте волны этого излучения, причем эта пропорциональность описывалась неким постоянным числом, названным впоследствии постоянной Планка.

Эта постоянная фигурирует в самых разнообразных сферах квантовой физики, и в частности в принципе неопределенности. Этот принцип, сформулированный Гейзенбергом, гласит, что нельзя одновременно с равной степенью точности определить местоположение электрона и его импульс. Точность ограничивается константой Планка.

При этом важно отличать принцип неопределенности от другого принципа - принципа динамического равновесия. Точнее говоря, принцип неопределенности возникает там, где наблюдаемое динамическое равновесие постоянно нарушается самим “наблюдателем” (прибором исследования микрообъекта).

Причем, как легко заметить, принцип неопределенности не менее, если не более универсальный и выразительный принцип, нежели принцип дополнительности. Он прослеживается в самых разнообразных сферах.

Этот принцип можно, например, наблюдать в экономике. Так возможность перераспределения доходов между богатыми и бедными имеет зримый предел. Обложение предпринимателей все большими налогами, для того чтобы за их счет обеспечить неимущие слои населения, в какой-то момент приводит к сокращению производства, росту безработицы и соответственно ухудшению общего состояния бедных слоев населения. Иными словами, разделение общества на богатых и бедных принципиально не может быть преодолено, причем баланс между ними явственно ограничен какой-то постоянной. При этом важно понимать, что общая ситуация неопределенности задается “прибором” идей “социальной справедливости”, “благотворительности” и т.п., то есть активными мерами самого “наблюдателя”, его стремлением влиять на экономику.

Принцип неопределенности можно усмотреть в теологии. Так, например, христиане нередко обвиняют иудаизм в пантеизме, ибо в каббалистических схемах не всегда просто понять, где кончается Творец и где начинается Его творение. Но если двусмысленный пантеизм иудеев в небольших количествах можно обнаружить в самых разнообразных сферах, то пантеизм христиан сконцентрирован в однозначной христологической догме, в учении о богочеловеке, в котором Бог и человек сосуществуют “неслиянно и нераздельно”. Таким образом мы видим, что проблема пантеизма не может быть разрешена теологически точно. Мир перестает восприниматься в христианстве исходящим непосредственно из Бога только за счет того, что такое исхождение резервируется за одним субъектом. Но при этом общее количество пантеизма в обеих религиях остается неизменным. “Разрешающая точность” креационстской концепции ограничивается какой-то “постоянной” (кстати говоря, сама эта теологическая неопределенность является отражением уже упомянутой выше антиномии: мир имеет своей причиной Творца - мир полностью самодостаточен).

Этот же принцип прослеживается в политике, где демократия оказывается механизмом поддержания некоего постоянного (минимального) уровня зла. Любое “улучшение” демократии неизменно приводит к увеличению зла, будь то его “монополизация” отдельным лицом или государством (диктатура), или же напротив “приватизация” (анархия). “Прибором” в данном случае выступают философия и идеология.

При этом сама демократия опять же поддерживается за счет двух составляющих, сочетающихся по принципу неопределенности, а именно Свободы и Ответственности. Свобода без ответственности - это деспотизм, ответственность без свободы - это рабство. Как писал об этом Виктор Франкл: "Свобода, если ее реализация не сопряжена с ответственностью, угрожает выродиться в простой произвол. Я люблю говорить, что статуя Свободы на восточном побережье США должна быть дополнена статуей Ответственности на западном побережье".

То же самое можно отметить также и в отношении публицистики. Если вы напишете, что "Волга впадает в Каспийское море", то будете совершенно правы, никого при этом не заденете, но читать ваши статьи второй раз не станут. И наоборот, если вы заявите что-нибудь "спорное", например, станете утверждать, что бесспорных истин не существует вообще, что то что считается бесспорным у мусульман, оспаривается у иудеев и т.д., то читать вас будет интереснее, но в то же время вы непременно наживете себе недоброжелателей среди всех партий и религий.

Таким образом, здесь мы тоже видим некую постоянную, аналогичную постоянной Планка (в данном случае получаемую как результат перемножения актуальности материала на его согласованность со школьными учебниками и катехизисами). Но кроме того, принцип неопределенности является также и основным принципом нравственного и мировоззренческого поиска.

Постоянная Франкла

В самом деле, если мы имеем твердые и вполне определенные убеждения, если мы не сомневаемся в их достоверности и не допускаем, что истина может находиться также и у оппонента, то нам гораздо легче противостоять внешнему миру, нам гораздо легче достичь праведности. Однако эта наша праведность будет иметь очень узкое, внутриобщинное применение.

Если мы твердо придерживаемся положений какой-то религии, то возможно мы и достигнем внутри этой религиозной системы завидного прогресса, но это достижение произойдет лишь ценой исключения из поля нашего внимания, а в какой-то момент и из нашего сердца миллионов других людей. Необходимость отступать или не отступать от своих "определенных" принципов во имя сохранения не менее "определенного" мира, не менее "определенных" отношений с другими людьми - это наша повседневная человеческая задача.

Причем в Новое время эта задача приобрела дополнительные признаки принципа неопределенности. Как известно, вместе с разумом Кант объявил мораль автономной. Он заявил, что моральными являются те поступки, которые вызрели в самом человеке, а не были предписаны свыше. Системная мораль, мораль построенная на требованиях внешнего авторитета, была объявлена Кантом своеобразной аморальностью. Нет нужды говорить, что со своей стороны системная мораль увидела в автономной морали чистый демонизм.

Однако со временем выяснилось, что и автономная мораль не более истинна, чем мораль системная, что взаимоисключая друг друга, они сосуществуют на равных. Но что быть может самое важное, выяснилось, что эмпирический человек так или иначе всегда обращается как к принципам одной, так и к принципам другой морали. Но поскольку при этом построить единую систему морали принципиально невозможно, то это значит, что она задается исключительно мятущейся человеческой личностью, оказывается неопределенной.

Иными словами, принятие нравственного решения всегда сопряжено с конкретной ситуацией и перепроверкой выработанного (или же принятого на веру) мировоззрения. Нравственное решение всегда сопряжено с тем или иным риском, с той или иной неопределенностью.

Виктор Франкл, основатель третьей венской психиатрической школы, верифицировавший разработанный им метод логотерапии в условиях нацистских концлагерей, в которых он был заключен с 1942 по 1945 годы, пишет: “Человек не только руководствуется совестью, но иногда и вводится ею в заблуждение. Действительно, человек свободен и ответственен. Но его свобода конечна. Человеческая свобода - это не всемогущество. И человеческая мудрость - это также не всезнание. Человек никогда не знает, истинен ли смысл, который он принял для себя. И он не узнает этого даже на смертном одре. Но чтобы не противоречить своей человечности, человек должен безусловно подчиняться своей совести, хотя он и сознает возможность ошибки. Я бы сказал, что возможность ошибки не избавляет его от необходимости пытаться. Как сказал это Гордон У.Олпот, "мы можем быть одновременно уверены наполовину, но преданы всем сердцем". Возможность, что моя совесть ошибается, подразумевает возможность, что совесть другого может быть права. Это влечет за собой смирение и скромность".

Совесть - это тот “прибор”, который не просто выбирает между двумя предлагаемыми разумом конкурирующими мировоззрениями, но также и формирует сами эти мировоззрения. Таким образом мы видим, что принцип неопределенности - это по меньшей мере один из центральных принципов человеческой морали, один из основных принципов принятия решений, основывающихся на голосе совести, пульсирующей на острие правильного и ошибочного, достоверного и сокрытого: "Живая, ясная и точная совесть - говорит Франкл, - единственное, что дает человеку возможность сопротивляться эффектам экзистенциального вакуума - конформизму и тоталитаризму”.

Совесть - это та духовная постоянная, которая присутствует в каждом человеке независимо от его мировоззрения, и которую вполне уместно назвать постоянною Франкла.

Но выделение совести в независимую (“интермировоззренческую”) духовную реальность как раз и создало условия для появления либерализма, т.е. создало возможность духовного союза между носителями разных мировоззрений. Либерализм как духовно-политическая система возможен за счет того, что солидарность людей с открытой и живой совестью обладает наивысшей актуальностью. Смирение и скромность, достигнутые за счет признания того, что моя совесть может ошибаться, а совесть другого может быть права, подлиннее и чище смирения и скромности, достигнутых за счет внутриконфессиональных духовных упражнений.

Союз живых ищущих людей, строящийся поверх их мировоззренческих находок - это духовная данность, которую невозможно отвергать. Весьма остроумно характеризует эту данность Лев Шестов на примере творческих исканий своих собратьев - религиозных писателей. В своей статье “Похвала глупости” он пишет: “Идейная эволюция, которая в старину проделывалась так трудно и с такой черезвычайной медлительностью, а теперь проходит с такой легкостью и быстротой, вовсе не знаменует собой глубоких внутренних изменений. Булгаков, когда был марксистом, был таким же хорошим человеком, как и теперь. Бердяев кантианец или метафизик, Мережковский нитшеанец или христианин - с внутренней стороны разницы нет.

И вообще, видно, старики ошибались, когда думали, что философские идеи нужно так тщательно оберегать от ржи и моли и всегда держать в сухом месте, чтобы не испортились. Политические убеждения другое дело. В политике переменил убеждения, меняй друзей и врагов: стреляй в тех, кого вчера защищал грудью, и наоборот. Тут призадумаешся. Ну, а перейти от кантианства к гегелианству, и даже к материализму, что кому от этого сделается? Я даже не вижу никаких оснований для человека, который хорошо знает несколько философских систем, непременно эволюционировать от одной к другой. Дозволительно, смотря по обстоятельствам, верить то в одну, то в другую. Даже в течение дня переменить две-три”.

