ТЕОЛОГИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ ПРЕЗУМПЦИЯ ЧЕЛОВЕЧНОСТИ СВЕРХНОВОЕ ВРЕМЯ ТАМ И ВСЕГДА ДВА ИМЕНИ ОДНОГО БОГА МЕССИАНСКИЙ КВАДРАТ ДЕНЬ ШЕСТОЙ ТАМ И ВСЕГДА ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНЫЙ АНТИСЕМИТИЗМ КУЛЬТУРА И КУЛЬТ МАТЕМАТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ РОМАНТИЧЕСКАЯ ТЕОЛОГИЯ ЕВРЕЙСКИЕ ПРАЗДНИКИ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - БЕРЕШИТ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ШМОТ НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ВАИКРА НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - БЕМИДБАР НЕДЕЛЬНЫЕ ЧТЕНИЯ - ДВАРИМ HOME POLISH ENGLISH HEBREW E-MAIL ФОТОАЛЬБОМ ПУБЛИЦИСТИКА ИНТЕРНЕТ
СВЕРХНОВОЕ ВРЕМЯ top.mail.ru

СВЕРХНОВОЕ ВРЕМЯ

(расширенное и переработанное издание «Ликов Торы»)

ПРЕДИСЛОВИЕ АВТОРА

В начале 90-х годов ХХ-го века я написал книгу под названием «Лики Торы», в которой комментарии к Пятикнижию переплетались с заметками автобиографического характера. Изложение религиозно-философских идей в их привязке к событиям жизни явилось для меня в тот момент внутренней необходимостью, так как я сменил веру и, как человек пишущий, не мог не объясниться, не мог не рассказать, как это случилось.

Мой роман-быль был издан в Иерусалиме в 1993 году, а в 1995 году я совершенно неожиданно для себя обнаружил, что в моей судьбе некоторым образом реализовались программы нескольких литературных произведений, в первую очередь романа «Мастер и Маргариты» с его не вписывающимся ни в какую традицию «весенним балом полнолуния», на который я ненароком угодил.

Я узнал, что вымысел способен предшествовать действительности, формировать ее! Я обнаружил, что «литературное влияние» может выходить из берегов творчества и заливать луга самой жизни!

Этим необычным опытом невольно хотелось поделиться, а автобиографическая повесть уже существовала и таким образом, сама напрашивалась на то, чтобы ее продолжили. Так в конце 90-х я написал расширенный вариант «Ликов Торы», названный мною «Маком Таор», никогда не издававшийся, но выставленный на моем сайте (полностью новыми явились мидраши на «Ваикра» и «Бемидбар»).

Однако в этом - расширенном варианте – книга лишилась структуры, оказалась громоздкой и неудобоваримой. В 2013 году я решил ее полностью переделать, отказавшись от формы мидраша и дав ей иное название.

«Сверхновое время» - это не вполне переработка прежнего текста, это заново написанное сочинение, в котором используются некоторые фрагменты «Маком Тагор» - книги, к которой отныне следует относиться как к черновику.

Но с годами и эта книга («Сверхновое время») стала, если не «черновиком», то некоторым «приложением» к возникшему на ее основе роману.

В 2014-2018 годах я написал роман «Поэма шестого дня», полностью посвященный моему участию в «весеннем бале полнолуния», и всем связанным с этим участием открытиях. В этом плане, оставаясь вполне оригинальной книгой, «Сверхновое время» оказывается по отношению к «Поэме Шестого дня» некоторым «дополнительным материалом».

РАСПИСАНИЕ ШЕСТОГО ДНЯ

Недальнозоркость – одна из самых примечательных особенностей Нomo sapiens. Тысячи людей просчитывают ситуации, предсказывают наиболее ожидаемые события, и… неизменно попадают пальцем в небо: словно в насмешку, обычно происходит то, чего не предвидел никто.

Бердяев вспоминает: «Приблизительно за месяц до февральской революции у нас в доме один меньшевик и один большевик, старые знакомые, и мы беседовали о том, когда возможно в России революция и свержение самодержавной монархии. Меньшевик сказал, что… не раньше, чем через 25 лет, а большевик сказал, что не раньше, чем лет через 50» (+ Бердяев «Самопознание» Париж 1989 Стр 261). А Ленин незадолго до революции заявил: «Мы, старики, может быть, не доживем до решающих битв этой грядущей революции» (+ Ленин, т. 30 стр 328).

Между тем после того, как революция все же произошла, и власть захватили большевики, мог ли какой-то находящийся в здравом уме человек поверить, что они удержатся у кормила хотя бы несколько лет? А потом, после того как они все таки удержались, могли ли мудрые люди предвидеть, что КПСС заявит о самороспуске? А был ли не то что в 80-х, но даже в 90-х годах ХХ-го века хоть один человек, способный вообразить, что Европе - с ее добрыми христианскими и атеистическими традициями - угрожает исламизация?

Гегель отмечал, что мировой дух ироничен, но все же он не отдавал себе отчета, до какой степени ироничен. Гегель объявил вершиной исторического процесса ту точку, в которой в его сочинениях открылся «мировой дух». Веками скитавшийся по разным народам, этот дух, наконец, «оседает», наконец получает постоянную прописку в самом разумном и дисциплинированном на свете Прусском государстве!

Но там, где, как воображал Гегель, окончательно на все времена раскрылась свобода, век спустя возник самый чудовищный в истории режим, чуть было не уничтоживший человеческую цивилизацию! При этом Пруссия навсегда исчезла с карты Европы, а осужденный на полное истребление еврейский народ возродил свое государство, выкорчеванное почти два тысячелетия назад!

Между тем эта историческая дезориентация тысячелетия назад прозревалась в ТАНАХе: «Напрасно мятутся народы и замышляют тщетное. Встают цари земли и властелины совещаются вместе – против Господа и против помазанника Его: «Разорвем узы их и сбросим с себя путы их!» Сидящий на небесах усмехнется, Господь насмехается над ними» (Тегиллим 2.1-3).

Как это ни поразительно, но вопреки общему правилу, события еврейской истории в значительной мере предвосхищены Торой. Некоторые пророчества внешне выглядят совершенно фантастическими, и тем не менее они в точности воплотились: «Тогда возвратит Господь, Бог твой, изгнанных твоих и смилосердится над тобою, и опять соберет тебя из всех народов, среди которых рассеял тебя Господь» (Дварим 30:3-4).

Немало народов было изгнано и рассеяно по свету, но через поколение они уже не стремились вернуться на свою родину, а со временем и вовсе растворялись среди туземцев. Только с евреями случилось так, как было написано в их фантастической книге.

Или чего стоят слова: «И станешь ужасом, притчею и посмешищем среди всех народов, к которым отведет тебя Господь». (Дварим 28:37). Это выражение ёмко и афористично, оно передает основные оттенки отношения народов к евреям. Между тем отношение это сложилось только в Средние века, если вообще не в эпоху Возрождения, а по-настоящему так только в Новое время. Но как можно было написать такое во II-ом тысячелетии до н.э., задолго до каких бы то ни было рассеяний?

Эти и многие другие пророчества известны всем. Между тем имеются также пророчества, сохранившиеся устно, и позднее записанные в Талмуде.

К ним в первую очередь относится восходящее к пророку Элияу указание сроков человеческой истории: «Учили в доме учения (пророка) Элиягу: шесть тысяч лет существует мир. Две тысячи лет – хаос, две тысячи лет – Тора, две тысячи лет – время Машиаха» (Авода зара 9а). То есть два тысячелетия - от сотворения мира до рождения Авраама, два тысячелетия от Авраама до разрушения Храма, и два последних тысячелетия под знаком Машиаха. «Сотворение мира», согласно той же пророческой традиции, произошло в 3761 году до н.э., соответственно завершение истории определяется 2240 годом.

Несведущие люди обыкновенно считают, что иудаизм наивно датирует шестью тысячами лет что-то такое, что в научной картине мира соответствует большому взрыву, но это не так. Говоря о шести тысячах лет, иудаизм говорит прежде всего о человеческой истории. Мудрецы не рекомендуют задаваться вопросом, «что было до сотворения мира», однако вовсе не отрицают, что и тогда действительно что-то происходило. Об этом со всей определенностью говорят два положения: во-первых, учение, согласно которому «мир был создан старым» (т.е. с уже сколь угодно большим – хоть 14 миллиардолетним – прошлым!), а во-вторых, вера в то, что днем сотворения мира является не первый, а шестой день творения. Иногда о существовании мира в «предсотворенный» период говорится вполне открыто, как, например, в Ваикра раба (4,4): «Ты унес их как поток, они – словно сон» (Тегиллим 90:5) - это 974 поколения, которые были до сотворения мира и снесены мгновенно, ибо были дурны». Иными словами, в рамках иудаизма можно признавать, что историческому человеку предшествовал доисторический человек, а по истечении шести тысяч лет придет пора человека пост-исторического.

Но это не единственное пророчество, связанное с историческими сроками. В Талмуде приводится одна «доисторическая справка», которая одновременно может расцениваться как поразительное прозрение будущего. Это «расписание» шестого дня, приведенное в трактате Сангедрин (38): "В первый час был замешан прах, во второй придана форма, в третий создана фигура, в четвертый в него была вселена душа, в пятый он был поставлен на ноги, в шестом он дал имена животным, в седьмой час была создана Хава, в восьмой взошли на постель двое - сошли четверо (родились Каин и Авель), в девятом часу был дан запрет вкушать от древа познания, в десятом часу нарушили заповедь, в одиннадцать часов человек был судим и в двенадцать изгнан".

(Аналогичные версии последовательности событий шестого дня приводятся также в мидрашах «Пиркей рабби Элиэзер» и «Псикта де-рав Кахане».)

Виленский Гаон в комментарии на книгу Зоар (Сифра Децниюта гл.5), дает «ключ», позволяющий применить это расписание по отношению к истории: «все дни сотворения мира - намек на шесть тысячелетий, соответствующие шести дням творения. Они проявляются в тысячелетиях, каждый в свой день и в свой час. И отсюда знай о приближении избавления».

В свете этих слов указанные в Талмуде почасовые события шестого дня естественно привести в соответствие с событиями шестого тысячелетия, начавшегося в 1240 году (5000 от сотворения) и должного завершиться в 2240, и ниже я еще подробно коснусь этого вопроса. Однако уже одно то, что начало Шестого дня – дня сотворения Адама совпадает с Проторенессансом, показывает, что европейская и еврейская история глубоко связаны между собой, что становление секулярной культуры некоторым образом сопряжено со Священной историей.

СОВЕТСКИЙ ХОГВАРДС

Для начала отмечу, что не только ТАНАХ, но и некоторые произведения европейской литературы по-своему также предвосхитили действительность!

Встречаются романы, явно оказывающие на жизнь определенный мистический, чтобы не сказать «магический» эффект: а именно в самой жизни, в судьбах реальных людей иногда начинает проявляться литературный «архетип», начинает проступать чей-то писательский замысел. Прообразы и сюжетные повороты романов обнаруживаются в жизни не до, а после их написания! Они не «берутся из жизни», они порождают ее!

Так, например, стремительное восхождение Жанны д’Арк было обусловлено предсказанием литературного персонажа рыцарских романов Мерлина: "Дева спасет Францию".

В 1896 году английский писатель М. П. Шиль опубликовал фантастическую повесть под названием «SS», в которой рассказывалось о тайной организации с таким названием, уничтожавшей по всей Европе людей не соответствующих «эсесовской» трактовке «прогресса человечества».

В 1898 году Морган Робертсон издал роман «Тщетность», в котором описал гибель корабля "Титан". Картина полностью соответствовала гибели "Титаника" в 1912 году. Совпали месяц (апрель), место трагедии, ее причина, а также все технические данные корабля и даже имя капитана.

В 1935 году та же участь в том же месте и опять же в апреле, чуть не постигла пароход названный «Титаниан». Моряк Уильям Ривз только что прочи,тавший роман «Тщетность», испугался, что ситуация повторяется, и остановил корабль. Выбежавшие на палубу матросы увидели айсберг, застывший прямо перед носом корабля.

В марте 1914 года Анатоль Франс опубликовал роман «Восстание ангелов», в котором описывается повторный бунт Люцифера против Всевышнего, осуществленный в 1914 году и завершившийся «сменой власти». Идеологией бунтарей служила концепция Маркиона. А ведь лишь с вековой перспективы можно отметить, что 1914 год послужил началом цепи великих катаклизмов, вдохновленных именно антисемитскими идеями маркионского толка. Впервые эти идеи, вскормленные «Протоколами сионских мудрецов», проявились в еврейских погромах периода гражданской войны в России; они полностью раскрылись в нацистской программе «окончательного решения еврейского вопроса», и в дальнейшем нашли себе надежный приют под сенью исламизма.

В этой связи невозможно не упомянуть также и об издании в начале 20-х годов ХХ-го века повести А.Чаянова "Венедиктов, или достопамятные события жизни моей", в котором описывается столкновение с дьяволом москвича по фамилии… Булгаков.

На страницах этой книги я коснусь механизмов этих загадочных влияний литературы на жизнь, связанных на мой взгляд с написанием той метаисторической «поэмы», о которой в следующих словах говорил Шеллинг: "Всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывающуюся ему часть мира, и из его материала создать собственную мифологию; мир этот находится в становлении, и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той лежащей в неопределенной дали точки, когда мировой дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений нового мира...” (Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. стр 147)

Но моя книга – не совсем теоретическое исследование, это прежде всего рассказ о том, как «мировой дух» самым непосредственным образом вторгся в мою жизнь и принялся писать в ней странные загадочные знаки.

Я родился 5 мая 1952 года в десяти минутах ходьбы от одного из красивейших мест Москвы - Донского Монастыря, где меня выгуливали по будним дням, и мимо которого водили по выходные на прогулку на Воробьевы горы.

Мои родители - Алексей и Майя - мудро не отослали меня в советский детский сад. День я проводил в обществе пожилой четы - Александра Петровича и Ольги Яковлевны, которая часами рассказывала сказки, пока я выковыривал совком ямки тут же у скамейки под вековым кленом. Так мое раннее детство не только не оказалось покалечено коммунистической муштрой, но прошло в самой счастливой и безмятежной обстановке соприкосновения с вечным.

Отмечу только две детали. Имя Всевышнего и чувство истории. Никакого ознакомления с религией я в дошкольном возрасте, разумеется, не получил, однако, религиозный контекст присутствовал повсюду, и был вполне осязаемым и адекватным. В отличии от своих детсадовских сверстников, осваивая родную речь, я верно улавливал значение русского слова «Бог». За ним для меня стоял не образ скучающего на облаках деда мороза, в которого верят сенильные старушки, а образ предельно заинтересованной во мне всесильной личности, которая в свой час сделает тайное явным. Позже, когда я постоянно слышал вокруг, что «Бога нет», я знал цену вопроса.

Причем это адекватное восприятие русского слова «Бог» явственно связалось с историей: сегодня Он не у дел, но когда-то – когда не было еще телефонов и паровозов, Он был близок и открыт людям.

Заботы взрослых пугали своей функциональностью; казалось очевидным то, что в самом начале эпохи паровозов, в следующих словах выразил Кьеркегор: «Несчастье нашего времени как раз в том, что оно стало не чем иным чем «временем», временным, которое нетерпеливо не хочет ничего слышать о вечности, при этом даже благонамеренно или в бешенстве, с притворной подражательностью, хочет превратить вечное в нечто совершенно излишнее, что, однако, не удастся во веки веков» (+Б.Э.Быховский «Кьеркегор» М 1972 стр 229)

Миновав мощные сводчатые ворота Донского монастыря, я не просто попадал «в другой мир», я уносился куда-то в другое время, проникал в «древность». Запущенный и безлюдный Донской монастырь советских времен был для меня настоящим дошкольным Хогвардсом. Гуляя за его крепостными стенами в обществе детей ХIХ века, среди заваленных палой листвой саркофагов, старинных пушек, барельефов со сценами из библейской и российской истории, я впитывал в себя «старину», идеалам которой все свое детство оставался верен.

ДВУХКОРЕННОЙ ОПЫТ

На Шаболовке мы жили в коммунальной квартире. Наша комната была перегорожена. В одной половине жил я с мамой и папой, в другой дедушка - Вячеслав Викторович Рикман с бабушкой Раей (Рахелью) и их сыном Женечкой. Вячеслав Викторович – дворянин шведского происхождения был большим почитателем еврейского народа и человеком необыкновенным. Из-за его перегородки всегда доносилась или классическая музыка, или Би-Би-Си на английском языке, а собранная им библиотека насчитывала тысячи томов. Работал он в сфере металлургии и экономики.

Вячеслав Рикман был отчимом мамы.

Родной мой дед Давид Мосель (Виктор Карташов) был коммунистом, директором РОССЕЛЬМАШа. В декабре 1937 года он был арестован и в июне 1938 расстрелян. Тогда же были арестованы бабушкина сестра Вера (Ребекка) и ее муж – Сёма. Сёму в 1938 расстреляли, а Вера в 1943 погибла в лагере. Сохранились ее письма к дочери Симочке (Сильвии Белокриницкой), которая стала жить с моей прабабушкой, бабушкой и мамой (письма Веры из лагеря см. здесь: http://urokiistorii.ru/node/52518).

Вячеслав Рикман, который сам побывал в заключении в 20-х годах, им самоотверженно помогал, по-рыцарски за бабушкой ухаживая, но только через десять лет после гибели Давида бабушка согласилась стать его женой. Тогда она рассказала Вячеславу, что в ночь смерти его первой жены та явилась к ней во сне, и… благословила их на брак!

Бабушка часто видела вещие сны и нередко узнавала о болезнях и смертях родственников еще до вручения телеграммы. Была она, кроме того, хорошей молитвеницей. Мама часто просила ее, чтобы она «подумала» про кого-то.

Симочка после школы поступила на филфак МГУ, и со временем стала известной переводчицей.

Родители мои Алексей и Майя закончили Физфак МГУ. Мама всю жизнь проработала в Институте металлургии, а папа в КБ – конструировал радары. Человеком он был одаренным, имел сорок патентов, первые из которых получил еще на фронте.

В 1960 году мы переехали в Сокольники. Тот период я помню, как время страстного увлечения стариной – стариной в первую очередь русской. Я обожал бывать в Кремле, особенно в Оружейной палате, любил посещать музеи-усадьбы, выменивал на что придется царские ассигнации и монеты.

Хорошо помнится 1962 год, когда мне, как я тогда выражался «пошел второй десяток». В тот год отмечалось 1100 лет Смоленска, откуда родом была отцовская семья. Пораженный громадьем этого срока, я постоянно просился на свою «историческую родину», тем более, что отец рассказывал, что в детстве находил в гнездовских курганах древние монеты. В том же 1962 году вышел фильм «Гусарская баллада», сильно распаливший мои патриотические чувства.

В то лето мы отдыхали в Крыму, заезжали в Севастополь смотреть панораму Малахова кургана. Под впечатлением увиденного я потом часами играл на пляже в Крымскую войну.

После купания бабушка читала Женечке и мне «Войну и мир».

Однажды мы сидели на лавке под вековой шелковицей с томиком Толстого, когда какай-то мальчик – на вид мой сверстник - стал растаптывать собранных им улиток. Мать его была явно недовольна задержкой и поторапливала сына. Но при этом аргумент, что нехорошо быть жестоким – не привлекался. С отвращением я осознал, что и сам порой люблю «хрустнуть» подвернувшимся на дороге молюском. Мучительная уязвимость бытия открылась, конечно, гораздо раньше, однако с той минуты она стала ранить постоянно.

Однако за пределами этой боли жизнь была прекрасна и окрашена в яркие патриотические тона. Слова Суворова «Мы русские, какой восторг!» наилучшим образом передают тогдашнее состояние моей души.

О том, что я имею непосредственное отношение к евреям, я узнал чуть раньше, но из тех же русских источников. Об этом поговаривала бабушка Фрося - безграмотная белорусская крестьянка, очень недовольная выбором отца. Из бурного потока ее сознания периодически выплескивался возмущенный возглас: «На ялрейке жанился! Тьфу!».

- Да я сам еврей, Фросинька. – обычно благодушно отзывался на эту ее реплику дед, и дальше плел что-то про своего смуглого пращура, явившегося в Гнездово невесть откуда. Но бабушка этого интернационализма не одобряла и часто с гордостью повторяла, что крестила меня еще в младенческую пору, когда однажды гостила у нас на Шаболовке.

С какого-то момента, я начал отдавать себе отчет, что частенько появлявшиеся у нас родственники бабуши Рахели - ее братья Исак и Сюзик (Израиль), да и другие родственники - Ханина, Фира, и конечно, же часто бывавшая у нас Симочка – не совсем русские.

При Лёне Никитине никто из школьников в антисемитских выражениях не стеснялся. Вместе с новостными сводками, посвящающими «преступлениям израильской военщины» непропорционально много времени, они ежедневно выворачивали мне все внутренности. Однако, что стоит за словом «еврей», я в ту пору никакого понятия не имел.

В ежедневных перипатетических беседах с моим ближайшим школьным товарищем Юрой Тихоновым затрагивались все на свете темы: от загадок женской анатомии до процесса Синявского и Даниэля. Еврейский вопрос, естественно, также периодически всплывал. Однажды я набрался мужества и в виде последнего аргумента представил в качестве еврея себя. Признание мое вызвало у моего друга определенное замешательство, но сам ключ, в котором велась дискуссия, ясно показывает, что мы оба в равной мере не имели ни малейшего понятия, о ком говорим.

О том, что евреи как-то связаны с историей и с Богом, я осознал только в пятнадцатилетнем возрасте, когда, наконец, заглянул в хранившуюся в доме Библию, кстати, личную Библию генерала Леонида Артамонова.

В 1898 году он провел успешную военную экспедицию в районе Белого Нила, определившую границы Эфиопии, но, к сожалению, стал более известен своей оплошностью, в результате которой была окружена армия Самсонова, что привело к поражению русских войск в августе 1914 года. Дочь генерала Артамонова - Мэри, бывшая свояченицей Вячеслава Рикмана, - рассказывала, что ее отец получил от немцев фальшивый приказ изменить дислокацию.

Но окончательно все установилось на свои места только к семнадцати годам, после того как я, наконец, прочел роман Фейхтвангера «Иудейская война».

Тогда же я стал расспрашивать бабушку о подробностях, связанных с ее семьей, местечковым бытом и еврейскими религиозными представлениями. Бабушка рассказывала мне о своем отце Симхе Бараце по 14 часов простаивавшем за прилавком в магазине своего брата, но за субботним столом чувствовавшим себя царем; о своем прадеде Почаевском раввине Ицхаке Гинзбурге, фигуре столь авторитетной, что полиция не смела заходить в его дом, чтобы задержать укрывающихся у него беглых кантонистов. Она рассказывала о его дочери – своей бабушке Юдит, с увлечением читавшей газеты под висящей на потолке керосиновой лампой, но в то же время отказывавшейся фотографироваться из опасения нарушить заповедь «не сотвори кумира». Когда у кого-то из детей поднималась температура, ноги у бабушки Юдит начинали подкашиваться, и она металась по дому, постоянно приседая. Долгое время я воспринимал эту подробность как указание, на какую-то ее повышенную чувствительность. Лишь потом сообразил, что в ту пору не было антибиотиков.

Бабушка, впрочем, была не единственная связующая нить. На Украине жили ее братья Исак и Израиль, частенько заезжавшие в Москву по служебным делам. В разговоре друг с другом они часто соскакивали на идиш. Все они в детстве обучались ивриту и могли свободно читать Тору.

По рассказам бабушки и ее братьев я составил генеалогическое древо, сладостно сознавая, что ветви его питаются от корней восходящих к Аврааму, Ицхаку и Йакову.

На том моем родословном древе русская ветвь, разумеется, тоже присутствовала, но тем яснее мне самому виделось различие между двумя корнями: один из них вел в небо, второй - в почву. Впрочем, этому своему русскому корню я бы тоже хотел воздать должное.

Ведь и русский патриотизм далеко не всегда сводится к шовинизму. Во всяком случае, в ту пору, когда суворовский возглас: «Мы русские, какой восторг!» был мне по-настоящему близок, я любил и ценил Россию за ее «вселенскость».

ЛИТЕРАТУРНЫЕ СВЯЗИ

В самом деле, в русском национализме часто присутствует мало кому другому присущий «всечеловеческий» компонент. Русским свойственно восприятие своего национального дела, как общечеловеческого. И это влекло. Всяким патриотом я бы сделался едва ли. Болеть за какую-то страну только потому, что ты в ней родился, мелко и ненормально.

Вменяемые люди «болеют» каждый раз за ту страну, которая в тот период несет бремя истории всего человечества. А это, как отмечал Гегель – эстафета: народы, «чья эпоха минула, не идут больше в счет во всемирной истории» (Цит по Кузнецов «Немецкая классическая философия» М. 1989 стр 382).

Не стану углубляться здесь в эту теорию и раздавать оценки национальным характерам, но не могу не отметить, что Священная история решительно выпадает из этой схемы. Вопреки Гегелевской концепции, Израиль не «утратил избрания», более того, именно сопряженностью с вечной судьбой Израиля объясняется аналогичная свехсрочная пассионарность, присущая так же и некоторым другим народам.

Всякий народ, навязчиво пытающийся привить себя к Священной истории, что–то священное в своем анамнезе, скорее всего, имеет. А русские как раз всегда очень в этом отношении выделялись. Многие ли столицы претендуют на звание Третьего Рима? А ведь и этого русским показалось недостаточно.

Савелий Дудаков пишет: «Известная формула "Москва – третий Рим", упоминаемая в письмах старца псковского Спасо-Елеазарова монастыря Филофея к великому князю Василию III (XV в.), оказывалась недостаточной; надо было доказать родственность православной Москвы "избранному народу" и утвердить переход благословения Божьего на русский народ.

Эту, скажем, весьма нелегкую задачу разрешили в России не без помощи просвещенных и прошедших школу иезуитских колледжей малороссийских выходцев, которые и создали новый миф, строившийся на представлении, что «Мосох, или Мезех, шестой сын Иафетов, внук Ноев, есть отец и прародитель всех народов Московских»… Многочисленные легенды о происхождении Москвы от сына Яфета Мосоха были собраны автором "Синопсиса" Иннокентием Гизелем в 1674 г. в первой учебной книге по истории, выдержавшей благодаря своей популярности до середины XIX в. около тридцати изданий» (+С.Дудаков «История одного мифа» М. 1993 стр 16)

Но с какой стати у русских могла возникнуть потребность искать библейские корни? Откуда этот зуд? Почему русские ощущают себя "всечеловеческим", "богоносным" народом? Возможно ли такое без какой-то действительной причастности к Священной истории, без действительной сорпряженности с судьбой Израиля?

Как ни странно, но в этом отношении еврейский взгляд не только согласен с русским, но предлагает ему куда более заманчивую генеалогию, нежели та, которую предложил Матвей Стрыйковский.

Существует предание, восходящее еще к Виленскому Гаону, согласно которому русские являются прямыми потомками Эсава - брата Йакова.

Эсав - близнец и «альтер эго» Израиля - считается в еврейской традиции фигурой амбивалентной. С одной стороны, он ненавидит брата и враждует с ним, но с другой - остается открытым покаянию, и вера в восстановление братских отношений с ним всегда сохраняется. Так, комментируя сцену встречи братьев после возращения Йакова из Месопотамии, рабби Нафтали Цви Иегуда Берлин (Ханацив) из Воложина (1817-1893) пишет: «то, что они плакали оба, учит тому, что также Иаков проникся в тот час чувством любви к Эсаву. И также в последующих поколениях: когда потомки Эсава в чистоте духовной признают семя Иакова и величие его, тогда и мы признаем Эсава, потому что он брат наш». (+Комментарии к Торе «Хаэмек давар» (на слова: «и плакали» Быт 33:4)).

В целом вся западная цивилизация, согласно еврейской традиции, находится под духовным патронажем Эсава. Если во времена пророков потомками Эсава считались только произошедшие от него эдомитяне, то после разрушения Второго Храма это имя было присвоено Римской империи («Авода зара» 11.б). Отныне Рим - и только Рим стал ассоциироваться в еврейском мире со словом «Эсав». Когда же римская империя исчезла, а на ее месте образовалась общность христианских народов, то имя Эдом закрепилось в еврейской традиции за христианской цивилизацией.

Но, как известно, в свое время римская империя раскололась на западную и восточную. При этом, если западный Рим в наши дни наиболее полно представлен США (заимствовавшими римскую властную символику: сенат, Капитолий и т.д.), то восточная часть в свое время возродилась в лице России, заслуженно присвоившей себе имя «Третий Рим» (кстати геральдический знаки Рима, США и России – орел, является символом Эсава) (+Магараль «Тиферет Исраэль»).

Итак, именно в происхождении русских естественно усматривать осознание этим народом своего универсального предназначения, осознание своей исключительности.

И только этим происхождением можно объяснить то, что в какой-то момент эта страна рассматривалась Провидением в качестве возможного патрона сионистского проекта.

Действительно, ученики Виленского Гаона (1720-1797) передали от имени их учителя следующее загадочное пророчество: «Когда корабли России пересекут проливы Босфора и Дарданеллы, одевайте праздничную одежду, ибо это – предзнаменование прихода Машиаха». (+Алеви Айзенберг «Еврейские предсказания о будущем человечества» Иерусалим. 1984 стр 74)

Что мог иметь в виду Виленский Гаон? Каким образом в его сознании еврейское избавление могло связаться с успехами российской армии? Подсказку мы находим в книге С.Дудакова «История одного мифа». Автор пишет: «Светлейший князь Григорий Александрович Потемкин (1739-1791)..., внимательно следя за развитием событий в Оттоманской империи и ожидая ее конца, решил в 1786 г. создать… израильский полк. Этот малоизвестный исторический факт… в литературной версии известен по произведению историка и романиста Н.А.Энгельгардта (1867-1942):

"- Теперь, господа, прошу вас на смотр нового сформированного мною Израилевского Эскадрона, – сказал светлейший и пошел к стоявшей в конце сада декорации,.. За нею был широкий плац.... - они уже недурно держатся в седле и если еще подучатся, из них выйдет отличное войско, – пресерьезно говорил Потемкин.

И он стал развивать ту мысль, что когда империя Османов будет, наконец, разрушена, Константинополь и проливы в русских руках, то и Иерусалим более не во власти неверных. А тогда должно в Палестину выселить всех евреев, так как от них в Европе происходят одни плутни. На родине же своей они возродятся. И вот, в предвидении сего и приготовляется будущее палестинское войско». +С.Дудаков «История одного мифа» М. 1993 стр 30).

Когда Виленский Гаон завещал ученикам свое странное пророчество, потемкинский проект был уже лет десять как погребен вместе со своим автором. Но веком позже (1878) русские войска под предводительством генерала Скобелева непосредственно приблизились к Босфорскому проливу и готовились к освобождению Константинополя, причем для участия в этом походе вновь были сформированы еврейские части.

То был час, когда Москва могла не только возродить восточную часть римской империи, но и решить столь мучивший ее «еврейский вопрос», восстановив царство Израиля! Так бы тому и быть, если бы Британия не остановила продвижение российской армии, угрожая самым решительным образом поддержать турок.

Однако главным доводом в пользу того, что русский народ является одним из представительных отпрысков Эсава, является тот факт, что в какой-то момент Россия оказалась литературной сверхдержавой!

Согласно еврейскому видению (Магараль «Нецах Исраэль» Гл 16), брат Йакова Эсав унаследовал не только силу, не только внешнюю власть над этим миром («мечом своим будешь жить»), но также и красоту, лидерство в эстетической сфере. Это с одной стороны. С другой, европейской, стороны оценка оказалась схожей: миром заправляет искусство!

Согласно классической европейской философии, в первую очередь именно в литературе реализуется тот могущественный субъект истории, которого Шеллинг прозвал мировым духом (Welt-Geist), и который дрейфуя от народа к народу, ведет человечество к его последней цели (усмотренной Гегелем в Прусском государстве).