Итак, мы можем прийти к разным результатам, но если мы ищем, а не сознательно окостеневаем в какой-то конфессиональной определенности, то нашу практическую (в частности политическую) близость ищущих не разрушит отдаленность достигнутых результатов, причем при этом она может оказаться даже более глубокой, нежели солидарность с формальными единоверцами. И это вовсе не значит, что нам не важно наше мировоззрение, это значит, что наш союз порождает (открывает) новое экзистенциальное мировоззренческое пространство. Союз личностей (сохраняющих друг другу преданность в “политической”, т.е. практической сфере), ищущих истину повинуясь голосу совести, полагает новое мировоззренческое измерение, открывает некий мировоззренческий “микромир”, который конкурирует с пространством традиционных мировоззрений (мировоззренческим “макромиром”) не с точки зрения истинности, а лишь с точки зрения степени поглощенностью ими.

Мартин Бубер в таких словах описывает природу этого союза: “Преодоление (ограниченности) может быть осуществлено не на “мировоззренческой” почве, а на почве действительности. Ни один из спорящих не должен отказываться от своих убеждений, но, непреднамеренно совершая что-то, они приходят к чему-то, называемому союзом, вступают в царство, где закон убеждений не имеет силы. Они тоже испытывают судьбу нашей обусловленности, но они чтят ее превыше всего, когда на бессмертное мгновение освобождаются, как нам дозволено от нее... Начинается время подлинных религиозных разговоров - не мнимых религиозных разговоров, когда никто, в сущности, не видит своего собеседника и не обращается к нему, а время подлинного диалога убежденности с убежденностью, открытой личности с открытой личностью. Лишь тогда проявляется подлинная общность, не общность содержания веры, якобы найденного во всех религиях, а общность ситуации, страха и ожидания”. (“Диалог”).

Однако этому экзистенциалистскому союзу, этим универсальным принципам либерализма и плюрализма тем не менее все же можно усмотреть некоторую религиозную аналогию, чтобы не сказать основу.

Либерализм в контексте галахи

В самом деле, в своем исповедании избранности, инаковости еврейского народа иудаизм безусловно опирается на принципы плюрализма, хотя при этом и следует признать, что в нем самом идейно эти принципы недостаточно проработаны.

Более того, иудейская мысль (заимствовавшая свой монистский теологический аппарат у других народов и религий) на понятийном уровне довольно часто провозглашает тождество Израиля и мира. Иными словами, она воспринимает праведников народов мира иерархической ступенью Израиля, видит их принадлежащими Израилю в эсхатологической перспективе. Но одновременно в иудаизме все же можно встретить множество высказываний, исходящих из противоположной посылки, исходящих из интуиции вечности разделения Израиля и мира, а значит признающих плюрализм, полисубъектность истины - исходной данностью.

И уж во всяком случае в иудаизме существует по меньшей мере одно вполне продуманное учение, которое позволяет рассмотреть себя как своеобразный аналог либерализма, и это учение о пешаре, о компромиссе, к которому всегда обязаны стремиться тяжующиеся стороны, и результат которого именуется Шаломом, Миром, Полнотой.

Учение это рассматривается в первой главе трактата Сангедрин (лист 6) в связи с пасуком из пророка Захарии 8.16.: “По истине и по справедливости мира судите во вратах ваших”.

“Но ведь в том месте, где ведется суд, нет мира, и в том месте, где царит мир - нет суда?”. - изумляется Гемара - и далее выясняет “что это за суд, в котором присутствует мир?”

Рав Йосеф Соловейчик в таких словах разъясняет это учение: “Компромисс в иудаизме уникален. В других юридических системах судья может рекомендовать компромисс или третейский суд, но при этом он теряет право разбирать данное судебное дело. В иудаизме компромисс и строгая законность трактуются одинаково. Талмуд считает компромисс мицвой... Иудаизм не признает принципа обязательного противоречия. Обе стороны могут быть правы. “Два стиха противоречат один другому до тех пор пока не приходит третий и не решает спор между ними”. Третий стих не утверждает ошибочности одного из предыдущих. Оба приемлемы. Иудаизм может принять тезис и антитезис как истину... Человек не может быть безгранично прав, он он также не может быть абсолютно неправ. И истец и ответчик - оба правы и неправы. Таким образом, согласно иудаизму тяжба не должна заканчиваться победой одного и унижением другого. Уступают оба. Такое судейство и есть справедливость”. (“Роль судьи”).

Магараль в “Дерех Хаим” поясняет слова мудрецов: “мироздание стоит на истине, суде и мире“, тем, что поскольку каждый человек - это мироздание, то порядок поддерживается не только одним судом, но также и добровольным согласием людей уступать друг другу, т.е. миром.

В другой своей книге “Нецах Исраэль” Магараль обращает внимание на то, что в основной молитве иудея, Шмоне Эсре, благословение посвященное Миру (Полноте) стоит последним, и истолковывает это в том смысле, что Мир, Шалом завершает все другие мыслимые духовные блага.

“Творящий мир в высотах Своих, да сотворит мир у нас и у всего Израиля” - такими словами завершаются молитвы Шмоне Эсре и Кадиш, произносимые многократно в день. Но что это за Мир, как он в таком случае понимается?

Мир - это некий результат божественного Суда, точнее некое компромиссное решение этого Суда совместно с Милостью. Учитывая же, что суд и милость соответствуют двум именам Всевышнего (Элоким и четырехбуквенное Имя), то следует признать, что Мир, Шалом, является той духовной реальностью, которая составляет единство божественной личности. Таким образом не будет преувеличением сказать, что иудаизм воспринимает категорию Мир, Шалом, как последнюю цель, мыслит Шалом, как некую предельную духовную вершину, духовную константу. Мир (Полнота) - это последняя действительность, последняя духовная подлинность, ибо он предполагает глубинное внутреннее согласие даже при сохранении формального разномыслия.

Очевидно, что при экстраполяции этого принципа в сферу мировоззрения мы получим классическую формулу либерализма, формулу той свободы вероисповедания, которая была провозглашена Джеферсоном в его “Билле о религиозной свободе” и пришла на смену монистской концепции “веротерпимости”.

В мировоззренческом “макромире”, т.е. в любой “классической” религиозной системе, все определено, и в частности в карикатурной форме там определены все конкурирующие мировоззрения. Но в мировоззренческом “микромире”, т.е. в реальной жизни отдельного человека, действуют не “классические” законы религиозных систем, а “квантовые” законы диалога, сопрягающие эти системы. Катехизис вяло тащится за жизнью, а не формирует ее. Две вполне “определенные”, подчас взаимоисключающие друг друга позиции со-бытийствуют в мире на равных.

Но таким образом можно сказать, что иудейская идея Мира, идея Пешары, идея Шалома , перенесенная из бытовой сферы в мировоззренческую, является религиозной интерпретацией плюрализма, является основой либерализма, является его религиозным аналогом. Духовная возможность либерализма, его нравственная и религиозная правота находят себе аналогию в иудейской концепции Шалома, как принципиального компромисса между Милостью и Истиной.

Сеанс логотерапии

Итак, я попытался показать, что демократические принципы, принципы либерализма могут иметь религиозное измерение, могут быть осмыслены в традиционных терминах иудаизма. Я попытался показать, что и в этом отношении европейская культура может увидеть себя в контексте устной Торы и соответственно глубже себя осмыслить.

Однако у этой проблемы имеется еще один дополнительный аспект. Дело в том, что данное утверждение о равнозначности иудаизма всей европейской культуре, и даже о его “первородстве”, по-своему подтверждается феноменальной судьбой Виктора Франкла.

Виктор Франкл, один из величайших философов и психологов 20-го века, был в полном смысле слова ассимилированным евреем. Он родился в Вене 26 марта 1905 года и умер в Вене 3 сентября 1997 года. Пройдя через концлагеря, в которых он потерял всех своих близких: родителей, брата и жену, он не покинул Австрию, он не перебрался ни в возрожденный Израиль, ни даже в США, где он провел немало времени, преподавая в разных университетах. Даже после катастрофы Европа оставалась его истинным домом.

Доктор Франкл был еврей, но он не только никогда не характеризовал себя в качестве иудея, но даже, напротив, был сторонником глубоко индивидуальной религиозности. Он писал: “Во времена, когда десять заповедей теряют, по-видимому, свою безусловную значимость, человек более чем когда-либо должен учиться прислушиваться к десяти тысячам заповедей, возникающих в десяти тысячах уникальных ситуаций, из которых состоит его жизнь. И в том, что касается этих заповедей, он может опираться и полагаться только на совесть.”