Шеллинг понимал философию как “историю самосознания, проходящего через различные эпохи таким путем, что в конечном счете последовательность их приводит к единому абсолютному синтезу”. Но центральную роль в этом процессе он отводил именно искусству: «В искусстве мы имеем как документ философии, так и ее единственный извечный и подлинный органон» – пишет Шеллинг. – «Всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывающуюся ему часть мира, и из его материала создать собственную мифологию; мир этот находится в становлении, и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той лежащей в неопределенной дали точки, когда мировой дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений нового мира...” (+Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. стр 143)

Мировой дух царствует в истории с ее первых шагов. Однако актуально его замысел проявляет себя лишь в эпоху «нового мира», то есть в финишное шестое тысячелетие, начавшееся в 1240 году. «Великая поэма» - это поэма именно «шестого дня».

«Для пояснения приведу пример величайшего индивидуума нового мира, - продолжает Шеллинг: - Данте создал себе из варварства и из еще более варварской учености своего времени, из ужасов истории, которые он сам пережил, равно как из материала существующей иерархии собственную мифологию и с нею свою божественную поэму... Так же и Шекспир создал себе собственный круг мифов... из исторического материала своей национальной истории... Сервантес создал из материала своего времени историю Дон Кихота, который до настоящего времени, так же как и Санчо Панса, носит черты мифологической личности. Все это вечные мифы. Насколько можно судить о гетевском "Фаусте" по тому фрагменту, который мы имеем, это произведение есть не что иное, как сокровеннейшая, чистейшая сущность нашего века. Поэтому "Фауст" и можно назвать подлинно мифологическим произведением». (+Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. М.: Мысль, 1966. Стр 147).

http://korolev.msk.ru/books/TOR/doc/Novaya_Shelling_Filosofiya_iskusstva.txt

Когда Шеллинг писал эти слова, остановиться он был вынужден на имени Гете, однако уже через два-три десятилетия эстафету стали перехватывать именно русские писатели. Но прежде чем заговорить об уникальном вкладе России в создание «великой поэмы», обратимся к личности задумавшего ее автора. Кто этот Welt-Geist, кто этот Мировой Дух?

И Шеллинг, и Гегель иногда в качестве синонима мирового духа использовали слово «бог», но если уже искать этому субъекту еврейский аналог, то им, конечно, окажется не столько Бог, сколько… сатана.

Кого-то это утверждение может покоробить. Какое отношение к сатане может иметь классическая европейская культура с ее гуманистическими традициями? Между тем отношение все же имеется, причем его замечают даже и внутри самого христианского мира.

Духовник Гоголя, как известно, подтолкнул его к сожжению второго тома «Мертвых душ», а вдохновленная этим поступком Марина Цветаева пишет в статье «Искусство при свете совести»: «Один проснулся. Востроносый, восковолицый человек, жегший в камине шереметевского дома рукопись. Вторую часть “Мертвых Душ”… Священник служит Богу по-своему, вы — по-своему. — Кощунство. Когда я пишу своего Молодца — любовь упыря к девушке и девушки к упырю — я никакому Богу не служу… Когда же мы, наконец, перестанем принимать силу за правду и чару за святость! Искусство — искус, может быть самый последний, самый тонкий, самый неодолимый соблазн земли... Третье царство со своими законами, из которого мы так редко спасаемся в высшее (и как часто — в низшее!). Третье царство, первое от земли небо, вторая земля. Между небом духа и адом рода искусство чистилище, из которого никто не хочет в рай».

Да и разве Шеллинг не приходит к тому же самому выводу? Вспоминая “величайших индивидуумов нового мира”, Шеллинг начинает перечисление с природного римлянина (т.е. в представлении иудаизма сына Эсава) - Данте, заложившего основу “нового мира”, являющегося ключевой фигурой секулярной культуры. “В том святая святых, где “Поэзия и Вера сочетались”, - пишет Шеллинг, - Данте занимает место первосвященника и рукополагает все новое искусство на это служение”. (+Шеллинг Ф.В.Й. Философия искусства. («О Данте в философском отношении») М.: Мысль, 1966.-496с.-.). Но с одной стороны «сочетание Поэзии и Веры» совсем не идиллическое занятие, а с другой один из «рукоположенных» - Гете, как мы знаем, в своем творчестве сделал ставку не на Бога, а как раз на совершенно иного покровителя искусств, являющегося «частью той силы, которая вечно желает зла, но вечно творит благо».

Однако все встанет на свои места, если связанные с литературой «темные силы» представить так, как их трактует иудаизм, а не христианство.

АНГЕЛЬСКИЙ ХАРАКТЕР

Действительно, Ангел Смерти представлен в еврейский текстах не только неумолимым губителем, но зачастую также и покровителем праведников. Так, в трактате Кетуба (77.б) рассказывается история, в которой Ангел Смерти не просто прислуживал мудрецу, но и удерживал его от гибели, когда тот слишком приблизился к иному миру: «Когда заболел рабби Йеошуа бен Леви, сказали Ангелу Смерти: «Иди и исполни его желание». Пошел тот и показался перед Рабби. Сказал ему рабби: «Покажи мне мое место в грядущем мире». Сказал тот: «С удовольствием» ... Когда пришли они, поднял его Ангел над стеною, чтобы он мог разглядеть свое место. Прыгнул рабби Йошуа и упал по другую сторону стены. Схватил его Ангел Смерти за край одежды».

Как возможна такая двойственность? Дело в том, что по вере иудаизма, ангелы лишены свободы выбора и собственных глубинных желаний. В чем-то ангелы действительно превосходят человека, но даже в своем превосходстве они всегда остаются служебными по отношению к нему существами. Рамхаль заостряет этот парадокс: «Воистину главным созданием является человек. А все остальные творения, будь они ниже его или выше, существуют только ради него» (Луцато «Путь прямодушных» Ч 1. Гл 2)

Некоторых эта двойная бухгалтерия (в чем-то выше, в чем-то ниже) сбивает с толку, и ангелы мерещатся им существами однозначно более великими нежели они сами, так что для них "прежде всего достоин исследования следующий вопрос: «Почему Бог не назвал "по образу и подобию Своему" разумных, невещественных, небесных и близких к Нему ангелов? Ведь они в куда большей степени, чем человек, обладают началом самовластным и царствующим над всей землей и над самим человеком?" (Анастасий Синаит) (Символ 23 Анастасий Синаит «Об устроении человека» стр 303 Париж 1990).

Но факт остается фактом – не назвал, и не назвал, по-видимому потому, что являясь разумными существами, «самовластности» ангелы все же напрочь лишены. Ангел может совершенно честно повторить вслед за Декартом: «Мыслю – следовательно существую», но сравнительно с человеком (сверх того способным сказать: «принимаю самостоятельные решения – следовательно существую») ангельское существование почти призрачно.

Христианская церковь, выросшая на руинах греко-римской рационалистической традиции, на протяжении веков сохраняла перед разумом величайший пиетет. Даже выкрикивая «верю, ибо абсурдно», отцы церкви продолжали дышать с философами одним воздухом, и настолько превозносили дар разума, что просто не могли поверить, что такая «мелочь» как воля не прилагается всем разумным существам автоматически. Кто же не знает, что у всякого зверя, имеющего рога, имеются также и копыта? Однако все же не у всех копытных имеются рога.

Каждому свободному существу действительно прилагается разум - такой комплект явно наличествует. Но далеко не всякому разумному созданию придается также и собственная воля! А ведь именно воля, то есть полностью самоопределяющаяся воля - лежит в основе Божественного образа.

С первых своих шагов христианство провозгласило, что «сначала дьявол согрешил» (1Иоан 3.8.). Но в еврейской системе координат ангелы мыслятся существами некомпетентыми совершать нравственный выбор. Согласно еврейскому пониманию, ответственность за грехопадение несет не змей (будь он животное или ангел), а человек. В системе иудаизма к ангелу в той же мере, что и к животному, неприменимы не только термины “праведность” и “злодейство”, но даже и понятие “грядущая жизнь”. Р. Йегуда-Лейб из Праги (Магараль) такими словами выражает это положение: “Израиль, который приглашен и готовится к грядущему миру, может благословлять: “Да будет великое имя Его благословенно вечно, во веки веков”, но не ангелы, которые не имеют доли в грядущем мире. Так как каждый из них сохраняется на своем уровне, ангелы остаются тем, кем являются, и не могут превзойти и подняться на ступень выше” (“Нецах Исраэль” 22).

Ангелы - это прежде всего посланники, проявляющие расторопность внутри своей миссии, но не задающие ее. Имена ангелов даются им в зависимости от их задачи; иными словами, имя ангела - это его фамилия, его родовое имя, частного же имени у него нет. Раши так раскрывает изумленный вопрос ангела, побежденного Йаковым: "Зачем ты спрашиваешь об имени моем?", (Берешит 32.30.): "У нас нет постоянного имени, наши имена меняются в зависимости от поручения, которое нам повелено исполнить и с которым мы посланы". И этот взгляд опять же коренным образом расходится с христианским взглядом, согласно которому ангелы суть чистые intelligensio, совершенно лишенные родовой принадлежности (Аквинат).

Именно в этом скрывается причина той двойственности, которой отмечено в иудаизме служение Ангела Смерти, да и не только его. Действительно, двойственность, двуликость, обратимость миссии - важная характеристика вообще всех ангельских сил, как «темных», так и «светлых».

Например, в сказании об Ашмадае (Гитин 68) сообщается, что этот враг и соблазнитель человеческого рода, сбивающий с пути всех людей, вместе с тем вывел на правильную дорогу пьяницу и слепца. Имеется в виду, что он вводит в заблуждение средних людей, но в то же время выступает в качестве ангела-хранителя для определившихся грешников (пьяница) и праведников (слепец).

Примером обратной трансформации могут служить Метатрон и Керувы. Метатроном именуется верховный Ангел, о котором говорится в Торе: «Вот, Я посылаю ангела пред тобою, чтобы хранить тебя на пути и привести тебя в то место, которое Я приготовил. Блюди себя пред ним и слушайся голоса его, не прекословь ему, ибо он не простит проступка вашего, так как имя Мое в нем». (Шмот 23:20-21). Согласно каббалистическому учению «йордей меркава», именно Метатрон является тем «ракетоносителем», с помощью которого мистик покидает космос и прорывается к престолу Всевышнего, но одновременно этот Ангел служит также и завесой между человеком и Богом.

Что же касается Керувов – то двойственность чуть ли не важнейшая их характеристика. Так на крышке ковчега завета размещались два золотых Керува – один с мужским, другой с женским лицом. Голос Всевышнего, открывавшегося Моше в Скинии, доносился из места, находящегося между этими Керувами, которые тем самым обозначали область предельного сближения Бога и человека. Между тем этих Керувов традиционно принято отождествлять с тем Керувом, который хранил путь к древу жизни! Иными словами, тот же самый ангел, который предельным образом приближает к Богу людей достойных, стоит на пути недостойных.

ОХОТНИЧЬИ РАССКАЗЫ

Эта же двойственность свойственна, разумеется, и главе демонического мира – Ангелу Эсава. Но каким образом небесный покровитель брата Йакова вообще мог получить эту сомнительную роль?

Она представляется в каббале как результат обособления и отчуждения Божественного Суда. Согласно Зоару, Авраам явил в этом мире Божественное качество милости. Однако избыточная ничем неограниченная милость оборачивается своим отрицанием: неспособный (из-за этой избыточности) отказать Саре, Авраам входит к Агари и порождает Ишмаэля, в котором этот избыток обособляется и озлокачествляется (джихад, как известно, совершается «во имя Милостивого и Милосердного»). Аналогичная история происходит и с Ицхаком, переполненность которого качеством Суда – то есть бескомпромиссной требовательностью правды – нашла себе выход в Эсаве (знаменитое «римское право»). Можно сказать, что Эсав и Ишмаэль - две равноправные стороны демонического мира, однако общее руководство темными силами осуществляется все же именно Эсавом (чрезмерной строгостью, а не чрезмерным попустительством).

И все же не только «сбалансированный» суд (Ицхак), но даже и суд экстремальный (Эсав) в конечном счете подотчетны Создателю и славят Его. Целиком отвергается лишь внук Эсава - Амалек, носитель дуалистической нацисткой идеологии, олицетворяющий собой последнюю дистилляция суда. О нем сказано: «Сотри память об Амалеке» (Двар 25:17-19).

Второе имя Йакова, Израиль, обычно трактуется в христианском мире как «боровшийся с Богом», что вроде бы недвусмысленно явствует из следующей истории: «И остался Йаков один. И боролся с ним некто до восхода зари, И увидел, что не одолевает его, и коснулся сустава бедра его, и вывихнулся сустав бедра Йакова, когда он боролся с ним. И сказал: отпусти меня, ибо взошла заря. Но он сказал: не отпущу тебя, пока не благословишь меня. И сказал тот ему: как имя твое? И он сказал: Йаков. И сказал: не Йаков отныне имя тебе будет, а Израиль, ибо ты боролся с богом («элоким») и с людьми, и победил» (32:25-29)

Слово «элоким» в первом значении действительно означает «Бог», но иногда его все же трактуют и иначе: как «вельможи», «судьи», или как «ангел». Именно как раз в этом последнем значении понимается это слово еврейской традицией в приведенном эпизоде.

Итак, Йаков боролся с Ангелом, с Ангелом Эсава, и этот Ангел не только благословил Йакова, но и нарек его именем избранника – Израиль. Если в нижнем мире (где всем заправляет свободный выбор) ненавистник Йакова Эсав оказывается способен к проявлению братских чувств, то тем более Ангел Эсава способен выполнять конструктивную миссию в мире верхнем, и главная из таких его позитивных миссий, несомненно, литературная.

Я уже отметил, что сила Эсава, связанная с внешним успехом, неизбежно предполагает эстетическую составляющую. Однако не только в ней дело: «И отроки выросли, и стал Эсав человеком, сведущим в звероловстве, человеком поля; а Йаков – человеком кротким, живущим в шатрах». (25:27)

В шатрах составляются и исследуются ученые труды, но художественная литература зарождается на просторах полей, беллетристика уходит своими корнями в охотничьи рассказы! Писательское ремесло – это ремесло охотника. Сначала писатель охотится за «типажами», занося в свой блокнот характеры и жизненные эпизоды, а затем выходит уже на ловлю героев, самым безжалостным образом загоняя их в угол. «Возьмите рассказы Чехова, - пишет Шестов, - каждый порознь или, еще лучше, все вместе: посмотрите за его работой. Он постоянно точно в засаде сидит, высматривая и подстерегая человеческие надежды. И будьте спокойны за него: ни одной из них он не просмотрит, ни одна из них не избежит своей участи. Искусство, наука, любовь, вдохновение, идеалы, будущее — переберите все слова, которыми современное и прошлое человечество утешало или развлекало себя — стоит Чехову к ним прикоснуться, и они мгновенно блекнут, вянут и умирают. И сам Чехов на наших глазах блекнул, вянул и умирал — не умирало в нем только его удивительное искусство одним прикосновением, даже дыханием, взглядом убивать все, чем живут и гордятся люди. Более того, в этом искусстве он постоянно совершенствовался и дошел до виртуозности, до которой не доходил никто из его соперников в европейской литературе. Я без колебания ставлю его далеко впереди Мопассана. Мопассану часто приходилось делать напряжения, чтоб справиться со своей жертвой. От Мопассана сплошь и рядом жертва уходила хоть помятой и изломанной, но живой. В руках Чехова все умирало». (+Л.Шестов «Начала и концы» СПБ. 1908 с 5)

В детстве я обожал сочинять, в основном пародируя полюбившихся авторов: Дюма, Купера, Жюль-Верна, Конан Дойля. В 5-ом классе я стал сшивать маленькие тетрадочки в виде книг и заполнять их потоком своей фантазии. Исписанными тетрадями был забит весь мой «сейф» - деревянный ящик, установленный родителями под кухонной раковиной.

Дух Эсава – дух сочинителя, рыболова и «рубаки», безраздельно владел мной все мое детство. В какой-то момент, правда, - с восточной на западную - сменилась ориентация: хотя трехтомник русской истории Костомарова еще долго оставался моей настольной книгой, в какой-то момент мое сердце было целиком передано Эсаву римской, а не византийской цивилизации.

Если в десятилетнем возрасте я жил прежде всего русской стариной, российской историей, что помнится мне по тем восторгам, с которыми я смотрел вышедшую в 1962 году «Гусарскую балладу», то вскоре горизонты несколько раздвинулись. Годом позже в советский кинопрокат поступил французский фильм «Три мушкетера», и Портос полностью затмил поручика Ржевского.

Ажиотаж среди школьников эта лента вызвала невероятный. Полкласса записалось в кружок по фехтованию, а мой друг Юра Тихонов пошел учиться еще и верховой езде. Излишне говорить, что мы с ним залпом прочитали тогда «Трех мушкетеров», а в течение ближайших лет восторженно смаковали всю трилогию.

В 4-ом – 5-ом классе после уроков все дети рубились на деревянных шпагах, а наиболее идейные сшили себе мушкетерские плащи и поделили роли, я был Атосом. Сверх того я периодически организовывал «тайные общества» и рыцарские ордена, а как-то раз создал в своем дворе даже самое настоящее королевство! Я назначил одного своего сверстника королем - Георгом Мудрым, распределил среди остальных дворовых мальчишек всевозможные должности, а сам стал главным советником. В подвале центрального подъезда стоял королевский трон, под которым хранился свод закона. Здесь вершились суды и планировались набеги на враждебные дворы. Королевство распалось через год из-за внутренних распрей.

Итак, отрочество мое, как у образцового сына Эсава, прошло в схватках, дворцовых интригах и литературных дерзаниях.

ДВА ПЛАНА УПРАВЛЕНИЯ МИРА

Но литература, как мы хорошо знаем, бывает не только художественная, но и духовная. И в этих двух литературах отражаются два плана управления миром.

Суды Всевышнего касаются сокрытой от всех глаз человеческой сердцевины, а потому они бывают неожиданны и внезапны, они перечеркивают кармы и переиначивают судьбы: «Луки героев ломаются, а слабые препоясываются силою. Сытые за хлеб нанимаются, а голодные перестали (голодать); даже бесплодная может родить семерых, а многочадная изнемогает. Господь умерщвляет и оживляет, низводит в преисподнюю и поднимает. Господь делает нищим и обогащает, унижает и возвышает… ибо не силою крепок человек» (1 Шмуэль 2:4-8).

Однако постановления этих Божественных судов могут приводиться в исполнение как непосредственно самим Богом, так и Его Ангелом. «Унижения и возвышения», производимые Самим Богом, сопровождаются явными чудесами, сопровождаются Его Откровением, как это было при исходе из Египта (Песах). «Унижения и возвышения», производимые Им же, но посредством Ангела, как это имело место во время Персидского плена (Пурим), вплетены в естественный ход событий. Однако это не единственная их особенность. Когда переворачиванием «колеса фортуны» заняты Ангелы, то это, как правило, сопряжено со смехом, по меньшей мере, с иронией.

В ТАНАХе недвусмысленно утверждается, что Бог смеется над нечестивцами: «Замышляет нечестивый злое против праведника и скрежещет на него зубами своими. Господь смеется над ним, ибо видит, что придет день его». (37:13), или, «Восстают цари земли и властелины совещаются вместе – против Господа и против помазанника Его: «Разорвем узы их и сбросим с себя путы их?» Сидящий на небесах усмехается, Господь посмеется над ними» ( Тегиллим 2.4).

Итак, Бог смеется над гордецами, и мы вправе сказать, что суд над египетскими богами (Шмот 12:12) являлся одновременно их осмеянием. Между тем сама Тора такого слова в связи с Исходом из Египта все же не использует, а в десяти казнях ничего особенно смешного не отмечалось.

В то же время другое историческое событие, а именно избавление евреев от поголовного истребления во времена персидского царя Ахашвероша (Ксеркса) – носило как раз карнавальный характер!

События Песаха и Пурима параллельны: в обеих случаях на карту было поставлено существование Израиля, обе истории начались в одном и том же месяце (нисане), обе растянулись на год (ровно столько продолжались десять казней), причем в обоих случаях задержка была вызвана волей земных владык. Но если в Пасхальной истории не только природные стихии, но даже и само упрямство фараона (Паро) контролировалось Богом («Я ожесточу сердце Паро и умножу знамения Мои и чудеса Мои в земле Египетской» (Шмот 7:3), то в истории Пурима все было «пущено на самотек». Божественный лик был сокрыт до такой степени, что даже имя Всевышнего ни разу не упомянуто в свитке Эстер!

Многие сюжетные повороты и сцены той истории (например, припадание Амана к ложу царицы, принятое Ахашверошом за попытку ее изнасилования 7:8), явно выдают в их режиссере какого-то Ангела.

Бог Израиля может обойтись без помощи Ангела смерти и, пройдя по земле Египетской, собственноручно умертвить всех египетских первенцев, но трудно представить, чтобы Он лично занимался подстраиванием ситуаций, достойных комедии положений.

«Сокрыть Свой лик» означает для Бога дать Ангелу общее распоряжение, кого следует унизить, и кого возвысить, а уже тот сам тщательно разрабатывает и реализует соответствующий план. Но, по-видимому, как от математического решения ожидается простота, так от ангельского решения ожидается… ирония.

Как бы то ни было, осмеяние гордецов выглядит совершенно по-разному, в том случае, когда оно осуществляется непосредственно самим Богом, и в том случае, когда оно доверятся Ангелу. Когда «луки героев ломаются, а слабые препоясываются силою» не непосредственно самим Богом, а посредством Ангела, то это, как правило, сопряжено с характерными «подставами» и комическими ситуациями.

Хотя неопределенные ситуации отнюдь нередки, совсем немалочисленны случаи, в которых «почерк» Бога и «почерк» Ангела легко узнаваемы.

ГРАФОЛОГИЧЕСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

Знамения самого Бога прозрачны и обращены лично. Они могут выглядеть непритязательно для окружающих, но для своего адресата всегда ярки, внезапны и ослепительны как вспышка молнии. Человек чувствует, что его застали врасплох, что его поймали на мысли!

Как-то раз я беседовал с юношей, довольно скептически относящимся к религии. Я пытался объяснить ему, почему Бог ожидает от людей того или иного поведения. В течение часа мы перескакивали с ним по дюжине самых разных тем. Мои увещевания не слишком впечатлили моего собеседника, однако вскоре после нашей беседы он взял в руки Тору, и та случайно открылась на странице, где перечислялись заповеди, связанные как раз со всеми теми вопросами, которые мы обсуждали. Его жизнь после этого изменилась.

Бывают случаи смешанные, когда корень знамения не определен столь явно, когда с одной стороны, осмысленность совпадений налицо, но с другой – не вполне ясна ее применимость к нам. Например, резидентура советской разведывательной сети в Европе в годы Второй мировой войны располагалась на той же лестничной клетке одного из брюссельских домов, что и штаб абвера, занимающегося поисками русских шпионов! Исследователь истории «Красной капеллы» Жиль Перро встречался с руководителем бельгийской сети абвера Францем Фортнером, в конце концов вышедшим на след советского резидента Леопольда Треппера. Вот что рассказал Фортнер: «Я снял помещение под экспортно-импортную контору на имя Рьепера в торговом доме 192 на улице Руайяль. Их бюро было расположено на той же лестничной клетке, что и моя контора, в смежном помещении, разделенном такой тонкой перегородкой, что мы слышали друг друга, находясь в соседних комнатах… я десятки раз сталкивался с ними на лестнице! Встречал на лестничной площадке, и мы раскланивались!... Действительно, фантастическая история! Если бы такое прочитали в романе, сказали бы, что автор напридумывал слишком много».

Но зачем, какому «автору» могла понадобиться эта «шутка»?

Автором такой игры вполне может быть ангел, но все же может быть и Бог. Ведь будь Треппер верующим, встреча со следователем в лице соседа по лестничной клетке могла бы послужить ему знаком - знаком, что он не забыт, что все под контролем. Это что-то вроде весточки с воли: ты за решеткой, но сердце согрето. Кстати, Треппер после той поимки… бежал.

Третий случай, в котором почерк ангела явственен и отчетлив: стечение обстоятельств заведомо бессмысленно, ни к кому не обращено, и всех озадачивает. Древние звали это судьбой.

Что, например, значит перекличка множества деталей, связанных с убийством двух американских президентов Линкольна и Кеннеди?

Линкольн стал президентом в 1860-м, а Кеннеди — в 1960-м. Их обоих застрелили, обоих выстрелом в голову, обоих в пятницу и обоих в присутствии жен. Оба их убийцы погибли до суда. Заменившие Линкольна и Кеннеди президенты носили одну фамилию - Джонсон. Линкольн был убит в театре «Форда», а Кеннеди был убит в автомобиле «Линкольн» производства Форда. Убийца Линкольна выбежал из театра, в котором совершил покушение и был схвачен на чердаке. Убийца Кеннеди стрелял с чердака, и был задержан в кинотеатре.

Подмечено также, что Гитлер пришел к власти спустя 129 лет после того, как Наполеон стал императором, что Гитлер напал на Россию через 129 лет после нападения на нее Наполеона, и, что он был побежден спустя 129 лет после проигрыша Наполеона (130-летие битвы при Ватерлоо отмечалось 18 июня 1945 года).

В ряде случаев совпадения вполне осмысленны, но помечены характерным издевательским смайликом, которым любит пользоваться именно Ангел смерти.

Например, его авторство легко опознается в финальной сцене истории русского коммунизма, когда 19 августа 1991 года советские танки оккупировали Российскую столицу.

Советские символы подверглись в тот день грандиозному осмеянию в жанре соцарта. Все началось с трансляции выступления Ельцина, который зачитал свои хулиганские указы не откуда-нибудь, а именно с посланного арестовать его броневика. Немедленно выросли баррикады, но не где-нибудь, а именно на Баррикадной, причем с включением соответствующего казенного мемориала в комплекс действующей линии обороны. Здание бывшего совета министров, в котором укрепился Ельцин, вдруг неожиданно нареклось «Белым домом» и образовало с Соединенными Штатами единое суверенное пространство! Ведь располагающееся неподалеку от «Белого Дома» посольство США в значительной своей части оказалось охваченным баррикадами, превратившись тем самым в наиболее надежный участок укреплений. На двое-трое суток США и Россия слились в некое совершенно фантастическое суверенное образование, создали некий остров свободы в океане коммунизма. Как будто бы интернационал «горнего мира» схватился с интернационалом «мира нижнего». Но пожалуй, самым впечатляющим явилось зловещее зрелище «экспорта революции», когда российская столица наводнилась советской бронетехникой. В тот миг Москва перестала ассоциироваться с образом жандарма Европы и превратилась в одну из ее столиц, таких же, как Прага, Будапешт, Вильнюс.

СМЕХ БОГА И ИРОНИЯ ДУХА

Этот последний тип, последний образец провиденциального почерка, особенно присущ ироничному «мировому духу», который по словам Гегеля, «дает людям действовать как им угодно, не стесняет игру их страстей и интересов, а получается из этого осуществление его целей, которые отличны от целей, руководивших теми, которыми он пользуется”; (+Цит по Кузнецов «Немецкая классическая философия» М. 1989 стр 377).

“Великие люди в истории - это те, чьи личные, частные цели заключают в себе субстанциальное, являющееся волей мирового духа”, - пишет Гегель, причем, относя к этим “великим людям”, как вдохновенных политиков, так и поэтов. Посредственности, люди страстей тоже находятся под водительством мирового духа, но помимо своей воли. Иными словами, к поэтам (и великим политикам) мировой дух благоволит, обывателей - использует. Особое же место в этом процессе занимает «всеобщая мировая ирония» [Гегель. Сочинения.- Т.10. Лекции по истории философии. Книга вторая.- М.: Партиздат, 1932, с.47).

«Разум столь же хитер, сколь могуществен». – утверждает Гегель, поясняя при этом, что «хитрость состоит вообще в опосредующей деятельности, которая, позволив объектам действовать друг на друга и истощать себя в этом воздействии, не вмешиваясь вместе с тем непосредственно в этот процесс, все же осуществляет лишь свою собственную волю». «Можно назвать хитростью разума то, что он заставляет действовать для себя страсти, причем то, что осуществляется при их посредстве, терпит ущерб». (+Гегель. Энциклопедия философских наук, в 3-х тт. Том 1 «Логика». М.: Мысль, 1974, с. 397–398 (§ 209)].)

Как мы видим, характеристика, данная мировому духу Гегелем, удивительно соответствует образу ангельских существ еврейской традиции, которые хитры и могущественны, которые насмехаются над посредственностями, но покровительствуют мудрецам.

Сам Гегель вообразил свой абсолютный разум неким последним откровением Творца мира, очищенным от всех мифологических привнесений. Но гораздо правильнее поставить знак тождества между покровителем искусств – и покровителем демонов; гораздо правильнее отождествить Мировой дух не с Богом Израиля, а с Ангелом Эсава.

Но мог ли ироничный Мировой дух в последних строках «великой поэмы» не оставить автографа? Мог ли он не появиться? Так возник булгаковский Воланд.

МЕССИР

Загадочная "позитивность" Воланда, которого Булгаков называл главным героем своего романа и которого признавал своим астральным меценатом, «позитивность», казалось бы, идущая вразрез с ролью, предписываемой ему христианством, отмечается всеми исследователями "Мастера и Маргариты".

В этой позитивности заключается основная тайна этого романа. Так чешская исследовательница Ольнова назвала "Мастера и Маргариту" "Антифаустом". Канадский ученый А.К.Райт пишет: "Хотя булгаковский дьявол действительно "вечно совершает благо", очень мало оснований утверждать, что он "вечно хочет зла" (+ «Контест 1978» Бэлза «Генеалогия Мастера и Маргариты» М. 1978 стр 189).

"Пусть даже убийство Берлиоза останется на совести Воланда, зато во всех других случаях он морально безупречен, - пишет В.Лакшин и продолжает - Сам Воланд и его свита нимало не скрывают, что едва ли не во всех своих действиях они руководствуются добродетельными и даже назидательными целями" (+В.Лакшин «Литературно-критические статьи» М 2004 стр 277) . "Воланд не позволяет шуток по поводу "Света". Такого дьявола в мировой литературе до Булгакова действительно не было", - отмечает Л.Яновская (+Л.Яновская «Творческий путь Михаила Булгакова» М. 1983 стр 280)

Одни объясняют эту аномалию влиянием маргинальных гностических сект; другие - влиянием антропософии, с которой Булгаков мог быть скорее знаком, нежели с богомильством, и которую, как они считают, он откровенно пародировал. Я не берусь судить о том, кто именно влиял на Булгакова и насколько серьезно сам он к идее синергизма добра и зла относился. Меня этот вопрос интересует чисто феноменологически. А феноменологически эта идея Булгакова действительно достаточно близка иудейской, что также признают некоторые исследователи: «Бесспорно, что не только Иисус, но и Сатана представлены в романе отнюдь не в новозаветной трактовке. Вполне понятны поэтому попытки связать образ Воланда с ветхозаветным Сатаной, искушающим праведного Иова с согласия самого Господа» (+ Символ 23 Н.К.Гаврюшин «Литостротон, или Мастер без Маргариты» Париж 1990 стр 269)

Параллели с иудаизмом возникают в творчестве Булгакова, по-видимому, совершенно независимо без какого-либо влияния, но тем более убедительна их духовная подлинность.

Вот, например, как трактует Булгакова далекий от всякой мистики Лакшин: "В законе справедливости, трубадуром которого выступает в романе дьявол, есть, впрочем, одна сторона, неприятная ему самому. Воланд ставит правилом своей деятельности возмездие, воздаяние, но совершенно глух к идее милосердия. А между тем без милосердия, как и без возмездия, убежден Булгаков, не может жить в мире справедливость. И женскому сердцу Маргариты дано в романе выразить эту мысль. Маргарита отказывается от любезного предложения Воланда покарать Латунского мгновенной смертью... Еще более досаждает Воланду история с несчастной Фридой. Эта Фрида, обманутая и удушившая платком ребенка, - вариация гетевской Гретхен... Маргарита обращается к Воланду с просьбой помиловать Фриду. Но Воланд не в силах помочь: прощать должно другое ведомство. И это легче сделать, пожалуй, самой Маргарите... Как мы теперь начинаем понимать, справедливость в представлении Булгакова не сводится к наказанию, расплате и воздаянию. Справедливостью распоряжаются два ведомства, функции которых строго разделены: ведомство возмездия и ведомство милосердия". (+ В.Лакшин «Литературно критические статьи» М. Гелеос. 2004. Стр 308)

Здесь, впрочем, уместно привести само это рассматриваемое Лакшином высказывание Воланда: "Дело в том, дорогая королева, что тут произошла маленькая путаница. Каждое ведомство должно заниматься своими делами. Не спорю, наши возможности довольно велики, они гораздо больше, чем полагают некоторые, не очень зоркие люди... но просто, какой смысл в том, чтобы сделать то, что полагается делать другому, как я выразился, ведомству? Итак, я этого делать не буду, а вы это сделаете сами".