И все же его собственный “ассимиляторский” метод логотерапии (метод отыскания смысла, который он признавал в определенном аспекте религиозным) позволяет увидеть Виктора Франкла иначе, позволяет увидеть его ортодоксальным иудеем. Вот что рассказывает Франкл об одном поступке, радикально изменившем его судьбу: “Незадолго до того, как США вступили во вторую мировую войну, я получил приглашение из американского посольства в Вене прийти и получить визу для въезда в Штаты. В то время я жил в Вене со своими родителями. Они, разумеется, не ждали от меня ничего иного, нежели что я получу визу и поспешу уехать. Но в последний момент я начал сомневаться, спрашивая себя: “Следует ли мне делать это? Могу ли я так поступить?”Потому что мне внезапно пришло в голову чем это будет для моих родителей, а именно: через пару недель - такова была ситуация в то время - они будут брошены в концентрационный лагерь, т.е. в лагерь уничтожения. И должен ли я оставлять их на произвол судьбы в Вене? До сих пор я мог избавить их от этой участи, поскольку возглавлял отдел неврологии в Еврейском госпитале. Но если бы я уехал, ситуация тут же изменилась бы. Размышляя о своей ответственности, я почувствовал, что в такой ситуации естественно просить совета у неба. Я отправился домой и, когда пришел, заметил кусок мрамора на столе. Я спросил отца, откуда он взялся, и отец сказал: “О, Виктор, я подобрал его на месте, где стояла синагога” (она была сожжена национал-социалистами). “А почему ты взял его собой?” - спросил я. “Потому что это часть двух плит, на которых написаны десять заповедей” - и он показал мне сохранившуюся позолоченную еврейскую букву на мраморе. “Я могу сказать тебе больше, если хочешь, - продолжал он. - Эта буква является сокращением одной из десяти заповедей”. Я в нетерпении спросил: “Какой же?”. Ответ был: “Почитай отца и мать свою, и пребудешь на земле”. Тут же я решил остаться в стране вместе с родителями, отказавшись от визы.

Вы будете правы, утверждая, что это - проективный тест, что я, по-видимому, принял решение в глубине души еще до этого и лишь проецировал его на подвернувшийся кусок мрамора. Но если бы я увидел в куске мрамора всего лишь карбонат кальция, это тоже было бы результатом проективного теста, т.е. выражением того чувства бессмысленности,... которое я называю экзистенциальным вакуумом”.

Итак, Виктор Франкл исполнил одну из “общих” десяти заповедей в тот момент, когда она превратилась в одну из “десяти тысяч уникальных”, но при этом он выполнил именно одну из десяти, можно даже сказать одну из 613 заповедей Торы. Иными словами, главный поступок его жизни, поступок в котором сошлись его учение и его судьба, был совершен им в качестве исполнения конкретного предписания Торы!

При этом опять же существенно отметить, что Франкл исполнил заповедь Торы именно в качестве еврея, а не в качестве христианина или вообще “европейца” (которым эта заповедь также хорошо знакома). Ведь в том, что Франкл получил Божественное послание в виде начертанной на “карбонате кальция” ивритской буквы, а не в виде напечатанного на “клочке бумаги” отрывка из лютеровского перевода Библии - есть свой глубокий смысл.

В самом деле, ведь если бы сомневающийся Франкл натолкнулся в ту минуту на клочок бумаги, на котором бы прочитал: “Du sollst deinen Vater und deine Mutter ehren...”, то результат был бы тем же самым - он бы остался в Австрии. Результат был бы тем же самым, но смысл был бы другой. В самый решающий момент своей жизни Виктор Франкл послушался голоса именно еврейского, а не какого-то другого Бога, а тем самым он состоялся как иудей. Даже выбрав не Иерусалим, а Вену, в то же самое время Виктор Франкл выбрал, пусть и невольно, абсолютно религиозную еврейскую судьбу. И уж по меньшей мере можно сказать, что еврейский Бог сохранил Франкла в иудаизме, облачив самый решающий поступок его жизни в традиционное одеяние еврейской праведности.

На мой взгляд, и иудаизм и европейская культура вылечатся от своих “неврозов” в тот миг, когда осознают, что они осмыслены только во взаимном контексте.

ШИЗОИДНЫЙ ТРОСТНИК

Фашизм по-еврейски

Вернемся к тем словам Блеза Паскаля (правда, в несколько иной формулировке, нежели та, что я приводил выше), под которыми, по моему мнению, могли бы подписаться все титаны Осевого времени: "Человек - всего лишь тростник, слабейшее из творений природы, но он тростник мыслящий. Чтобы его уничтожить, вовсе не надо быть Вселенной: достаточно дуновения ветра, капли воды. Но пусть даже его уничтожит Вселенная, человек все равно возвышеннее, чем она, ибо сознает, что расстается с жизнью, и что слабее Вселенной, а она ничего не сознает. Итак, наше достоинство - не в овладении пространством, а в умении разумно мыслить. Я не становлюсь богаче, сколько бы ни приобретал земель, потому что с помощью пространства Вселенная охватывает и поглощает меня, а вот с помощью мысли я охватываю и поглощаю Вселенную".

Безусловно именно этот подход лег в основу той переоценки всех ценностей, которая произошла в Новое время. Люди прошлого и нынешние "почвенники" стремятся завладеть пространством, они так или иначе признают Вселенную выше себя и преклоняются перед ее слепой силой. Люди, опирающиеся на внетрадиционное мышление, сознают, что в нашем мире нет ничего безусловного кроме человеческой жизни, ничего достоверного кроме человеческого достоинства, что никакая идеология, никакая внешняя "вселенская" схема не должна затмевать эту ценность. Отныне никакая традиция не имеет права навязывать человеку иную шкалу ценностей. Она, разумеется, сохраняет свой голос, но голос этот отныне не решающий.

Основатели сионистского государства вполне разделили этот подход, и большинство израилитян однозначно считают, что общее демократическое законодательство более подходит им, нежели законодательство, построенное на принципах галахи. Невозможно не приветствовать этот выбор, и все же когда сталкиваешься с борьбой израильских "мыслящих тростников", верных сынов Осевого времени, с израильским "клерикализмом", то невольно чувствуешь некоторую ограниченность этой общей схемы. Во всяком случае на израильской "почве" что-то в этой схеме пробуксовывает, что-то превращает ее в свою собственную противоположность.

Если бы, скажем, правители тех времен, когда между Рабиным и Арафатом было подписано соглашение, Мейджер или Ельцин, объявили бы вдруг, что их не интересует "недвижимость" и отдали бы соответственно Аргентине и Японии несколько спорных островов (разумеется, получив на этом крупные экономические дивиденты), это бы выглядело весьма неожиданно, но все же разумно. Однако, когда не Мейджер и не Ельцин, а именно Рабин произнес это слово, причем не по отношению к далеким островам, а (к той самой!) Обетованной земле, которую он с колоссальными для себя экономическими затратами и еще более колоссальным риском для национальной безопасности преподнес террористам, то не только для религиозного, но и для любого вменяемого секулярного человека это "паскалевское" изречение звучит более чем вызывающе.

Любого последовательного "почвенника", отстаивающего позиции безликой Вселенной, любого человека, ставящего племенную солидарность выше человеческой, можно назвать фашистом, даже если он не призывает к организованному геноциду своего соседа. Во всяком случае наше ухо способно стерпеть подобного рода гиперболу. Однако, когда профессор еврейского университета Моше Циммерман отождествляет Бней-Акиву с Гитлерюгендом, а левые публицисты открыто именуют поселенцев (т.е. поселившихся в Иудее иудеев) фашистами, и даже организуют для борьбы с ними "антифашистские комитеты", то это никак не свидетельствует об их "умении разумно мыслить". Более того, это обвинение фактически превращает в фашистов самих левых обвинителей. Ведь никакая поселенческая идеология не доходила до идеи уничтожения или даже насильственного изгнания палестинцев (во всяком случае изгнания, не спровоцированного военными действиями арабских стран). Но в это время арабы в подавляющем своем большинстве как раз продолжают стремиться именно к физическому уничтожению Израиля и считают убийц еврейских женщин и детей своими национальными героями. Об этом однозначно свидетельствуют опросы общественного мнения, произведенные уже после подписания соглашения Рабина с Арафатом. Более того, некоторые арабские лидеры сохраняют прямую преемственность со своими собственно фашистскими предшественниками, а иные арабские государства укрывают нацистских преступников. Чем в таком случае является идеологическое сотрудничество израильских левых с арабами, если не фашизмом?

Я не сомневаюсь, что Циммерман, оказавшийся при Рабине главным разработчиком новых учебных программ, призванных заместить сионистское воспитание общечеловеческим, стремился к проведению лишь культурного геноцида. Я убежден, что он искренне полагал, что культурное исчезновение "почвенного" еврейства является альтернативой тому физическому геноциду, который готовят нам арабы. Однако как и его германские предшественники, призывавшие к ассимиляции и смеявшиеся над сионизмом, он ошибается. Его метафизический геноцид, воплотись он действительно в жизни, оказался бы лишь прелюдией к геноциду физическому, который бы уже осуществили собственно арабские фашисты.

Еврейская "почва"

Удивительно, но факт: те люди, которые противостоят "почвенникам" за пределами Израиля, те "мыслящие тростники", которые среди народов мира отстаивают приоритет человеческого достоинства над любыми другими "племенными" ценностями - в Израиле начинают работать именно на "почву", на Вселенную, начинают действовать вопреки Мысли. Из мыслящего "тростник" превращается в бредящего, шизофренического, начинает прорекать вековые антисемитские штампы.

В чем здесь дело? По всей видимости в том, что еврейское "племя", еврейская "почва", еврейское "пространство", именуемое Эрец Исраэль, являются таковыми лишь по форме. Таким образом борьба с этими ценностями со стороны Мысли оборачивается борьбой Мысли с самой собой, оборачивается откровенной шизофренией, острым антисемитским психозом.

В самом деле, иудаизм представляет собой иной способ достижения той же "беспочвенности", тех же ценностей, к которым стремится "мыслящий тростник". Вспомним, как и где родился еврейский народ? Фактически это произошло в Иерусалиме, на храмовой горе, горе Мориа, когда Авраам выразил готовность принести в жертву Создателю своего возлюбленного сына, Ицхака.

Внешне, "по форме", в этом жертвоприношении не было ничего необычного. "Почвенники" тех времен каждое серьезное начинание сопровождали человеческими жертвоприношениями, причем особенно ценилось жертвоприношение собственного первенца. Авраам же как известно был врагом подобных культов. Что же он сделал, выразив готовность убить того единственного сына, от которого Создатель обещал произвести собственный народ? Он сделал именно этот самый народ. Ведь весь Израиль, все грядущие поколения евреев находились тогда в Ицхаке. Отказавшись от какого-либо корыстного племенного расчета, согласившись на это заклание, Авраам породил общину, которая по форме оставаясь семьей, по духу оказалась преодолевшей племенную ограниченность.

После случившегося кровные, "племенные" отношения между Авраамом и Ицхаком преобразились в собственно человеческие. Потомки Ицхака - не принадлежат себе. Иными словами, само их рождение обязывает их к жертвенности и человечности. Тот народ, который возводит свою родословную к Ицхаку - это не просто один из народов, - это параллельное человечество.

Израильские левые ратуют за превращение израильского общества в гражданское наподобие того, как это имеет место в "паскалевской" Франции. Но понятие нации в случае француза и еврея - различны. Человек, порывающий с племенной французской солидарностью, не только не порывает с солидарностью человеческой, но зачастую ее как раз тем самым утверждает, в то время как человек, порывающий с солидарностью еврейской, порывает одновременно именно с человеческой солидарностью.

Борьба за "гражданское общество" в Израиле оборачивается фронтальным антииудейским, а потому и античеловеческим демаршем.

Разумеется, ситуация эта целиком симметричная. "Верующие тростники" так же не видят в своих "мыслящих" собратьях ничего кроме безосновательности и беспринципности, а обскурантизм многих иудеев представляет собой не менее отталкивающее зрелище. Обе стороны несут ответственность за сложившуюся ситуацию взаимной тотальной конфронтации. И все же основная доля этой ответственности лежит на секулярном крыле.

Ведь именно секулярные израилитяне назвались "мыслящими", именно они вызвались строить свою жизнь на понимании, а не на традиционных представлениях, именно они утверждают, что основа нашего достоинства заключается в разумном мышлении. В отличие от профессоров, раввины никогда не налагали на себя подобных интеллектуальных обязательств (не говоря уже о том, что вопреки этому в лице религиозного сионизма как раз именно "раввины" сделали попытку сближения с "профессорами"). Именно светские израилитяне обязаны были осознать, что тот разрыв с "племенной" солидарностью, во имя солидарности человеческой, разрыв который в общем случае является вершиной духовности, в случае еврейства ведет к прямо обратному результату. Именно на них, на эти израильские "мыслящие тростники", история возложила великую миссию, миссию примирения универсальной секулярной духовности с иудаизмом, но эту свою миссию они с треском провалили.

КУЛЬТУРА И "КОЛЬ ТОРА"

Патриотическое корнесловие

Гершензон в "Истории молодой России", описывая обстановку, царящую в академическом российском мире первой половины XIX-го века, рассказывает следующее: "Русский язык и словесность на 3-м курсе читал Толмачев, внедрявший в студентов этимологическую премудрость. Образчиком его патриотического корнесловия может служить производство слова хлеб на разных языках: сначала, говорил он, когда месят хлеб, делается хлябь - отсюда наше хлеб; эта хлябь начинает бродить, отсюда немецкое Brod; перебродивши, хлябь опадает на-низ, отсюда латинское panis; затем поверх ее является пена, отсюда французское pain. Кабинет он производил от слов как бы нет, поясняя: человека, который удаляется в кабинет, как бы нет". Пристрастие к подобному патриотическому корнесловию редкость не только в академическом мире. Если даже кто из русских людей и занят подобными изысканиями, нигде они не захватывают умов, нигде они не становятся заметным явлением культуры. Поэтому-то и казус, приведенный Гершензоном, вызывает улыбку.

Если подобное явление и можно встретить в среде того или иного народа, то где-то далеко на периферии его культурной жизни, где-то на стыке псевдонауки и идеологии. В лучшем случае такое словообразование находит себе место в народном юморе, например в образовании фамилий иностранного звучания со специфическим отечественным смыслом, как например Нематюкайтис Янаврачаучус, где заранее ясно с чем мы имеем дело.

Однако в еврейском мире склонность к подобному корнесловию носит не только достаточно широкий, но и вполне серьезный характер. К этимологии иностранных слов, как бы произошедших из иврита, у нас издревле (чему имеется немало примеров в Талмуде) относятся без малейшего юмора, как к чему-то само собой разумеющемуся. Кто из нас не слышал, что слово колбаса происходит от еврейского - коль басар (все мясное); балаган - от бааль аган (владелец сада), культура - от коль Тора (вся Тора). И вроде бы вполне естественно воспринять все эти находки так же, как мы только что восприняли изыскания профессора Толмачева. Однако когда слышишь производство слова Америка от ам-рейк (народ пустой), или наоборот ам-река (народ основательный), то уже затрудняешься, как к этому относиться. Ведь в конце концов с чего бы этому континенту и в самом деле не именоваться Колумбией, по имени ее открывателя? Другие обращают внимание на то, что слово “русский” однокоренное со словом “рушить”, Арус - (т.е. русс, русский с определенным артиклем) значит - разрушенный. А ведь вполне бескорыстная ломка и порча предметов - это у великороссов почти что национальный вид спорта.

Итак, то что выглядит в любой другой культуре либо бессмысленным дилетантским занятием, либо заведомой шуткой, в еврейском мире может начать казаться своеобразным искусством, по меньшей мере остроумной игрой, извинительной уже хотя бы потому, что она освящена тысячелетней традицией, которая считает все языки мира производными от иврита. И быть может ни в чем так явственно не обнаруживает себя пресловутая "война культур", как в подобном принципиально разном отношении к Слову. Во всяком случае для того, чтобы действительно понять, что именно отличает европейскую Культуру от еврейской "Коль Торы", вполне уместно обратить внимание на эту разность их подходов к игре слов и букв.

Нешуточный каламбур

Где-то, кажется в "Бесах", Достоевский довольно едко и точно охарактеризовал некоторую дурную особенность русских людей брать какую-нибудь западную мысль и превращать ее в "высшей степени каламбур", т.е. сводить содержательно сформулированную проблему к ничему не обязывающей игре, к интеллектуальному водевилю.

В самом деле, в европейской культуре каламбур - это в лучшем случае раздел сатиры и юмора, в худшем - удел пустых, легкомысленных людей. Но то, что именуется каламбуром у христианских народов, в иудаизме является важнейшим принципом истолкования священного текста. Йом Кипур - Йом (День) Как Пурим, на этом прочтении строится целая теория, уподобляющая самый ответственный день в еврейском календаре самому карнавальному. Обычная в Гемаре фраза: "не читай так-то, а читай так-то", когда вместо написанного словосочетания указывается созвучное ему - не просто остроумная и изящная игра. Во всяком случае это игра, которая как раз собственно и обеспечивает смысл того или иного толкования.

Кто из нас не упражнялся в шуточной "расшифровке" всевозможных слов в качестве аббревиатуры. Так, например, слово Куба издавна расшифровывается на Руси как Коммунистическая Угроза Берегам Америки. Но кто станет объяснять этим, скажем, завидное долгожительство кубинского режима? Однако в еврейском мире это серьезнейший экзегетический принцип, называемый нотирикон. Это не сокращение, напротив. Считается, что каждая буква беременна какими-то другими. Буквы в иудаизме размножаются, размножаются подобно микробам, порождая лавины слов и океаны смыслов. Например, слово ЦиБуР (общество) представляется как аббревиатура слов цадик (праведник), бейнони (средний) и раша (злодей).

Не менее неожиданным может представляться и побуквенный анализ тех или иных слов. Например, много внимания уделяется смыслу союза "эт", состоящего из двух букв: алеф, т.е. первой буквы алфавита, и тав - т.е. последней буквы. Слово "эмет" (истина) в этом отношении выглядит еще более изящно, ибо между первой и последней буквой алфавита в этом слове оказывается буква "мэм", расположенная в его середине. Таким образом слово “Истина” как бы объемлет весь алфавит, как бы вырастает из его имманентной логики. При этом сам еврейский алфавит, т.е. порядок следования букв, подвергается в иудаизме самому тщательному комментированию. Книга Зоар описывает аудиенцию каждой из 22 букв, которую давал им Всевышний, прежде чем присвоить каждой из них то или иное числовое значение (место в алфавите).

Когда на должность министра МВД СССР при Горбачеве был назначен некий Пуго, в народе сразу сложилась пророческая строфа: "Забил заряд я в тушку Пуго". И точно, меньше чем через год этот самый Пуго принял участие в августовском путче и покончил с собой. И смех и грех. Где еще в русской языковой стихии можно столкнуться с аналогичными перестановками? Ну, бывает, оговоримся, вместо "стань рядом", скажем "рянь стадом". Или кто в детстве не забавлялся повторением какого-нибудь слова, так чтобы зазвучало другое. Например, если многократно повторить слово "банка", то начнет слышаться "кабан", или скажешь десять раз слово "кольцо", а слышаться начнет "цоколь". На большее в русском языке никто не претендует. В то же время в иврите перестановка букв (слогов) - это фундаментальный экзегетический метод. Нельзя понять Тору, не переставив там что-нибудь или не отметив и не осмыслив появление или исчезновение какой-нибудь буквы типа "йод" или "вав".