Замечание вполне «каббалистическое». Ведь каббала учит, что сфира Дин (Суд), соответствующая в нижнем мире Ицхаку - уравновешивается сфирой Хесед (Милости), соответствующей Аврааму, и порождает при этом третью сфиру - Тиферет, т.е. Красоту или если угодно Справедливость, соответствующую Иакову. И именно озлокачествление качества Суда, т.е. его отказ принять этот синтез, породил согласно иудаизму, демонический мир прообразуемый Эсавом, породил то «ведомство», которым как раз и заведует его ангел.

Но Эсав, навсегда остается братом («Не гнушайся эдомитянином, ибо он брат твой» Дварим 23.8), причем братом, открытым покаянию. Поэтому неудивительно, что находящийся под покровительством Эсава «новый мир» также способен обнаруживать в своей истории такие Божественные качества как «милость», «суд» и «справедливость».

Движимый исключительно гением секулярного творчества, гением “мирового духа”, Булгаков ворвался в сферу мистики и произвел переворот. "Превратив мировую культуру в высшую силу, Булгаков разыграл свое время и - обыграл его, - признают М.Каганская и З.Бар-Селла, - в романе есть тайна, перекрывающая сюжет" (+М.Каганская и З.Бар-Селла, «Мастер Гамбс и Маргарита» Тель-Авив 1984 стр 155).

Воланд и в самом деле обладает всеми теми чертами, которые усматривали в мировом духе Шеллинг и Гегель – он хитер и могущественен, он «ироничен», он покровительствует литераторам и жестоко насмехается над бездарностью, но в то же время он не Бог, а бесстрастный служебный дух, вполне соответствующий Ангелу Смерти, ангелу-хранителю Эсава еврейской традиции.

Чтобы глубже понять и прочувствовать это сходство, достаточно обратиться к следующей агаде из Гемары (Хагига 4-5): "Р.Иосеф, когда читал следующий пасук, плакал: "есть кончина без суда" (Мишлей. 13.23). Сказал: Разве есть кто-нибудь уходящий не в свое время? И разве имеется умерший без причины?

Находился как-то раз у р.Биби бар Абайе Ангел Смерти и смотрел рабби Биби бар Абайе, как забираются души Ангелом Смерти. Сказал Ангел Смерти подчиненному ему духу: ступай приведи мне Мирьям, которая делает женщинам прически. Он пошел и принес Мирьям, которая присматривает за детьми. Я ведь повелел принести тебе Мирьям, делающую прически, - сказал Ангел Смерти. Ответил служебный дух: если так, я верну эту к жизни. Сказал Ангел Смерти: Раз уж ты принес ее, должна остаться.

Итак, есть пример, как женщина умерла без суда, но по ошибке. Спросил его: как если еще не пришло время той женщине умереть, ты мог взять ее? Тот (служебный дух) рассказал, как удалось ему это сделать: она была неосторожна, когда зажигала лампу, я подтолкнул головню, обжег ее и так сумел взять ее.

Спросил р.Биби бар Абайе у Ангела Смерти: разве у вас есть право поступать так, и забирать душу человека прежде назначенного (Богом) времени? И сказал Ангел Смерти, а разве не сказано: "есть кончина без суда?" Но душу ее до назначенного ей времени я не забираю, а помещаю в хранилище. Спросил его рабби Биби бар Абайе: А что делаешь ты с годами положенной ей жизни? Сказал Ангел Смерти: "если есть мудрец, который отказывается от сладостей этого мира, я добавляю ему лета жизни".

Спрашивается, разве не похож покровительствующий Мастеру Воланд, открывающий ему "истинный ход" евангельского повествования, на этого Ангела Смерти нашей Гемары, который продлевает дни жизни богобоязненных раввинов и приоткрывает им значение слов Торы?

ВЕК АТЕИЗМА

Неудивительно, что Воланд видит в своих проделках не отрицание бытия Божия, а напротив, его «шестое доказательство».

Признаюсь, что в поисках этого - «шестого» - неучтенного философией доказательства - я провел золотые годы своей юности, так как несостоятельность пяти табельных доказательств мне объяснили старшие товарищи – философы. Но начну по порядку.

В пору моей юности религиозная литература в открытом доступе уже давно не встречалась. Библию нельзя было увидеть не только в букинистических магазинах, но даже в церквях, и тем более на книжных полках среднестатистических граждан. Но у меня в доме имелась и Тора с параллельным переводом и Библия. В 10 классе я так часто вытаскивал ее с книжной полки, что дед решил подарить ее мне в личное пользование.

В 1969 году, когда я поступил на биологический факультет Медицинского института (МБФ), я уже ни на день не мог оторваться от Божьего Слова: я постоянно нашептывал полюбившиеся речения и записывал их на полях лекционных тетрадей. Одновременно начал штудировать и различные религиозно-философские сочинения, которые находились у нас дома.

Собственно церковной литературы у дедушки не было, но то что было, в те времена сыскать было почти невозможно. Я бросался от Абеляра к Бердяеву, от Францизска к Франку, от Розанова к Ницще. Но главное открытие произошло через неделю после смерти деда - в июле 1972 года, когда я натолкнулся на собрание дореволюционных работ Льва Шестова. Я прочитал их к концу лета, а осенью приобрел на черном рынке изданный в Париже сборник статей «Умозрение и откровение». Эта книга, противопоставляющая греческой философии Синайское откровение, на всю жизнь сориентировала меня в вопросе веры.

Знаменательно и символично, что эта встреча с Шестовым произошла, когда мне исполнилось двадцать – ведь двадцать это возраст Адама, возраст первой любви, первого самосознания. Поистине подарок небес!

Любопытно, что в сам месяц своего рождения я по совету Юры Тихонова проглотил (в читальне) журнальную версию «Мастера и Маргариты». Помню странное преследовавшее меня во время чтения «дежа вю»: меня не оставляло чувство, что я как будто бы уже когда-то что-то похожее слышал: какая-то квартира, какая-то чумная компания во главе с котом... «Наверно позабытый комикс из «Веселых картинок» всплывает» - объяснил я себе неотступающее от меня наваждение.

Между тем вскоре мои богоискательства оказались сопряжены с новым неожиданным вызовом. Собственно философским. На первом курсе идеологические дисциплины были представлены «Историей КПСС», на втором – политэкономией, но на третьем - пришло время «Диамата». Леон Черняк преподавал марксизм, а Вячеслав Сильвестров - что-то вроде научного атеизма. Обоим – по тридцать, оба евреи, оба - блистали, но Черняк особенно. На его лекциях и семинарах затрагивались самые разные темы, но кроме того он вел философский кружок, где изучались классические философские тексты.

Исходно у меня не имелось большей склонности к изучению философии, чем у любого другого образованного человека. Но проповеднический накал черняковских лекций, блеск его мысли буквально вынудили меня окунуться в стихию чистой мысли.

Та минимальная философская культура, к которой приобщил меня Черняк, открыла совершенно иные творческие горизонты, и как автор я на протяжении всей жизни это остро чувствую.

ГЕРОИ ШЕСТОГО ДНЯ

Когда-то мне казалось, что убедиться в Его существовании – значит решить все проблемы. Но по окончании института я все более стал замечать, что этого мало, что найти Бога умом совершенно недостаточно, что искать Его надо сердцем.

Между тем, как это делается, я толком не знал: главными маяками духовности для меня в ту пору выступали секулярные, а вовсе не религиозные фигуры, выступали те «индивидуумы нового мира», которых перечислил и подразумевал Шеллинг, и которых Гегель именовал «доверенными лицами мирового духа».

Я несколько сузил этот круг, я причислял к нему только экзистенциальных мыслителей и их предтеч. Прежде всего именно в них я усмотрел носителей высшей духовности, прежде всего именно они, в моих глазах, реализовали потенциал сверхприродной человеческой природы.

Сартр определил человека как предмет, у которого существование предшествует сущности. «Это изречение, - пишет Тиллих, - как луч света, освещает всю сцену экзистенциалистского творчества. Его можно было бы назвать самым отчаянным и самым мужественным изречением во всей экзистенциалистской литературе. Оно означает, что человек не обладает сущностной природой: он обладает лишь возможностью сделать из себя то, что захочет. Человек сам создает то, что он есть. И ему не дано ничего, что обусловливает этот творческий процесс». (+Тиллих «Мужество быть» Символ 28 Париж 1992 стр 95)

Но для меня это было не просто философия, для меня это была именно вершина религии Откровения, окончательная интерпретация слов Торы: «И сказал Бог: да произведет земля существа живые по роду их, и скот, и гадов, и зверей земных по роду их. … И сказал Бог: создадим человека по образу Нашему, по подобию Нашему» (Берешит 1:24-27).

Если животные творились «по роду их», по некоему возвышающемуся над ними закону, то созданный по образу и подобию Всевышнего человек уникален. Он не подчиняется какой-то внешней по отношению к нему необходимости, он сам творец, он сам задает свой закон. «Род человеческий» - особый род, в нем каждый индивид не повторяет другого, как сказано: «Адам был создан единственным... Поэтому каждый должен говорить: Ради меня создан мир» (Сангедрин.37а).

Известно, что тезис Сартра восходит к знаменитой "Речи о достоинстве человека" Пико делла Мирандола (1463-1494), вложившего в уста Всевышнего следующие слова: "Не даем мы тебе, о Адам, ни своего места, ни определенного образа, ни особой обязанности, чтобы и место, и лицо, и обязанность ты имел по собственному желанию, согласно своей воли и своему решению. Образ прочих творений определен в пределах установленных нами законов. Ты же, не стесненный никакими пределами, определишь свой образ по своему решению, во власть которого Я тебя предоставляю».

Итальянец Пико Делла Мирандолла с полным правом мог сказать, что у него нет никаких обязанностей перед Богом. Если жизнь еврея Бог строго регламентировал Своим Законом, то от нееврея, от сына Ноаха Он ждет именно творческих решений.

Между тем сами европейцы несколько иначе пришли к указанным выводам. Их учение строится на павлианской абберации, согласно которой еврей Иисус поставил себя выше Закона, освободив от его ига и иудеев и эллинов. И в этом плане, секулярная культура действительно является полноценной ветвью христианской религии: она мыслит себя как последний духовный прорыв, как окончательную победу над «фарисейством».

В этом смысле можно сказать, что секулярная литература появилась как альтернативный опыт «подражания Иисусу». Если христианский подвижник стремился приобщиться к “Надзаконному”, то европейский мастер стал учиться этой “надзаконности” как творческому методу. Новоевропейское искусство, создающее сами каноны, а не подчиняющееся им, началось с осознания человеческой равнозначности Христу и даже Творцу, о чем открыто заговорили в эпоху Возрождения.

Эта тенденция “подражания Иисусу” впервые наметилась в рыцарских романах. Герой рыцарского романа - это прежде всего Спаситель, причем Спаситель, действующий на свой страх и риск. Именно на этом общем рыцарском фоне произошел дальнейший расцвет литературы. Однако собственное начало внетрадиционному человеку положил Данте. Именно его «подражание Иисусу» впервые радикально вырвало человека из традиционного мира. Он – частное лицо - Данте учиняет всему человечеству свой авторский суд, подобно Иисусу нисходя в ад и оттуда поднимаясь к небесам! И при этом Данте не порождает какой-то новой религии, а открывает клуб равноправных экзистенциальных мыслителей, цех мастеров секулярной культуры.

Шекспир и Сервантес углубили заданный Данте опыт. Гамлет и Дон-Кихот представляют собой два базисных образа (трагической и комической) рефлексии на ситуацию полной независимости человека. Гамлетовский монолог “Быть или не быть?”, явившийся светским эквивалентом гефсиманского моления Иисуса, поднимает духовные искания, как выражались просветители, с уровня представления на уровень понятия. Что же касается Дон Кихота, то он выявляет зазор существующий между идеалами и реальностью, между ценностями и их применением в насквозь прагматичном мире. Дон Кихот – это человек идеологии: его «проекцией» является не только Циалковский, изобретающий ракеты, чтобы развозить по космосу воскрешенных отцов, но и Дзержинский, пьющий вместо чая кипяток без сахара, но во имя «светлого будущего» уничтожающий сотни тысяч себе подобных.

Этот список “образов Спасителя” в европейской литературе можно продолжить, упомянув Фауста, усмотревшего в “глубинах сатанинских” последний источник творческого вдохновения (Иисус начинает свое служение после победы над сатаной в пустыне). Причем именно после Гете в этой области происходит явственный слом. “Сыны века”, литературные “Спасители” все больше испытывают на себе бремя мирового зла, все больше глобализируют свои искания и приходят ко все более неоднозначным решениям.

В этом отношении особого упоминания заслуживает роман Оруэлла “1984”, как бы завершающий этот цикл. Если произведение Данте именуется “Божественной комедией”, то “1984” заслуживает подназвания “дьявольская трагедия”. Ведь в этом романе литературное воображение породило то, что не удалось создать реальному тоталитаризму - ту “101-ю комнату”, в которой все без исключения отрекаются от любимых женщин и признаются в любви к сатане.

Как бы то ни было, но прежде всего именно в драмах секулярной культуры, в играх мирового духа, видел я в пору своей юности поле истинной религии.

В ПОИСКАХ КУЛЬТА

При этом я был не только последовательным экзистенциалистом, но в известном смысле также и «антиклерикалом». Во всяком случае, я совершенно не представлял себя идентифицирующимся с какой-либо религиозной конфессией.

Мне казалось очевидным, что «все, что человек сверх доброго образа жизни предполагает возможным сделать, чтобы стать угодным Богу, есть лишь иллюзия религии и лжеслужение Богу» (+Кант «Религия в пределах только разума» И.Кант «Трактаты и письма» Москва 1980 стр 243).

Я целиком разделял просветительский взгляд, согласно которому традиционный культ в примитивной форме (уровень представления) дает то же самое, что с куда большей отдачей предоставляет опыт содержательный (уровень понятия). Для меня являлось аксиомой, что секулярное сознание произвело с христианством ровно то же самое, что само христианство еще раньше проделало с иудаизмом, а именно все свело «к сути».

«Не тот иудей, кто таков по наружности, и не то обрезание, которое наружно на теле», - учил апостол Павел. Кант, Гегель и прочие просветители с «религиозным уклоном» фактически сказали следующее: «не тот христианин, который таков по крещению», но тот, кто по сути таков.

Но осенью 1977 года мне попала в руки книга, в которой утверждалось нечто обратное: «Культ — в особенности имею в виду таинства, — культ есть истинная полнота истинной жизни: о полноте же можно размышлять и размышлять, еще и еще подходить к ней, никогда ее не исчерпав. Таинства — потому и тайны, что бесконечностью своего смысла питают беспредельно всегда и всякую душу. Может быть бесчисленное множество подхождений к таинствам, бесчисленные способы уразумения их… таинства одни только заслуживают в точном смысле предикат истинности…». То было в высшей степени случайно попавшее мне в руки сочинение священника Павла Флоренского «Философия культа».

http://www.golden-ship.ru/load/f/florenskij_pavel_aleksandrovich/filosofkulta/431-1-0-1544

Книга эта задела меня за живое. Обескураженный и заинтригованный, я перечитал ее снова, и в конце концов решил, что я ничего не теряю если попробую традиционную религию на вкус.

Так осенью 1977 года я стал посещать церковные службы, знакомиться с традиционными верующими и читать поставляемую ими церковную литературу.