Например, есть два слова: "экев" (пята, следствие) и "асуй" (сделанный). Так именно, по данным одного мидраша, следовало назвать двух родившихся у Ривки сыновей. Но грешник был наказан, был лишен буквы "йод", а праведник ее приобрел - так возникли имена Иаков и Эсав. Или, например, в Берешит 17.15 рассказывается: "Сарай, твою жену, не называй Сарай, но Сара - имя ее". Комментатор сообщает нам, что исчезнувшая из имени жены Авраама буква "йод" очень из-за этого расстраивалась, но была целиком вознаграждена, когда в другой книге Торы (Бемидбар 24.4) она была присоединена к имени Игошуа бин Нуна.

"Ядерная" филология

Нередко мы можем встретить целые рассуждения, касающиеся судьбы мира, в которых все определяется перестановкой букв или их обменом между двумя словами. Так, в частности, Магараль разъясняет связь "изгнания" (гола) и "избавления" (геула) соответственно выпадением и восстановлением буквы алеф.

Древняя каббалистическая книга Сефер Йецира, представляющая из себя описание метафизических свойств каждой буквы, вообще выглядит как какая-то техническая документация. Некоторые подобного рода рассуждения, опирающиеся на свойства тех или иных букв, начинают уже напоминать логику работы с какой-то периодической таблицей элементов. Например, в одном мидраше так поясняются слова Торы относительно запрета есть некашерное (Ваикра 20.26). Если евреи не следуют этому предписанию, то Святой насылает на них наказание (ясар), в результате чего народ начинает формироваться (яцар) с тем, чтобы стать наконец прямым (яшар). Эволюция эта объясняется особенностями букв самэх, цади и шин, относящихся к одному лингвистическо-каббалистическому ряду. В тех же случаях, когда новые смыслы рождаются в результате прибавления или отнятия букв, филологические изыски иудаизма напоминают трансформацию элементов в ядерной физике. Общеизвестно, что если от слова Адам отщепить букву алеф (символизирующую Единого), то останется "дам" (кровь). Если отщепить эту же букву от слова "эмет" (истина), то получится "мет" (мертвенность).

Смыслы, высвобождаемые из этих "ядерных реакций", довольно просты, их можно было бы получить и иным путем. Но в том то и дело, что для еврейского религиозного гения важно представить свои прозрения как говорение самих Букв!

Странно, вроде бы и мысли не такие уж казистые, вроде бы и существовать они вполне могут без привязки к какому-то сакральному тексту, и тем не менее, порожденные игрой букв стихов Торы, они воспринимаются как их собственные, этих Букв, исповеди. И именно в этом ореоле приобретают и внушительный вид и чарующую глубину.

Разумеется, проверить "на самом ли деле это так", или мы имеем дело всего лишь с причудливыми иллюстрациями, всего лишь со специфическими лингвистическими притчами, практически невозможно. Поэтому-то и в самой традиции мало кто расценивает эти толкования онтологически. Большинство верующих относится к ним скорее эпистемологически, т.е. как к языку, как к способу постижения религиозной реальности.

Одновременно невозможно доказать (или опровергнуть), что все эти "реакции" и "эволюции" свойственны исключительно ивриту - языку творения. Ведь для этого надо было бы несколько веков аналогичным образом обрабатывать какой-то другой язык, на что едва ли можно отыскать охотников. А ведь (на первый во всяком случае взгляд) что-то подобное можно наковырять в любом языке. Я, например, сходу могу предложить следующее рассуждение: допустим, буква "р" означает разум, буква "о" - ноль, тщету, а буква "п" - пользу. Тогда, скажем, слово "рок" выражает взаимное погашение мирового разума и смерти; слово "прок" благодаря добавлению "п" - простую пользу, "порок" за счет добавочной "о" - преобладание греха и смерти, а в слове "пророк" вторая "р" побеждает грех, и "п" из приземленной "пользы" превращается в высшее "провидение". Я лично не думаю, что в этом отношении русский язык действительно может угнаться по своим возможностям за ивритом. Соответственно и к этому моему изысканию я прошу относиться как к дружескому шаржу, как к того рода пародиям, которые обычно сочиняются на Пурим. Однако при этом я полагаю, что хоть как-то объективно подтвердить подобное ощущение нельзя.

Философия и каббала

Итак, выяснить (даже чисто статистически), насколько подобные изыскания отражают реальность, т.е. выяснить хотя бы, насколько еврейский язык "предрасположен" к подобной экзегетике сравнительно с иными языками, практически невозможно. Однако в данной ситуации для нас существенно уже хотя бы то, что нигде кроме как в еврейском мире ничего подобного не зародилось.

Поэтому же и утверждения, что изыскания каббалистов безграмотны с точки зрения классической филологии, что провозглашаемая религиозной традицией семантика совершенно неадекватна, утверждения эти кое-что не учитывают. Важно понимать, что в данном вопросе мы имеем дело не столько с наукой, сколько с искусством, если здесь вообще оправданно прибегать к подобным аналогиям.

Но в войне культур не бывает победителей, тем более в войне этих культур. Оба восприятия, т.е. буквалистское еврейское и содержательное европейское - достойны того, чтобы опознать друг в друге величайшие, я бы даже сказал предельные прозрения человеческого духа. Ведь нельзя не отметить какую-то удивительную полярность этих подходов, полярность, позволяющую рассматривать их в едином контексте.

В самом деле, если особенность еврейской "коль Торы" заключается в неподменимой буквальности того или иного утверждения, в методологии внутреннего сопряжения Священного текста, построенной на предельно точном цитировании, то основой европейской культуры является прямо обратное. Быть может, самая примечательная особенность философского мышления - этого корня западной цивилизации - заключается в том, что его суждения нельзя "зазубрить", практически невозможно даже и процитировать.

Итак, философская культура, культура мышления, зародившаяся под небом древней Эллады, снимая первый бытовой смысловой слой слова, прорывается к его запредельному смыслу, пытается понять само понимание ("каким это образом я понял то, что понял?"). Да, я понимаю, что действуя с помощью пращи, я эффективнее могу использовать силу собственных рук при метании камней. Но как, каким образом я это понимаю? Значит, во мне существуют идеи "силы", "скорости", "эффективности"? Но откуда у меня знание о них? Да и что значат сами эти идеи? Но допустим, что вы как-то ответили на эти вопросы - что значит теперь понять эти ваши ответы? "Понять" кого-то на языке европейской философии значит именно его проинтерпретировать, пересказать "своими словами", перетолковать услышанную мысль.

Обратим внимание, как дошли до нас мысли первых философов. Они дошли не в качестве цитат, не так как дошла Мишна, они дошли именно в пересказе тех философов, чьи сочинения сохранились! Содержание философской мысли всегда отвлечено от тех конкретных слов, которыми она выражена. Ее всегда можно передать совершенно иными словами, но это будет та же самая мысль! А начинается такого рода мысль с одного и того же вопроса: что мы вообще имеем в виду под тем или иным словом, под тем или иным мифом? Философская мысль раскрывает язык образов, раскрывает внутренний смысл мифов. На это претендовал уже Платон, этим же занимается и современная философия.

Но зададимся тогда этим самым вопросом относительно еврейской мифологии: что собственно имеют в виду иудеи под Буквой, под Словом? Почему они так необычно ими оперируют? Эллинский мудрец ищет "общее", он идет от единичного к универсальному. Еврейский мудрец совершает прямо обратный ход, он движется от общего к единичному, он пытается увековечить, утвердить "общее" в "частном", но при этом оба хода предполагают друг друга! Еврейский буквализм, самоговорение еврейских букв - это полюс, противоположный полюсу того содержательного мышления, которое всегда вырывается за букву, за слово, но ось у этих полюсов остается одна!

И у этого есть дополнительный признак: и еврейская каббала и европейская мысль в равной мере отличаются от любой здоровой "онтологической" мифологии своей кажущейся зыбкостью. Мир, здоровый процветающий мир в равной мере находит диким предположение, что он может крепиться на философской вопрошенности или на еврейском каламбуре.

Философская мысль противостоит любой мифологии (при всем том, что в любой мифологии она способна увидеть то или иное рациональное содержание), но лишь в лице той мифологии, которая именуется каббалой, эта философская мысль сталкивается со своим последовательным антиподом. Ведь каббала - это мифология Слова, того самого слова, которое является основным предметом интересов философии!

Возможность диалога

Однако именно в силу своей вменяемости, своего внутреннего диалогизма, своей способности к признанию суверенности "иного", философская мысль (современная во всяком случае) может признать поразительную плодотворность, дополнительность этого столкновения. Или говоря в терминах “зивуга”, европейская Культура способна познать еврейскую “Коль Тору”

В завершении я бы хотел отметить, что при всей полярности, дополнительности этих подходов можно выявить сферы, в которых они все же перекрываются, и которые поэтому могут многое нам в данной проблеме прояснить. Действительно, определенный опыт "самоговорения" букв все же имеет место и в иных языках, в частности и в русском. И как раз он может многое дать нам почувствовать в тайне еврейской буквалистской религиозности.

Итак, если что-то и может напоминать еврейское словотворчество в русской языковой стихии, так это некие эксперименты, осуществляемые на его поэтической переферии. Например, согласно поэтическому видению В.Хлебникова, видению имеющему мало общего со строгой наукой, все слова происходят от малого числа основных корней. В частности многие его странные на первый взгляд стихи, типа следующего:

“Леса лысы.