Через полгода-год эффект был налицо: научившись представать перед Создателем, я одновременно научился обнаруживать в себе те грехи, которые были совершенно незаметны для меня прежде.

ХРАМ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА

Однако прежде чем рассказать, как в дальнейшем эволюционировали мои собственные идеи, я бы хотел поставить все точки над «i» в отношении «Философии культа».

Перекос в культовую строну в ущерб стороне ценностной был в этой работе Флоренского столь велик, что ее логика, казалось бы, толкала Флоренского в объятия сатаниста Кроули. Особенно потеряла эта книга в моих глазах после того, как я узнал, что в известный период своей жизни Флоренский не просто выражал уверенность в виновности Бейлиса, но… приветствовал убиение христианских младенцев (!): “Пока есть в мире еще ритуальные убийства – мир не совсем умер, не совсем опозитивел». «Если б я не был православным священником, а евреем, я бы сам поступил, как Бейлис, т. е. пролил бы кровь Ющинского». (http://www.jcrelations.net/ru/?item=3110).

Этот очаровательный бред настолько плавно вписывается в общую логику «Философии культа», что, казалось бы, компрометирует ее окончательно и бесповоротно. И все же когда я стал писать эти воспоминания, то вынужден был признать, что в действительности подход Флоренского имеет точки соприкосновения с иудейским подходом.

Даже не пытаясь как-то разгрести ценностными граблями сваленные им в одну кучу ритуалы, Флоренский показывал, что в любом культе - начиная со службы в Иерусалимском храме и кончая сатанинскими оргиями - имеется смысл. Приведу фрагмент из работы Флоренского, в котором восхваление культов преподносится именно в таком порядке: «Храм Иерусалимский… Считаю нужным хотя двумя–тремя штрихами очертить этот культ: в известном смысле всякий культ истинен. Но этот, иерусалимский, в особенности и несомненной бесспорности есть истинный культ Истинного Бога. Мы не можем не считаться с ним, если хотим приблизиться к пониманию культа вообще, — ибо он бесспорно истинен, но, кроме того, он столь же бесспорно величествен. Его огромность, великолепие, богатство, так сказать, интенсивность — во всех его проявлениях, вообще своего рода единственность в мировой истории, а что еще важнее, его известность и обследованность в подробностях мельчайших и тончайших, знание всех его казусов, как ритуально–технических, так и внутренне–литургических, делают этот культ непременным и неустранимым предметом при исследовании культа вообще…. При освящении Соломонова храма было заклано 22000 быков и 120000 овец. Порою священники ходили по щиколотку в крови - весь огромный двор был залит кровью. Вообразите, запах крови, тука, фимиама - слышно было в Хевроне – дым - трубные звуки - от 21 до 48 во время жертвы всесожжения - пение бесчисленных хоров, конечно, блеяния, крики и стоны животных, вопреки стараниям их привести к молчанию. Со слабыми нервами сюда нечего было идти. Недаром существовал под угрозою смерти запрет иноплеменникам делать хотя бы шаг далее известного места. В день суккот- кущей -приносилось 70 быков: 13 в первый день, а там все менее на один, - ведь надо же их сжечь!... Повторяю, трудно было вынести ИСТИНУ высшей реальности, открывающуюся в культе. Прикосновение к ковчегу убивало, осквернение культа каралось смертью. В поток Кедронский спускалась жертвенная кровь, - и осадком крови удобрялась вся Палестина: столько было крови!... Но если страшно это, то сколь страшнее языческие культы, с их человеческими жертвами, с бросанием в разженные недра идолов—детей, с закланиями, с вырыванием сердца у живого человека (Мексика), со священными истязаниями и т. п.».

Как мы видим, Флоренский ломился в открытую дверь: вместо того, чтобы воображать, будто бы иудеи занимаются «священными истязаниями» и по хананейским рецептам пускают кровь христианским младенцам, ему бы следовало просто вспомнить, что они не считают свой «ветхозаветный культ» упраздненным и намерены возобновить жертвоприношения. Пока евреи постятся в день разрушения Первого и Второго Храмов, и живут верой в восстановление Третьего - «мир не совсем умер, не совсем опозитивел».

При всем своем омерзении к ритуальным человекоубийствам, еврейский народ все же ожидает восстановления Храмовых приношений, то есть намерен возобновить заклание козлов и тельцов. Неужели Флоренскому этого мало, неужели действительно ему так дороги «священные истязания»?

Между тем в иудаизме как раз допустима эволюция в совершенно ином направлении. Современник Флоренского раввин Авраам Ицхак Кук (1865-1935) писал в статье «Хазон цимханут вэ шалом», что хотя идеалы вегетарианства восторжествуют, в Храме должны возобновиться именно кровавые жертвоприношения. Однако в другой работе - «Леневухей адор» (до сих пор целиком так и не изданной), он задается вопросом, что при определенных условиях Храмовые приношения можно ограничить исключительно растительными.

ФИЛОСОФИЯ КУЛЬТА

В кровавом или бескровном режиме, но Храмовые жертвоприношения призваны возродиться. Вне Своего Иерусалимского дома Всевышний почти не принимает посетителей. Найти Бога в мире, из которого изгнана Шехина (Божественное присутствие), по-настоящему невозможно. Однако при этом иудаизм вовсе не ограничивает Богопостижение культом, «культ» и «философии» оказываются в иудаизме тесно сопряжены.

Рамбам последовательно отличал Творца от всего сотворенного, утверждая, что не существует даже способа сопоставить их и тем самым хоть как-то позитивно определить Всевышнего: «Различие между Ним и творениями не есть только различие между великим и малым, но - различие по виду существования. Иными словами, следует внушать каждому, что Его знание и наше знание, Его могущество и наше могущество отличаются друг от друга не как великое от малого или сильное от слабого и тому подобное, ибо сильное и слабое непременно уподобляются в том, что касается вида и их охватывает одно общее определение» ... «В тех же случаях, когда два предмета принадлежат двум различным родам, хотя бы даже восходящим к одному более общему роду, они не могут быть соотнесены никоим образом, даже согласно общепринятым первичным представлениям. Так, например, нет соотнесенности между сотней локтей и остротой перца, ибо одно принадлежит к роду качества, а другое - к роду количества. И так же нет соотношения между знанием и сладостью или между кротостью и горечью, несмотря на то, что все это подпадает под высший род качества. Так как же возможна соотнесенность между Ним, да превознесется Он, и чем-либо из сотворенного Им при том огромном различии в истине их существования, различии, глубже которого быть ничего не может?!» (+Рамбам «Путеводитель заблудших» Гл 32, 35).

Тут резонно возникает вопрос: какое отношение может иметь к Существу, лишенному каких-либо атрибутов, культовое богопочитание, насквозь проникнутое задачей именно соотнестись с Ним, приблизиться к Нему? Не правильнее ли было просто размышлять об этом Существе, прогуливаясь по тенистым аллеям Платоновской академии? Разве может этот ускользающий даже от мысли радикально внемирный Бог быть Богом кого-либо еще, кроме ученых? Разве не правильнее Его вообще было бы назвать Богом Парменида, Прокла и Плотина, а не Богом Авраама, Ицхака и Йакова?

Разве Всевышний не должен был вырыть пропасть между своим культом и культами прочих божеств, учредив что-то небывалое, что-то такое, что относилось бы к религиозным культам народов примерно так же, как сотня локтей относится к остроте перца? Разве не должен был Моше вместо кровавых жертвоприношений предложить народу Израиля какую-нибудь каббалистическую таблицу вроде китайской «Книги перемен»?

Но произошло именно это. Всевышний повелел забивать в Его честь скот, как это делали своим богам окружающие евреев народы, и даже предложил «образец скинии», мало чем отличающийся от своих египетских и хананейских аналогов!

Споря с Рамбамом, Ритба отметил, что идолослужители совершали свои жертвоприношения потому, что видели в них нечто святое и значимое, и соответственно, храмовые службы извлекают искры из этих культов, и поэтому, когда Тора дает «образец скинии и образец всех сосудов ее» (Шмот 23:8), она возвращает рассыпаные искры святости к их истинному источнику.

Сам факт установления Всевышним культового служения позволяет утверждать, что Он не только Бог философов и ученых, но в первую очередь Бог живой, и наиболее адекватной формой связи с Ним является именно религиозное почитание, именно предложенное Им Самим культовое служение.

Итак, когда Всевышний учредил Храмовый культ, Он тем самым признал, что во всех существующих религиозных культах люди обращаются к Нему, что общение с Ним относится именно к «религии», а не к какому-то другому занятию. «Не существует идолослужения, в котором не заключалось бы искр святости,» - говорится в Зохаре в связи со словами (Шмот (15:11) «Кто как Ты, между богами, Господи? Кто как Ты, славен святостью?»

Таким образом, доводы в пользу осмысленности положительной религии, которые в свое время я воспринял как единственно убедительные - в основе своей оказались иудейскими доводами!

Но почему я тогда выбрал христианство? Почему предрочел христианские таинства терпеливому ожиданию Третьего Храма?

Вопроса этого для меня в ту пору даже не возникало. Весь интеллектуальный контекст, все ценности моего бытия являлись порождением именно христианской религии.

К тому моменту я посещал уже не только семинары Черняка и Сильвестрова, но от случая к случаю заходил на лекции других блестящих философов - М.Туровского, В.Библера и В.Ахутина. У всех них в центре обсуждения всегда находилась история человеческой мысли, преемственность идей, их игра и взаимодействие. При этом, когда речь заходила о науке, все они в один голос подчеркивали, что она появилась не в результате «постепенного накопления знаний», как это считается среди преподавателей физики средних школ, а сформировалась в специфической интеллектуальной среде христианской Европы, т.е. возникла на основе философской парадигмы, заложенной христианской теологией. Анализируя отличия физики Галилея от физики Аристотеля, они наглядно демонстрировали, что античная греческая наука самостоятельно никогда бы не пришла к тому прорыву познания, которого она достигла, попав в поле идей библейского откровения.

Эти мыслители менее всего были озабочены апологией христианской теологии, их интересовала исключительно «история философии», то есть анализ развития человеческой мысли, но мне этих многолетних штудий хватило, чтобы проникнуться осознанием исключительной роли христианства. Я бы еще мог выбирать между христианскими конфессиями, но доверившись в тот момент «путеводителю» Флоренского, направился в рекомендуемую им церковь, в лоне которой к тому же уже формально находился благодаря стараниям своей русской бабушки, крестившей меня в младенческом возрасте.

ЭКУМЕНИЧЕСКОЕ НАЧИНАНИЕ

Итак, в 1978 году я начал регулярно посещать церковь и искать верующих, с которыми можно было бы поддерживать отношения. Но народ в основном попадался невменяемый: мелочный, замороченный, обуславливающий свою «воцерковленность» отрицанием всего остального мира.

Моя тетя - Сима Белокриницкая относилась к первой диссидентской когорте, была коллегой и близкой подругой Ларисы Богораз, хорошо знала Константина Бабицкого и других, вышедших в 1968 году на Красную площадь; подписывала вместе с ними некоторые письма протеста. Она познакомила меня с несколькими своими друзьями с православным уклоном, но и среди них никто не обладал достаточной для меня гибкостью. Счастливое исключение представляла собой, пожалуй, только католичка Наташа Трауберг, известная в ту пору своими самиздатскими переводами религиозных работ Честертона.

Переговорив с дюжиной православных священников, я довольно скоро убедился, что общего языка мне с ними не найти. Из православной среды у меня сохранились отношения лишь со священником Александром Менем, хотя и с ним они были достаточно поверхностными. Настоящего взаимопонимания не возникло.

Неустроенность преследовала не только в социальном, но и в бытовом отношении. Чтобы заниматься религиозно-философским самообразованием, поменьше соприкасаясь с советской властью, и вообще со «здоровым советским коллективом», я в основном искал маргинальные виды деятельности. Так с осени 1979 по весну 1980 я проработал истопником на трамплине на Воробьевых горах.

Однако вскоре наметился некоторый просвет. Во-первых, в августе 1980 года после долгих поисков я устроился врачом-лаборантом в отделение реанимации 64-ой больницы на дежурантскую службу. Работал я в отдельном кабинете, 7-8 раз в месяц, причем заступал на смену с 15:00, а сдавал дежурство в 8:00, то есть после того, как все политзанятия и прочие, как их называл Черняк «ритуальные самоосквернения» заканчивались, и до того, как они начинались. А во-вторых, тогда же я решил примкнуть к экуменическому движению Сандра Риги – человеку необычному во многих отношениях.

Родился Сандр в 1939 году в Риге, где прошли его детство и бурная юность. «Я занимался спортом, - вспоминает Сандр. - Писал стихи, рвал и печатался, рисовал, читал философов, но главным моим промыслом было сидеть в кафе и разглагольствовать с кем попало».

В 1964 году он женился и перебрался в Москву. Однако вскоре развелся, вторично женился, и вторично развелся. Был душою своего богемного окружения, но ни в чем не продвинулся и вероятно вскоре бы тихо деградировал, если бы в тридцатилетнем возрасте не обратился к Богу.

«Я побратался с прошлым через покаяние, и с грядущим через чудо, которое становилось действительностью во мне», - рассказывает Сандр в своей «Исповеди»: «В ноябрьскую ночь, в мои именины, душевный кризис был в очередном разгаре. Хмельной сидел я с сигаретой на кухне и беседовал с неудавшейся судьбой. Тут я встал, швырнул в окно окурок и понял, что Отец Небесный сжалился надо мной, и что я больше не буду пить, курить и искать женщин».

Католик по корням, он начал с баптизма – но везде ему было тесно, и довольно скоро он пришел к идее создания экуменической группы.

С 1971 года Сандр стал печатать на машинке духовный журнал «Призыв» и проводить домашние молитвенные собрания. На них он стал приглашать и меня. Впечатление было сильное: подвижнический дух, установка на общение в Боге, наконец, признание этого главным в своей жизни, было сразу отмечено мною как нечто глубокое и подлинное.

И все же привлекательность увиденного, главным образом, обеспечивалось самим Сандром. Первое мое впечатление от встречи с ним было таким, как будто я повидал живого Франциска Ассизского. Он жил один в небольшой комнатке коммунальной квартиры: шкаф, небольшой столик, несколько складных стульчиков, жесткий топчан и спидола – вот неизменный интерьер его жилища. Но сколько душ пережили возрождение в этой непритязательной обстановке!

Имелась у Сандра еще одна редкая особенность: он не поддерживал антисоветские разговоры. Обменяться свежим анекдотом или услышанной по «вражьим голосам» новостью, поддержать друга верой в то, что безбожной власти непременно придет конец – это, пожалуйста, но многочасового обсессивного зубоскальства, которым были одержимы практически все московские интеллигенты, он не допускал.

В основном Сандра окружали девушки. Единственный парень, который в конце 70-х рядом с ним находился, был хипповатый Володя Теплышев, прозванный впоследствии дзен-баптистом. В пору нашего знакомства Володя причислял себя к православным, объясняя свой выбор тем, что «родился на Среднерусской возвышенности». Впоследствии он увлекся не только религией, но и одеждой, которую когда-то носили на этой возвышенности, и создал Этнографический музей. В 2010 году он сыграл роль Гуру в фильме «Дом Солнца».

Но в какой-то момент и Теплышев, а потом и я, с Сандром расстались.

Однако к тому моменту я уже многому у Сандра научился в практическом отношении, и как раз за несколько месяцев до нашего с ним разрыва начал собирать нескольких студентов и выпускников МБФ для совместной молитвы и обсуждения Библии.

Встречались мы поначалу у молодоженов Юры и Лены, снявших квартиру недалеко от 64-ой больницы, в которую я как раз тем летом устроился на дежурантскую службу врачом-лаборантом.

На первую встречу я пишет вместе со студенткой 5-го курса Ирой и молодым выпускником МБФ Витей. Оба они были давно знакомы мне по философскому кружку, но с увлекающейся йогой Ирой я общался уже более года, а с Витей сблизился в начале лета. Через несколько дней после этой встречи он покончил с собой.

В те смутные дни я познакомился с ближайшим Витиным другом Женей, который в своих воспоминаниях «Витя - Московская повесть» http://www.rgmu.ru/old/80Katkov.htm). попытался впоследствии разобраться в этой страшной истории отрицательного ответа на вопрос о смысле жизни.