Леса обезлосились. Леса обезлисили”

- объясняются именно его идеей того, что слова "лыс", "лось", "лис", - все они производны от слова "лес". Этот стих таким образом следует мыслить как разворачивание самой языковой стихии, как собственное внутреннее говорение русских "корней". Но это "самоговорение языка" вообще одна из задач высокой поэзии, не только поэзии Хлебникова. Просто к этому ее аспекту следует специально прислушаться.

Но тогда становится вполне понятно, что самоговорение святого языка, языка на котором написан фундаментальный религиозный текст, совершенно закономерно может обернуться Каббалой! А если мы серьезно допустим, что перед нами текст, которым действительно мог твориться мир, т.е. что "элементарных частиц" - 22, и что им присвоены буквенные значения, то нам станет ясно, что с одной стороны мир "прочитывается", а с другой, что "литературное" понимание Торы вполне естественно должно дополняться специфическим, которое со стороны может выглядеть игрой буквы и слова. Во всяком случае не вызывает сомнения, что определенный поэтический подход достаточно близок традиционно еврейскому.

БОЖЕСТВЕННАЯ ДИСГАРМОНИЯ

"Квадратная гармония"

"Если можно доказать существование какого-либо сложного органа, который никаким образом не мог получить свою окончательную форму через последовательность многочисленных изменений... то на этом моя теория будет полностью опровергнута" - писал в свое время Дарвин. Орган, который его в этом отношении особенно беспокоил, известен - это глаз. "До нынешнего дня глаз приводит меня в трепет" - писал Дарвин в 1860 году.

Дарвин не единственный, кто отмечал уникальную сложность глаза. "Ничего удивительного, - признавал эволюционист Геккель, - что многие люди видят в глазе подпись Высшей Силы, Которая создала все с поразительным мастерством, согласно заранее намеченному плану и ради определенной цели. Почти невозможно подумать иное."

К вопросу, почему именно глаз вызывает изумление даже у эволюционистов, я еще вернусь. Но прежде всего мне бы хотелось отметить, что аргументы в пользу существования в мире Творца на основании гармоничности даже куда менее впечатляющих органов, нежели глаз, "многие люди" приводили на протяжении всей истории.

Сколько нам приходилось слышать о том, что рука Творца познается в совершенстве его творений. Именно в гармонии, т.е. в загадочной, потрясающей воображение всеобщей мировой подогнанности природных элементов, прозревается многими Создатель. Средневековые теологи именно в этой коренной разумности мира усматривали одно из доказательств бытия Бога.

Но в Новое время многие стали отмечать, что Бог здесь решительно не при чем, что в созерцании гармонии мы вместе с Лапласом вполне можем обходиться без "гипотезы Бога". Более того, без этой гипотезы, равно как и без теории эволюции, прекрасно обходился еще Клавдий Гален (II век н.э.), написавший замечательный трактат "О назначении частей человеческого тела". Вот, в частности, что он пишет относительно глаза: "Наиболее достойным предметом удивления является отверстие зрачка. Отсутствие одного только зрачка делало бы совершенно излишними все остальные с такой тщательностью созданные части. Но природа не собиралась упустить из виду эту часть, как всякую другую. Она проткнула в этом месте эту черноватую виноградноподобную оболочку". Как мы видим, согласно Галену сложность глаза - это все та же игра природы, и сам он не видит в глазе ничего более сложного, нежели в любом другом органе, например в тех же пальцах: "Если бы пальцы были устроены только из одной кости, расположенной по прямой линии, они могли бы принимать только правильную прямоугольную фигуру, но никогда не могли бы воспринять положения точного круга. Принимая это во внимание, природа создала мякоть пальцев. Так как нельзя было бы ее поместить на внешней стороне костей, ибо это было бы бесполезной тяжестью, она снабдила ею внутреннюю сторону, с тем, чтобы... мягкие мясные покровы, смягчали бы прямолинейность костей".

Итак, в гармоничности и сложности самих по себе никакой Создатель еще не просматривается и не может просматриваться. Более того, в нашем поколении подобная аргументация иногда даже настораживает, ибо в пристрастии к сообразности и "порядку" нами улавливается обрыдшая тоталитарная солдатчина, слышится тот "гимн" "квадратной гармонии", который помнится нам по замятинскому "Мы": "Я... увидел станки: с закрытыми глазами, самозабвенно кружились шары регуляторов; мотыли, сверкая, сгибались вправо и влево, гордо покачивал плечами балансир, в такт неслышной музыке приседало долото долбежного станка. Я вдруг увидел всю красоту этого грандиозного машинного балета, залитого легким голубым солнцем... Я увидел все: непреложные прямые улицы, брызжущее лучами стекло мостовых, божественные параллелепипеды прозрачных жилищ, крадратная гармония серо-голубых шеренг".

"Подпись высшей силы"

Итак, в нашем поколении реакция на подобную аргументацию зачастую может быть прямо обратной. Гармония и совершенство не доказывают никакого существования Бога, по меньшей мере ее вполне можно описать деяниями демиурга, деяниями "иных богов". Или возвращаясь к кантовским антиномиям, можно сказать, что сложность глаза в равной мере доказывает и то что у мира есть Творец, и то, что мир самодостаточен. И все же кое-какая эмпирическая лазейка для того чтобы заглянуть за кантовскую антиномию, на мой взгляд, у нас имеется.

Дарвин опасался за свою теорию в том случае, если обнаружится черезвычайно сложный и совершенный орган, но в действительности его теории угрожает прямо обратное. Ведь если мы отметим признаки дисгармонии, если мы укажем, что какой-то орган совершенно не нужен, или пуще того, вреден для организма, то тут уж действительно вся теория эволюции пойдет прахом и нам придется констатировать наличие у мира именно того Творца, который отвечает характеристикам Бога Израиля!

В самом деле, особенность даровавшего Тору состоит, быть может, прежде всего в том, что Он одновременно просматривается также и в тех безднах, в тех нестыковках, которые зияют на лице всеобщей гармонии. Точнее сказать, Бог Израиля является в нашем мире исключительно в сочетании гармонии и ее ужасающего дефицита. Смысл, во всяком случае тот смысл, о котором вопрошает человек ТаНаХа, созидается, взыскивается, а не предпосылается. Иными словами, о существовании не просто какого-то Творца, а именно Бога Израилева в качестве этого Творца нам должен говорить не столько поражающий своей гармонией феномен глаза, сколько другие, заведомо бессмысленные природные феномены. Именно отсутствие в природном объекте какого-то имманентного смысла, именно его явная нецелесообразность способны обнаружить стоящего за ним личного Создателя, признать Его "подпись"! Ведь в этом случае мы просто вынуждаемся относиться к данному органу как к какому-то символу, символу который необходимо проинтерпретировать.

Но есть ли в природе те смысловые зияния, та дисгормония, в которой действительно можно опознать присутствие Творца? Я лично могу отметить по меньшей мере три предмета, которые лишены биологического смысла (во всяком случае он нам совершенно неизвестен).

О том, что в крайней плоти не существует никакого биологического смысла, говорит тот факт, что огромная часть человечества на протяжении тысячелетий практикует обрезание. Какой же смысл в таком сложном образовании, наличествующем кроме как у человека практически у всех млекопитающих? Может ли природа создать что-либо несообразное? Нет, Бог философов и ученых на такое не способен, у него все должно быть гармонично и разумно. Бог философов и ученых создал бы человека без крайней плоти, от которой, как выяснила медицина, одни только неприятности. Но не таков Бог Авраама, Ицхака и Иакова! Он создал крайнюю плоть, как учит об этом иудаизм, специально для того, чтобы человек ее обрезал. Спрашивается, зачем? В знак соучастия в творении, в знак союза с Творцом.

Действительно, лишенная биологического смысла крайняя плоть наполнена смыслом метафизическим. Крайняя плоть существует исключительно для того, чтобы создать при половом акте некую единую внутреннюю поверхность между мужским и женским телами. Крайняя плоть символизиует единение. А соответственно ее усекновение символизирует как бы рассечение единой плоти, т.е. символизирует проникновение Бога между рассеченными частями в самую сокровенную сферу.

То же самое и вынесенные наружу семенники. То, что такой важный с точки зрения даже не отдельной особи, а целого биологического вида, орган выводится наружу, превращаясь при этом в предельно болезненное и уязвимое место - лишено всякого биологического смысла. Единственный аргумент, который приводят ученые, состоит в том, что сперма жизнеспособна при более низких температурах. Абсурдность этого аргумента, путающего причину со следствием, очевидна. Во-первых, хорошо известно, что у тех же птиц, температура тела которых как правило выше, чем у млекопитающих, сперма прекрасно оплодотворяет. А во-вторых, что это вообще за аргумент для "эволюционистов"? Ведь если естественный отбор произвел из бактерии слона, то как же он никак не "отберет" функционирующую сперму в том температурном режиме, в котором это организму безопаснее?

Нет, когда входишь в зоопарк и видишь в каждом вольере это одно и то же странное образование, это, как выразился поэт, "место роковое, излишнее почти при всяком бое", то понимаешь - это какой-то перст Создателя, какой-то знак.