Вскоре Женя и его жена Алла стали участвовать в наших встречах. В следующем году к нам присоединились студенты 4-го курса Шура и Лена, поженившиеся к концу учебы, а потом также и один из ветеранов философского семинара – Леша.

Семинар этот, впрочем, прекратил свое существование в том же 1980 году, после того как Черняк подал на выезд в Израиль и немедленно был уволен с кафедры философии.

Община наша была «полевой» и неформальной: встречи наши происходили в студенческом общежитии или у меня дома, за стоящим посреди комнаты круглым столом, так что Ира, обратившая однажды на это внимание, сравнила нас с рыцарями Круглого Стола: все равны, никто не главенствует. О неслучайности этого символа наших собраний я тогда ничего не подозревал.

Что нас сближало? Помимо общей открытости, положительный взгляд на еврейский вопрос. Все мои друзья, кроме Иры, не были евреями, но всем все еврейское было по сердцу, так что Женя, Шура и Леша стали даже в какой-то момент изучать иврит.

ТЕРЕЗА ИЗ ВИЛЬНЮСА

Важным моментом была, конечно, также и наша общая ориентация на Западное христианство. Все мы любили заходить в Малый Вузовский переулок послушать страстных баптистских проповедников, и, конечно же, не упускали случая побывать на единственном доступном для всех советских людей Западе – в Прибалтийских странах.

По всему СССР религия строго дозировалась: на миллионный город могло приходиться по паре православных церквей и одному дому баптистов, но в Литве действующие костелы виднелись повсюду, и на церковные праздники собирались тысячи людей.

Так однажды в апреле 1982 года мы довольно большой группой отправились в Вильнюс. Московский католик Гриша Литинский дал мне адрес одной своей знакомой по имени Тереза. Мы встретили ее в костеле, рассказали, что нам негде остановиться, и она тотчас договорилась разместить всех нас в своем (катакомбном, разумеется) монастыре. Мы, впрочем, далеко не сразу поняли, где находимся.

Тереза была моя сверстница, может быть всего на год меня старше, полька, родом из Белоруссии. Во всем ее облике сквозили расположение и любовь, а главное, сразу виделось, что обитает эта душа не в здешнем мире. Позже она рассказала мне, как произошло ее призвание. В четырнадцатилетнем возрасте, когда смертельно болен был ее отец, она дала обет, что в случае если он поправится, она пойдет в монастырь. Отец выжил. Через пять лет Тереза пошла на первую свою исповедь. Священник сказал ей, что она была ребенком, и тот обет поэтому не может иметь серьезного значения. Встав после исповеди, Тереза отошла к алтарю помолиться, и тут с ней произошло какое-то мистическое озарение. Тереза говорила, что никогда в жизни не испытывала она таких "ласок" (это польское слово обычно переводят, как «благодать»), а ведь в жизни ее бывали и другие видения, о которых я частично еще упомяну.

Как бы то ни было, после этого озарения (незаметно для себя Тереза простояла тогда на коленях всю ночь) она почувствовала себя невестой Христа, так что сама мысль о замужестве стала казаться ей оскорбительной. Через неделю - две (в мае 1969 года) Тереза приехала в Вильнюс, отыскала монастырь и приняла послушание. Рассказывая о своей монастырской жизни, о невежестве сестер и тех трениях, которые между ними возникают, она упоминала и о том исключительном утешении, которое получала с небес.

Иисус часто обращался к ней на молитве человеческим голосом. Это сразу можно было уяснить из ее рассказов, но я долго не понимал этого. Т.е. я думал, что она просто пересказывает своими словами то, что на молитве открылось ей в собственном сердце. Лишь с годами я понял, что она буквально слышала голос (говорящий по-польски). Некоторые слова, сказанные ей, казались афоризмами. Так, например, в ту минуту, когда Тереза чувствовала себя самой последней и никчемной в монастыре, она услыхала: "Лишь та особа, которая избирается королем, именуется королевой".

Иные были даже остроумными. Например, однажды, когда Терезу не приняли петь в хоре, и она стояла в сторонке, слушая чужое славословие, голос шепнул ей: "Ну что ж, послушаем, как они нам поют". Другие обращения можно было бы назвать даже куртуазными: "Как женщине первое слово тебе..."

В такие минуты Тереза могла спрашивать и получала ответы. Впрочем, все это я узнал о ней постепенно, а в ту пору, в пору нашего знакомства, меня просто поразил ее нездешний облик.

Через два месяца я вновь отправился в Вильнюс, на этот раз, чтобы крестить Иру. Она давно интересовалась религией и охотно участвовала в нашем общении, однако к церкви совсем не тянулась. Но теперь нечто изменилось. Она оказалась беременна от одного из философов, который отказался на ней жениться и предлагал вытравить плод. Я убедил ее, что это подходящий момент для того, чтобы сделать шаг навстречу к Богу и получить от Него поддержку.

Крестилась Ира под именем Жанна, и ее крестными родителями стали я и Тереза, которая игриво напомнила нам, что церковь налагает запрет на браки между духовными родственниками: как между крестными родителя и их детьми, так и между самими крестными родителями.

Однако, когда я появился в Вильнюсе осенью, то напоминание это, на всякий случай повторенное, было повторено уже безо всякой игривости. Дело в том, что где-то за месяц до моего приезда Терезу прогнали из монастыря. И на ее по-прежнему светящийся облик время от времени набегала тень. Но Тереза все же не унывала, и чувствуя безусловное монашеское призвание, поделилась со мною своими планами: либо добиться восстановления, либо найти подруг и основать новый монастырь. Вокруг нее находилось несколько чистых религиозных девушек, многие из них еще учились в школе. Ее планы поэтому казались мне вполне осуществимыми, во всяком случае не менее осуществимыми, чем для меня мои брачные планы.

Горько было видеть провал такого однозначного призвания; непонятно было, как подобное светящееся любовью и верой существо могло быть изгнано из монастыря после 14 лет жизни там под абсурдным предлогом отсутствия призвания! Казалось, ей также не везло с безбрачием, как мне с браком.

ЕДИНЫЙ ЗАВЕТ

Действительно, в 1982 году мне исполнилось тридцать, но Она так не появлялась. Во всяком случае, не появлялась привлекательная для меня еврейская девушка, которая бы в равной мере и глубоко верила, и глубоко сомневалась.

Но так ли уж важно, чтобы она была еврейской? На вопрос этот можно было ответить по-разному, если бы он не упирался в вопрос детей. Как еврейский отец может смириться с тем, что его ребенок не унаследует самое примечательное его качество – врожденную принадлежность Богу?

Родиться евреем – это значит повсеместно на каждом шагу получать напоминания Всевышнего о Его существовании, постоянно слышать Его призыв.

Но если дело заключалось только в этом, если преимущество еврейского бытия состоит лишь в религиозной осмысленности рождения, то почему бы тогда и всем не освоить этот удивительный опыт? Да, и разве церковь вплотную не подходит к нему?

Действительно, ведь если Церковь называет себя Израилем, если через причастие ее чада оказываются «единокровными» тому, кого они сами признают евреем, то почему бы и всем христианам себя евреями не почувствовать?

В 1982 году я развил эти идеи в книге «Единый завет».

Однако уже по ходу написания этой книги я почувствовал общую «еретичность» такого подхода, что-то не связывалось.

В ту пору я как раз начал учить иврит и штудировать сидур – молитвенник с параллельным переводом.

Все больше и больше я стал отдавать себе отчет, что христианство несовместимо с иудаизмом в рамках одной религии, что «аллегорический» Израиль уже по одним только законом жанра не может объединиться с Израилем подлинным, поскольку аллегория и ее предмет соотносятся между собой приблизительно так же, как «сотня локтей и острота перца».

Я стал осознавать, что всякая попытка синтеза иудаизма и христианства будет разновидностью христианства, а не следующим «этапом развития». Как «гибрид» мужчины с женщиной всегда оказывается либо мужчиной, либо женщиной, так же и «гибрид» Израиля и Церкви. Я верил, что роман между ними возможен, во всяком случае в моем сердце такой роман развивался, но условием устойчивости этого романа должно было служить признание их полной взаимной несовместимости.

ДОМ 302-бис

В начале 80-х году я познакомился с молодым человеком по имени Вадик – студентом МГУ с раскосыми очами и длинными ниже плеч волосами, для полного сходства с индейцем ему не хватало только перьев. Он жил в общежитии неподалеку от моей работы и стал частым гостем в моей просторной лаборатории при реанимационном отделении.

Вадик увлекался восточными учениями, но и христианская тема его в ту пору равнодушной не оставляла. Во всяком случае, однажды он предложил мне выступить с Библией в руках среди его друзей.

Проводить религиозные семинары у себя в больнице я, конечно, не мог, и тут Вадик неожиданно предложил встречаться не у него в общаге, а в том самом доме 302-бис по Большой Садовой, в котором разворачивается действие романа "Мастер и Маргарита". В одной из квартир этого дома, оказывается, жили его родственники.

Я заинтересовался. До того я бывал только на Патриарших прудах, и даже не представлял себе, где располагается этот дом.

В тот раз я этого так и не узнал – встречи наши не состоялись - между тем в связи с последующими событиями моей истории, на некоторых подробностях связанных с этим домов, уже сейчас вполне уместно остановиться.

Дом был построен в начале ХХ-го века московским миллионером, владельцем табачной фабрики "Дукат", Пигитом. Кроме него и его родственников, в этом доме жил другой прославленный миллионер, Савва Морозов. В 10-20-х годах здесь размещались студии художников Кончаловского и Якулова. Здесь же располагалась штаб-квартира имажинистов. В этом доме бывали Фальк, Шаляпин, Алексей Толстой, Юрий Олеша, Сергей Есенин (именно здесь он познакомился с Айседорой Дункан). В этом доме, между прочим, поселилась и Фанни Каплан после своего освобождения в марте 1917 года с нерчинской каторги. Здесь в квартире 5 жила родственница домовладельца и ее подруга по каторге, Анна Пигит. Как видим, послужной список этого странного дома был уже весьма выдающимся, когда в сентябре 1921 года там в квартире 50 поселился, наконец, Михаил Булгаков.

Между тем мировую славу этот дом приобрел все же не тем, что в нем жили знаменитости, а тем, что в нем, согласно роману, состоялся «Весенний бал полнолуния». Сосед Булгакова Левшин пишет по поводу этого дома: "Мне, связанному с ним полвека, уже не отделаться от мысли, что рядом с моей текла здесь другая жизнь - вымышленная, призрачная и в то же время куда более прочная чем моя, подлинная. Жизнь, которая переживет и дом Пигит, и всех его обитателей"(+ «Воспоминания о Михаиле Булгакове» Левшин «Садова 302 бис» М. 1988 стр 191).

Пожалуй, ни один роман не пробуждал такой исследовательской активности относительно описанных в нем "топологических" подробностей. Споры о том, где располагался подвальчик Мастера, а где особняк Маргариты, не смолкают и по сей день, и тысячи людей приходят на угол Бронной и Ермолаевского переулка разыскивать те несуществующие трамвайные пути, на которые согласно Булгакову Аннушка пролила масло и куда скатилась голова Берлиоза.

И это не случайно. Пожалуй, и ни один роман не порождал вокруг себя столь мощное поле загадочного и чудесного. А.Кораблев пишет: “С каждым, кто увлеченно и неравнодушно изучает жизнь и творчество этого автора или просто находится под влиянием его сочинений, непременно случаются какие-нибудь странности. Один петербургский историк даже собирался составить книгу из таких случаев” (+А.Кораблев «Мастер – астральный роман» Донецк 1996 стр 3). "Штучки Воланда", как называла жена Булгакова многие фантастические истории, связанные с судьбой романа, - в самом деле очень явственны и узнаваемы.

Факт: блестящий литературный вымысел Булгакова оказался настолько ярче и тусклой действительности, что стал как будто бы влиять на нее. Но дело, по-видимому не только в «блеске», но и в литературной задаче: Булгаков представил литературу как средство последнего мистического прозрения! На место “вымысла" бестолковых последователей галилейского Учителя (“вымысла”, выявленного библейской критикой), автор ставит "вымысел" исследователя-художника. Так, булгаковский Иешуа говорит Пилату: "Ходит один с козлиным пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего из того, что там написано, я не говорил". Причем знание истинной версии открыто… сатане!

М.Каганская и З.Бар-Селла пытаются объяснить загадку романа следующим образом: "Веками строила европейская литература свой дом на распаде эпоса и мифа... пока продукты этого распада не создали европейский роман ХIХ века... По отношению к этому надежному и полноводному руслу Великой Эволюции Булгаков поступил как революционный преобразователь природы: он отвел русло в сторону, где оно и засохло. Перефразируя классиков, скажем так: он поставил эволюцию культуры с ног на голову, превратив самое культуру (литературу прежде всего) - в миф. Из мира литературы и возникает действительность, упирающаяся одним концом в Иерусалим, где в качестве заповедей цитируются избранные места из Пушкина и Чехова, а другим - в Москву, где с оглядкой на Достоевского - пишут злободневный роман из иерусалимской жизни" (+М.Каганская, З.Бар-Селла «Мастер Гамбс и Маргарита» Тель-Авив 1984 стр 112).

Однако все дело в том, что "русло" как раз не засохло. "Из мира литературы" в самом деле "возникает действительность". Каганская и Бар-Селла не единственные исследователи, которые видят в "Мастере и Маргарите" не более чем литературное трюкачество. Но сам Булгаков именовал себя "мистическим писателем" и, по-видимому, на то у него имелись все основания. Каганская и Бар-Селла правы, утверждая, что "Мастер и Маргарита" - это своеобразная литературная игра, в которой “вместо Спасителя, трансформированного в романный образ, (перед нами) - романный образ, трансформированный в Спасителя”. Однако, во-первых, мистификация не отменяет мистики, а во-вторых, небезынтересно осмыслить те зримые мистические эффекты, которые этот роман порождает. Причем обратная “трансформация образов”, быть может, как раз и играет здесь свою роль. Один романный образ трансформируется в спасителя, другой – в его «супостата», в мирового духа!

Как я уже отметил, покровительствующий литературе и насмехающийся над обывателями Воланд, удивительно напоминает ангела-хранителя Эсава в том его самоопределении, которое именуется философией мировым духом.

С одной стороны, этот дух «дает людям действовать как им угодно, не стесняет игру их страстей и интересов, а получается из этого осуществление его целей, которые отличны от целей, руководивших теми, которыми он пользуется”. (+ Цит по Кузнецов «Немецкая классическая философия» М. 1989 стр 377), но с другой он покровительствует творческим личностям и некоторым мирским властителям, которых Гегель в равной мере именует “доверенными лицами мирового духа”. ("Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта").

Причем обнаруживает себя Welt-Geist прежде всего не в политике, а в искусстве, в котором по словам Шеллинга, “мы имеем как документ философии, так и ее единственный извечный и подлинный органон”. Более того, по мнению Шеллинга, самопознание мирового духа осуществляется не столько в философии, сколько в художественной литературе. “Роман есть как бы окончательное прояснение духа” - утверждает философ. И даже более того, прорываясь на свет в лице литературных произведений, мировой дух сам пишет “великую поэму”.

Но «поставив эволюцию культуры с ног на голову, превратив самое культуру (литературу прежде всего) - в миф», Булгаков воплотил творческий замысел Ангела Эсава, явил миру его автопортрет – ироничного, но подотчетного Свету, Воланда.

Одновременно становится окончательно ясно, что, называя (боровшегося с Йаковым и давшего ему имя Израиль) Ангела Эсава главой демонического мира, иудаизм имеет ввиду не того фантастического отморозка, во имя которого шпана сжигает кошек, а того респектабельного духа, который при множестве прочих возложенных на него Богом обязанностей, пишет по ночам «великую поэму».

«Поставив эволюцию культуры с ног на голову», Булгаков превратил своим романом дом Пигит в резиденцию дьявола. Однако, как я попытаюсь это ниже показать, эффект обратного влияния «Мастера и Маргариты» на жизнь оказался связан не только с местом, но и со временем, с историей.