Похоже, что Бог Израиля пожелал уязвить животных, уязвить человека - и именно поэтому вынес семенники наружу, так что сперма оказалась обречена жить в более низком температурном режиме, чем сам организм. На мой взгляд это вынесение рода (всеобщего) за пределы индивида (единичного), это "изгнание" семени из организма вполне можно связать с изгнанием человека из Эдема, вполне можно воспринять как клеймо, как стигму, призванную напоминать о первородном грехе.

И, наконец, сон. Биологический смысл сна совершенно непонятен. Слово "отдых", которое обычно со сном связывают, носит откровенно обывательский смысл и никак с ним самим не связано. Если еще можно понять, почему впадают в спячку медведи, то остается совершенно неясным, зачем спят люди? Ведь выглядит это откровенно загадочно. Здоровый, крепкий, осторожный человек, вдруг валится наземь и остается совершенно беспомощным и беззащитным на протяжении нескольких часов!

Представим себе, как бы это выглядело, если бы по естеству своему мы не спали и сон был бы достоянием только некоторых людей. Ко сну относились бы тогда как к страшной ужасной болезни, как к чему-то вроде эпилепсии.

Но иудаизм говорит, что сон - это малая смерть. Спящий считается на одну шестидесятую мертвым. Вот в чем следует усматривать его смысл. Сон был наведен на человека при сотворении женщины и явился важным признаком, отличающим его от Бога (мидраш говорит, что до того момента, как Бог навел на человека сон, ангелы путали между ними и не знали, кому из них поклоняться). Сон - это признак человеческой тварности, это еще одна стигма грехопадения. Сон - это глобальный знак человеческой уязвимости, его неподвластности себе. Каждый день неумолимый как смерть приходит к нам сон, приходит, чтобы превратить нас на несколько часов в трупы. И поэтому по пробуждении евреи молятся: "Благодарю тебя, Царь, что вернул мне мою душу".

И все же возвращаясь к проблеме глаза, я должен отметить, что этот орган действительно выдающийся, который совсем не случайно вызывал у Дарвина трепет. Никто не станет спорить с тем, что цветы - это не просто половой орган, но также и лицо, можно даже сказать глаза растения.

У животных и у человека лицо и система половых органов последовательно разведены. И здесь есть над чем подумать. В самом деле, не связано ли и это с грехопадением? Ведь растения в отличие от животных оказались практически не задеты грехом Адама. Земля проклята, она порождает сорную траву, но не более того. В растениях не чувствуется страха. Растения не боятся смерти, а их плоды даже откровенно хотят, чтобы их ели. Они стараются выглядеть аппетитней, как бы стремясь соблазнить животных на поедание. В этом смысле мы оказались вовлеченными в их сексуальную жизнь, ведь фрукты и овощи - эти непосредственные плоды растительного "секса" - предназначены для поедания их животными!

Но в то же время лицо животных, лицо человека организованно не половыми органами, а органами чувств, и в первую очередь глазами. Пол и лицо в животном мире - полярны. В любом случае справедливо отметить, что "феномен глаза", или точнее феномен бинокулярного зрения, создающего взгляд, создающего то нечто, что языком иудаизма именуется "образом и подобием Божием", быть может действительно говорит о Боге больше всех прочих Его творений.

ПРЕЗУМПЦИЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ

Право на жизнь

Провозглашенная в том же году, что и государство Израиль, "Всеобщая декларация прав человека" безусловно является одним из самых выдающихся юридических, а в значительной мере и просто человеческих документов в истории. Тяжело же нам дались эти банальные, начавшиеся осознаваться еще в Осевом времени, истины:

"Все люди рождаются свободными и равными в своем достоинстве и правах. Они наделены разумом и совестью и должны поступать в отношении друг друга в духе братства".

"Каждый человек имеет право на жизнь, на свободу и на личную неприкосновенность".

Учитывая, что документ этот создавался под впечатлением страшной бойни, в которую был ввергнут мир, под впечатлением истребления еврейского народа, эти формулировки кажутся какой-то зарей избавления. Истосковавшийся по свободе и достойной жизни человек вслушивается в них также страстно, как на оккупированной нацистами территории люди вслушивались в орудийный грохот приближающихся войск Союзников.

В этом документе все вроде бы оговорено. "Каждый человек должен обладать всеми правами и всеми свободами, провозглашенными настоящей Декларацией, без какого бы то ни было различия, как то в отношении расы, цвета кожи, пола, языка, религии, политических или иных убеждений, национального или социального происхождения, имущественного, сословного или иного положения".

Однако не будем забывать, что в числе государств, одобривших со временем эту декларацию, был сталинский Советский Союз, т.е. страна, самым циничным образом перевирающая смысл этих ясных слов, страна замешанная в самых тяжких преступлениях против этой Декларации. И кто знает, победи не Сталин Гитлера, а Гитлер Сталина, может быть эту декларацию довелось бы одобрять не вождю мирового пролетариата, а фюреру немецкого народа. "Все правильно, - сказал бы он, - это декларация прав человека, а еврей - не человек".

Как бы то ни было, всегда может явиться джентльмен, утверждающий, что он не нарушает ничьих прав, просто в данном случае мы имеем дело не с человеком. Достанет метр, обмерит череп, проведет дополнительные генетические исследования и скажет: "Вот видите!". А если вы с ним не согласны, то просьба не нарушать его право на убеждения и т.д. и т.п.

В самом деле, пусть американцы считали, что евреи люди, но немцы так не считали, за что их судить? Это все вопрос убеждений. А олигофрены? А коматозные больные? В каком смысле они люди? И все же - подобное прочтение будет извращением сути Декларации человека. И евреи, и олигофрены, и коматозные больные - все они равно защищены данной Декларацией. Но тогда у нас с тем большим основанием должен зародиться вопрос: кто же он, этот самый человек, чьи права Декларация защищает? Кто же он, этот субъект права на жизнь и свободу? Что есть человек, каково его определение?

Невозможность положительного определения

Сколько люди себя помнят, они пытаются постичь собственную тайну. Среди примитивных культур понятия человек как такового даже и не существует. Есть потомки крокодилов, гризли, кенгуру и т.д. Но не нужно думать, что это особенность дикарей. Возводить свою родословную к тому или иному тотему или богу было принято даже в просвещенной античной Греции. Например, тот же Аристотель, заложивший основы логики, как считается, вел свою родословную от бога Асклепия, сына Аполлона и то ли смертной женщины, то ли нимфы Корониды!

Иудаизм, а следом за ним и дочерние его религии христианство и ислам понимают под человеком образ Бога, и в этом отношении как будто бы тоже вполне "мифологичны". Однако по существу эта иудейская "мифология" радикально отличается от любой другой. Во всяком случае этот "образ" всегда трактуется как принципиально внеприродный. Иными словами, можно сказать, что именно понимание человека как образа и подобия Бога действительно основополагающее, и что именно оно лежит в основе тех представлений, которые породили Всеобщую Декларацию прав человека.

Иудаизм, кстати, довольно давно и весьма глубоко проработал эту проблему. В Гемаре (Нида 23.б) выясняется вопрос не просто кого считать человеком, а какой человеческий обрубок, какой человеко-звериный гибрид можно засчитывать как образ и подобие Бога. В частности утверждается, что целиком человеческое тело, увенчанное козлиной головой, не является человеком, а козлиное тело, увенчанное человеческой головой, следует признать полноценным человеком. В конечном счете достаточным признается верхняя часть лица, - т.е. минимально обрамленные глаза. Однако само по себе это не снимает возникшего перед нами вопроса: в чем суть этого самого "образа и подобия"? Кто все же является субъектом права на жизнь? Кого квалифицировать в качестве носителя этого Божественного образа? Достаточно напомнить, что и иудаизм и ислам и христианство, каждый на свой лад, всегда пытались ограничить это носительство своей конфессией.

Порвавшее с "мифологией" Новое время предприняло попытку определить человека посредством понятий. При этом сублимированием "образа и подобия" в язык понятий дело не ограничилось, и основная концепция новоевропейского человека основалась на узкой трактовке этого "образа" как разумного. Однако, как выяснилось, любое определение человека ложно и уж по меньшей мере неполно. Его нельзя определить ни как разумное существо, ибо тогда за пределами закона и в самом деле окажутся олигофрены и коматозные больные; ни как существо нравственное, ибо тогда придется исключить из общества преступников. Его нельзя определить даже как свободного, ибо тогда следует вынести из рассмотрения великий архипелаг, архипелаг ГУЛаг. Ведь одна часть его обитателей по меньшей мере не свободна физически, а вторая - духовно. Неким положительным образом определить человека - значит неизбежно дискриминировать кого-то в этом качестве. Однако если мы обратимся к тому определению человека, которое дала экзистенциальная философия (не человеку предпосылается какая-то его человеческая природа, определение, а он сам формирует свою природу, сам задает свое опредение), то у нас останется уже не философская, а чисто эмпирическая констатация: человеком является тот, кто "существует" в этом качестве, т.е. всякое существо, ведущее свою родословную от Адама, всякий рожденный от женщины. Поэтому совсем не случайно в Декларации сказано: "все люди рождаются свободными и равными...". При этом "рождение" в данном случае надо понимать расширительно и включать сюда так же и человека, выращенного в пробирке.

В перспективе развития генной инженерии этот критерий, правда, может размыться, и тогда над нами вновь нависнет угроза измерения черепов и хромосомных анализов. Причем в этой ситуации, как я попытаюсь это показать ниже, как раз очень могут пригодиться критерии, сформулированные Гемарой.

Тем не менее в данный момент подобное определение все же сводит злоупотребление к минимуму, и угроза видится сегодня с другой стороны, а именно со стороны самого факта "рождения".

В самом деле, оказывается, что если плод вышел - это священное человеческое существо, за убийство которого вы подвергнетесь суровой каре. Отсчитайте назад несколько месяцев или даже дней - и перед вами будет биомасса, судьба которой почти целиком определяется произволом носящей этот плод женщины!

Безмолвный крик

Трудно найти традиционную культуру, которая бы воспринимала эмбрион не в качестве человека. Есть, разумеется, народы, среди которых не только плод женщины не считается человеком, но им не считается даже и годовалый ребенок, так что его безнаказанно позволяется убивать. И все же это экзотика. В системе всех мировых религий эмбрион по существу признается человеком, а аборт соответственно - преступлением.

Следует, впрочем, отметить, что иудаизм занимает в этом вопросе, пожалуй, самую "либеральную" позицию. Практическая галаха, не допуская прерывание беременности по экономическим соображениям, в то же время допускает его по соображениям медицинским. Иными словами, если в результате родов женщине угрожает смерть, то она вправе произвести аборт, что иудейское право расценивает как акт самозащиты. Для сравнения достаточно упомянуть, что церковь в этом вопросе не считает себя компетентной выбирать, чьей жизнью правильнее рискнуть, и запрещает аборты в любых ситуациях. Однако даже при всей своей либеральной практике иудаизм признает, что душа входит в тело в момент зачатия, и таким образом по существу (на уровне агады, а не галахи) признает эмбрион полноценным человеком.

Однако не только традиционные религиозные системы находят эмбрион человеком. Все научные данные говорят о том, что человек целиком предопределен в своем облике уже сразу при оплодотворении яйцеклетки. Более того, первые признаки сердцебиения возможно обнаружить уже на 18 день после зачатия, первые импульсы энцефалограммы появляются в полтора месяца, а к трем месяцам, т.е. в ту пору когда как раз в основном и совершаются аборты, эмбрион не только имеет вид совершенно сформировавшегося человека, но его можно уже даже дактилоскопировать!

Бернард Натансон, бывший директором специальной клиники абортов, в которой при нем их было осуществленно до 60000, решил исследовать, в какой мере 12-недельный зародыш является человеком. Отснятый им фильм "Безмолвный крик" показывает, что когда приближается инструмент, зародыш явственно чувствует угрозу. Он начинает тревожно двигаться, сердцебиение его учащается со 140 до 200, и наконец, он широко раскрывает рот в безмолвном крике.

Когда в 1981 году американский конгресс запросил восемь ведущих специалистов страны: с какой поры, по их мнению, начинается жизнь зародыша? Семь из них ответили, что с момента зачатия. Этические комиссии, существующие при Американских госпиталях, всегда признавали человеческий эмбрион человеком. Наконец, элементарный здравый смысл должен предостерегать нас от практики абортов. Отсутствие сознания само по себе еще ничего не означает. Ведь если воспринимать человека только по факту сознания, то в этом случае мы бы считали себя вправе убивать не только коматозных больных, но и просто спящих людей.

В свою очередь сторонникам абортов до такой степени нечего сказать, кроме стандартного адвокатского пассажа о "стесненности обстоятельств" его подзащитного, что существующее в развитых странах законодательство, так или иначе легализирующее аборты, вызывает по меньшей мере недоумение.

В самом деле, почему в случае с эмбрионом считается, что мы имеем дело всего лишь с верой в то, что перед нами человек, а в случае коматозного больного - с определенным знанием этого? Неужели и в самом деле все заключается в роковой формулировке "человек рожденный"?

Как бы то ни было, если в отношении дискриминации по расовому или социальному признаку мы еще способны признать это нарушением Декларации, если нацистскую идеологию мы еще способны квалифицировать как отрицающую свободу совести, а не являющейся ее проявлением, то в отношении практики абортов мы вдруг почему-то начинаем говорить о суверенной сфере частной жизни, о праве женщины "распоряжаться своим телом" (как будто эмбрион - это женский орган с повышенной эрогенностью, а ковыряние в материнской утробе хирургическими инструментами - половой акт!).

Итак, с чем мы сталкиваемся в феномене распространенной практики абортов? С верностью духу и букве Декларации, защищающей право на жизнь (равно как и "право распоряжаться своим телом"?) лишь "рожденных" людей, или же с каким-то злостным ее нарушением? Быть может, в отношении эмбрионов все человечество мирится с преступлением против них, как оно мирилось с нарушениями Декларации прав человека со стороны советского режима? А может быть в легализации абортов у нас вообще открывается новая неслыханная перспектива - "право" на убийство?

Право на казнь

В самом деле, в какой мере можно вообще легализовать "право" на убийство, в какой мере это "право" сопряжено с правом на казнь, с правом общества на самозащиту от тяжких преступлений?

Согласно иудаизму вынесение смертного приговора находится только в компетенции Сангедрина. А поскольку в настоящее время подобный институт не может быть восстановлен, то в еврейском мире невозможно вынести галахически правомочный смертный приговор.

Однако в отношение нееврейских судов подобных ограничений иудаизм как раз не накладывает. Тора, как известно, требует от народов исполнения семи заповедей, одна из которых - учреждение справедливых судов. Каждый народ вправе устанавливать свои юридические нормы, важно, чтобы в них присутствовала мера. Если по традиции того или иного народа какое-то серьезное преступление карается смертью, то Тора согласна с этой практикой.

Однако, как выясняется, сами народы, те во всяком случае, которые приняли христианство, не считают свои юридические институты выражением провиденциальной воли. Они всегда последовательно отделяли судопроизводство от религии. Иными словами, когда тот или иной (христианский) народ считает уместным применение смертной казни, то он расценивает это не как ниспосланную с небес кару, а как коллективное убийство. Именно поэтому среди этих народов так выражено нежелание обращаться к этому виду наказания. В той же мере, в какой просвещенные народы не желают убивать своих олигофренов, своих страдающих синильным психозом стариков, они не желают убивать и своих злодеев. Кто знает, может, то, что мы, люди, воспринимаем как нелюдь, может быть, это все же человек? Стоит ли брать грех на душу? Стоит ли связываться с таким страшным преступлением как убийство?

Но принцип неопределенности действует повсюду. Если бездействует закон, если общество отказывается от коллективной ответственности, то всегда может появиться частный мститель, берущий закон в свои руки.

В 1994 году американский священник Пол Хилл, один из лидеров движения, протестующего против практики абортов, убил преуспевающего гинеколога. "Если врач, совершающий аборты, намеревается прервать жизнь беззащитного зародыша - у тебя есть полное право предотвратить это" - утверждал Пол Хилл еще задолго до своей акции. В течение месяца он стоял перед клиникой с плакатом: "Убейте врачей, совершающих аборты. Отомстите за кровь младенцев".

В этой ситуации мы отчетливо видим, насколько зыбкими являются определения "Всеобщей декларации прав человека". Оказывается, что она защищает право только на жизнь уже "рожденного" доктора Брайтона, убитого Полом Хиллом, но не защищает прав тысяч убитых этих доктором "нерожденных" человеческих эмбрионов!

Америка была повержена этим убийством в шок. Псевдолибералы всего мира, все профессиональные борцы за права сексуальных меньшинств и "права женщин распоряжаться своим телом" забили тревогу. Ведь это значит, что нам пытаются силой навязать нормы какой-то религиозные веры! А то, что эмбрион - это человек, так или иначе остается вопросом веры. Разумеется, очень приятно верить в то, что тот, кого ты убиваешь, не является человеком. Во всяком случае без этой веры нам было бы гораздо сложнее отдаваться сексуальной стихии.

Презумпция человечности

Ну, а что если Пол Хилл прав, что если эмбрионы - люди? Тогда он безусловно прав и в том, что убил доктора! Убийство в такой ситуации - не просто естественное право, но и долг. От этого поступка не так просто отмежеваться.

Действительно, ведь если Пол Хилл и все те кто считают, что человеческий эмбрион - это человек, правы, то прерывающий беременность гинеколог - это такой же точно выродок, как и оператор газовой камеры, и законы, защищающие его деятельность, ничем не отличаются от нацистских! Но допустим, что мы действительно не знаем, человек ли эмбрион. Допустим, что Пол Хилл, решившись убить гинеколога, сильно рисковал своей вечной душой. В конце концов это его частная проблема. Однако общество должно строить свое законодательство исходя из "презумпции человечности", каких бы сомнительных случаев это ни касалось. Иными словами, каким бы ничтожно малым ни казался нам шанс того, что эмбрион может являться человеком, он должен восприниматься таковым. Обществу, которое "перестраховывается" не только в случае олигофренов и коматозных больных, но и в случае патологических убийц, не следует так рисковать в случае еще не родившихся людей, в противном случае оно действительно может оказаться на одной скамье с нацистами и коммунистами.

Однако при этом важно сознавать еще одно обстоятельство: провозглашение презумпции человечности в отношении всех сомнительных случаев равнозначно признанию истинности религиозного, иудейского подхода. Ведь именно иудаизм задает те минимальные признаки (верхняя часть лица), по которым то или иное существо еще можно засчитать за человека.

В вопросе идентификации человека скептический, сомневающийся во всей разум европейца обязан довериться тому, что поверяет ему религиозная традиция. Иными словами он обязан считать человеком даже тот человеческий обрубок, даже тот человеко-звериный гибрид, который считает таковым Гемара.


 

Недельная глава Торы -

Aryeh Baratz: arie.baratz@gmail.com      webmaster: rebecca.baratz@gmail.com