НАСТОЯЩАЯ, ВЕРНАЯ ВЕЧНАЯ ЛЮБОВЬ

Итак, в 1982 году в булгаковский дом я так и не вошел, однако роман был перечитан. В свете своих новых религиозных представлений я оказался им разочарован. Во-первых, совсем не понравились «древние главы»: ни религии, ни науки – искусство ради искусства. Во-вторых, полным вздором казался позитивно выведенный сатана. И, наконец, неприязненное впечатление оставила Маргарита, бросившая достойного мужа, но выставленная Булгаковым образцом верности.

Позже я написал статью, в которой процитировал следующий абзац из Романа: "За мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей, верной, вечной любви? Да отрежут лгуну его гнусный язык! За мной, читатель и только за мной, и я покажу тебе такую любовь! Нет, Мастер ошибался, когда с горечью говорил Иванушке в больнице в тот час, когда ночь переваливалась через полночь, что она позабыла его. Этого быть не могло. Она его, конечно, не забыла. Прежде всего откроем тайну, которой Мастер не пожелал открывать Иванушке. Возлюбленную его звали Маргаритою Николаевной... Она была красива и умна. К этому надо добавить еще одно - с уверенностью можно сказать, что многие женщины все что угодно отдали бы за то, чтобы променять свою жизнь на жизнь Маргариты Николаевны. Бездетная тридцатилетняя Маргарита была женою очень крупного специалиста, к тому же сделавшего важнейшее открытие государственного значения. Муж ее был молод, красив, добр, честен и обожал свою жену".

Приведя в той своей статье эту пространную цитату, я заявил, что женщина, бросающая достойного мужа никак не может быть свидетельницей «настоящей, верной, вечной любви», но что на самом деле к такой любви зовет… Иисус, «ибо именно он во всей истории, во всей вселенной не только как власть имеющий потребовал безусловного, безоговорочного единобрачия, но открыл такую любовь и как реально достижимую, и как нравственно необходимую..». Имелись в виду слова Евангелия: "Что Бог сочетал, того человек да не разлучает... кто разводится с женою своею не за прелюбодеяние и женится на другой, тот прелюбодействует; и женившийся на разведенной прелюбодействует" (19.4-9).

Слова Иисуса подразумевают галаху, согласно которой муж обязан оставить неверную жену, а не только «может» с ней развестись. Но в ту пору я был убежденным приверженцем католической трактовки этого высказывания, а кроме того, связал поиск суженых с чудодейственными возможностями Иисуса. Я пришел к выводу, что отсутствие второй половины сродни телесному недугу, и что соответственно Целитель способен от этого недуга избавить.

Что же касается «древних глав», то есть вопроса соответствия героя «Повести о Пилате» историческому Иисусу, то в этом вопросе, я думаю, вообще мало кто обольщается. Булгаков представил литературу как средство последнего мистического прозрения. Однако ни одного слова из тех, что Булгаков вложил в уста своего Йешуа, его исторический прообраз, разумеется, не произносил, и произнести не мог. Это, впрочем, относится и ко всем остальным персонажам «Повести о Пилате».

В самом деле, прокуратор был представлен Булгаковым положительнее своего евангельского прототипа, книжники и священники - отрицательнее. Тем самым Булгаков только усилил все те классические искажения, которым подвергся первичный евангельский текст.

ПОВЕСТИ О ПИЛАТЕ

Те, кому действительно интересно, что там произошло «на самом деле», должны читать не булгаковскую «Повесть о Пилате», а исследования Хаима Коэна «Иисус – суд и распятие» и Хаима Маккоби «Революция в Иудее».

Эти авторы действительно показали, что существует пункт, в котором все Канонические Евангелия перевраны, и оказываются Евангелиями от сатаны – и это пункт враждебного отношения к Иисусу «фарисеев».

Евангелия открыли народам много нового и полезного. Без Евангелия участь народов была бы печальна, но еврейскому народу эта книга принесли неисчислимые страдания. Так, Джеймс Паркс пишет: «Более шести миллионов преднамеренных убийств, совершенных в наши дни, в рамках нашей цивилизации, являются следствием того отношения к иудаизму, которое не только характерно для христианской церкви, но изначально восходит к самому Новому Завету». (М.Хэй «Кровь брата твоего» Иерусалим 1991)

А, Ф.Веддиг, участвовавший в судах над нацистами, в предисловии к своему исследованию «Кто осудил Иисуса?» пишет: «Как адвокат, выступающий на стороне защиты, я должен был изучить исторический антисемитизм. Явление это достигло своего апогея при Гитлере, но оно имеет древние корни и никоим образом не ограничивается Германией. Исторический антииудаизм прочно укоренился во всех странах с христианской культурой. Прослеживая его источники, неминуемо возвращаешься – об этом приходится говорить с прискорбием – к авторам Нового Завета. Их обвинение евреев в смерти Иисуса и свидетельство о проклятии, которое те якобы призвали на самих себя, в течение веков использовались в качестве юридического обоснования притеснений, изгнания и массовых убийств евреев». (Ф.Веддиг «Кто осудил Иисуса?» М 2003 стр 6).

Евангелисты поставили своей целью показать, что Иисус конфликтовал с фарисеями и, что инициатива казни исходила не от римлян, а от евреев. Причины для этого подлога очевидны. Если Иисуса казнил Рим, он оказывается повстанцем, последователи которого исходно выглядят врагами государства, но если его казнил еврейский первосвященник – Иисус превращается в сакраментальную жертву, Божьего агнца, закланного за грехи мира.

Маккоби пишет: «Их путали с мятежными евреями по одному тому, что Бог, которому они поклонялись, был евреем, к тому же распятым за мятеж. Где же решение этой злополучной проблемы? Оно должно было напрашиваться с ясностью прямо-таки ослепительной и казаться им богоданным. Иисус боролся не против римлян, а против евреев! Они получили Евангелие от иерусалимских иудео-христиан. Но это Евангелие казалось им теперь искаженным проеврейским пристрастием. Да, оно наверняка было искажено, иначе просто быть не могло, и теперь на их долю выпало исправить его и восстановить факты такими, какими они должны были быть! В таком-то умонастроении Марк и сел писать свою версию Евангелия». + Маккоби «Революция в Иудее» М.2007 стр 239

Макоби убедительно показывает, что преподанная евангелистами картина объективно не соответствует реальной обстановке: «Евангелия претерпели процесс искажения, в результате которого из них было удалено политическое измерение. Это не ограничилось деполитизацией ключевых фраз, как «Царсто Божие», «Мессия», «спасение» и «Сын Давидов»: вся политическая атмосфера времен Иисуса была изменена до неузнаваемости. Вместо обстановки бурлящего политического недовольства нам рисуют картину мирной римской провинции». + Маккоби «Революция в Иудее» М.2007 Стр 126

Хаим Коэн также подчеркивает, что претензия на царский трон (подразумевающаяся самим словом «Машиах») не могла вызвать у евреев ничего кроме сочувствия, и наоборот, была необходима и достаточна для судебной расправы со стороны римлян.

Согласно евангелию от Иоанна, Иисус был арестован римскими воинами и храмовой стражей, а затем препровожден не в преторию, а во дворец Первосвященника. Коэн считает возможным объяснить этот факт только тем, что священники попросили Пилата предоставить им возможность провести свое «расследование», в ходе которого они надеялись убедить Иисуса отказаться от своего мессианского учения и тем самым предотвратить его гибель.

По мнению Коэна, в ходе своего судебного заседания священники сознательно пытались обнаружить «недостаточность свидетельств», чтобы далее показать в римском суде, что обвинения против Иисуса вздорны.

При этом никакой приговор вынесен не был. Возглас «повинен смерти» Коэн объясняет как констатацию факта: теперь, после того как Иисус сам открыто провозгласил себя царем, он будет осужден римским судом. Спасти его не дано. Коэн не считает казнь Иисуса судебной ошибкой: «Мы утверждаем, что если даже Иисус не заслужил ни смертного, ни другого обвинительного приговора, он был приговорен к распятию исключительно по своему признанию в виновности. Таким образом, распятие Иисуса следует считать не судебным убийством, а приведением в исполнение законного приговора. Позиция, занятая Иисусом на суде, была самоубийственная». +Хаим Коэн «Иисус – суд и распятие» Иерусалим 1997 Стр).

Следует, однако, отметить, что «самоубийственная позиция» Иисуса перед лицом римского прокуратора прекрасно уживается с общими идеями христианской религии. Я бы даже сказал, что идея казни Иисуса римской властью по обвинению в претензии на царский трон теологически гораздо более удобна для церкви, нежели классическая антисемитская теология казни по решению Сангедрина.

Иисус признал перед лицом Понтия Пилата, что он царь, хотя царство его и не от мира сего. Именно это признание стоило ему жизни. Для римского императора претензия на царскую власть означала бунт и узурпацию божественности. Представитель римского императора не мог не казнить «святотатца». Но это означает, что Иисус был распят за ту же самую вину, за которую уничтожались тысячи его последователей – а именно за отказ признать римского императора божеством!

Провозгласив себя царем перед лицом наместника римского престола, Иисус отверг его царство, как царство языческое, и именно за это был казнен. В этой связи Хаим Коэн пишет: «Римляне не видели четкой границы между царством светским и божественным… римский император становился официально богом. Для этого он не нуждался ни в божественном происхождении, ни в откровении, ни в полномочиях, полученных от других богов, кроме как от себя самого... Законы, изданные императорами, были оружием, защищавшим их божественность. Притязание смертного человека на параллельное, и тем более на исключительное звание, было недопустимо: Он, император, был божественным верховным правителем. Он, и никто другой». (+ Хаим Коэн «Иисус – суд и распятие» Иерусалим 1997 стр)

Булгаковский Мастер, узнавший от Воланда, как «все было на самом деле», воскликнул: «Как я угадал!».

Но как и многих других христианских авторов, сатана провел Мастера. Похоже, что если кто и «угадал», так это именно Хаим Коэн, исследование которого можно признать самым блестящим и внутренне убедительным проникновением в процесс над Иисусом.

Булгаков пишет, что еще до того, как Мастер начал писать свою «Повесть о Пилате», он знал, что она завершится словами «прощенный в ночь на воскресенье сын короля-звездочета, жестокий пятый прокуратор Иудеи, всадник Понтий Пилат».

Мне кажется, что начиная свою работу «Иисус – суд и распятие», Хаим Коэн тоже знал, какими словами он закончит ее, а именно: «Сотни поколений евреев в христианском мире преследовались за преступление, не совершенное ни ими, ни их отцами. Более того, в течение тысячелетий они предавались огню и мечу за то, что их предки были виновны в смерти Иисуса, в то время как они сделали все человечески возможное для его спасения от римских палачей. Если может найтись крупинка утешения за это искажение правосудия, то ее нужно искать в словах самого Иисуса: «Блаженны изгнанные за правду, ибо их есть Царствие Небесное. Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за меня. Радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах». + Хаим Коэн «Иисус – суд и распятие» Иерусалим 1997 стр 314

ПЕГАС ПО КЛИЧКЕ РОСИНАНТ

Но особенно в 1982 году мне все же не пришелся по сердцу булгаковский Воланд.

Представлять сатану в позитивном свете, как покровителя искусств, казалось мне опасной и ничем не оправданной фантазией. Менее всего в ту пору я был готов вообразить, что главный персонаж «Мастера и Маргариты» является блестящей персонификацией мирового духа, что описанный в романе «весенний бал полнолуния» подводит итоги той, создававшейся семь веков (если ее отсчитывать с Данте) великой поэмы, которую прозревал Шеллинг.

Однако прежде чем поведать о том, как в этой поэме была поставлена точка и о том, как проявилась в моей жизни программа романа «Мастер и Маргарита», необходимо рассказать и о других имевших место в моей жизни обратных «литературных влияниях».

Говоря о «великой поэме», Шеллинг назвал в числе центральных «мифологических личностей» Нового мира Дон Кихота.

С этим утверждением не поспоришь: трудно найти живого человека, который бы не узнавал в Дон Кихоте себя, то есть человека, который бы никогда не вдохновлялся какими-то «сверхценностями», который бы никогда не терял из-за них головы.

«Страшный я человек, - признавался Белинский, - когда в мою голову забивается какая-нибудь мистическая нелепость» (+Н.Бердяев «Истоки и смысл русского коммунизма» М 1990 стр 34).

Отмечать вслух свое сходство с Дон Кихотом дико и странно. Ведь, во-первых, на Рыцаря Печального Образа действительно похожи все без исключения творческие люди, а во-вторых, для «мании величия» претензия на такое сходство как раз более чем сомнительна. Самому сравнивать себя с Дон Кихотом - это все равно как занять второе место на конкурсе идиотов.

И тем не менее, прежде чем начать историю того, как в моей жизни помимо моей воли проявился ряд литературных произведений я бы хотел предупредить, что одним из них действительно окажется… «Дон Кихот». Более того, что дон-кихотством выглядит уже само дальнейшее описание соответствующих событий!

Собеседники Дон Кихота всегда с недоумением отмечали, что проявляя здравость и острый ум в идейных вопросах, он вместе с тем стремительно терял адекватность, стоило ему усесться на своего росинанта – то бишь «рыцарского» конька.

Опасаюсь, что читатель начнет испытывать такое же недоумение, переходя от «трезвых» разделов, в которых я излагаю общие мысли, к тем «безумным» главам, в которых я делюсь своими историями.

И тем не менее, какой-то общественный интерес в том, что ряд событий моей жизни действительно оказался увязан с несколькими литературными произведениями, вполне может иметься.

Начну с прославленного романа Томаса Мэлори «Смерть Артура».

ЧАША ГРААЛЯ

В состав моего "Единого завета" входила книга, именуемая "Час Чаши", в которой я предложил некое оригинальное моление над Чашей.

Наполненная плодом виноградной лозы Чаша выступала в этом молении знаком завета с Богом и символизировала (самим ее испитием) готовность принять любую судьбу, которую Всевышний нам ниспосылает. Я назвал это действо «экзистенциальным кидушем».

Это была находка, в которой выразилась вся суть идеи совмещения традиционной и частной религиозности. Причем сама традиционная религия моим «богослужением» никак не затрагивалась, все совершалось на кухне индивидуальных исканий. Даже и Чаша преподносилась мной лишь как одна из возможных версий: «Итак, пусть каждый творит свою литургию, пусть каждый импровизирует и модифицирует, как сочтет нужным, я же делюсь здесь тем, что мне самому представляется наиболее соответствующим духу и букве опыта Единого Завета».

Ключевыми в этом молении были следующие слова:

"Да будет чаша сия знаком («симан») завета между мною и между Тобою, Господи. Да будет она знаком моей готовности испить ту чашу, которую Ты уготовал мне от создания мира, знаком готовности испить ее до конца, не вопрошая наперед скорбь или радость она несет мне. Дабы пользуясь миром сим, я был как не пользующийся, ибо проходит образ мира сего.

Много замыслов в сердце человека, но состоится только определенное Господом. Даруй же мне во всех обстоятельствах зреть Твою отчую руку и с любовью и благодарностью принимать все Тобой ниспосылаемое. Даруй мне идти как записано обо мне в Твоей Книге. Соделай меня во всем подобным праведникам Твоим, наученный которыми я приступаю к этому служению.. Избавь меня от власти случая, бессмысленности и человеческого расчета. Дабы ничто не владело мною помимо Твоего достоинства и Твоей славы, дабы я усмотрел в исполнении Твоей воли высшее и последнее свое благо".

И далее обычное иудейское благословение на вино, превращающее это действо в «кидуш», аналогичный тем, которые произносятся в праздники и субботы.

Тем не менее, я разъяснял в своей книге, что моя "частная литургия", одновременно все же является своеобразной проекцией литургии общей и ориентируется именно на ту Чашу, которую пил Иисус, именно ее вводит в сферу собственно сакраментальных предметов.

Это был отдельный момент, над которым я в ту пору совсем не задумывался, но который в свой час обрушил на меня весь свой смысл.

В 1996 году я неожиданно осознал, что чаша, которую я подразумевал, была тем Граалем, который представляет собой вожделенную святыню "литературного крыла" христианского мира!

Св.Грааль в рыцарском романе ищется, разумеется, в качестве уникальной реликвии. Но разве найдя для Грааля его сакраментальный символ, учредя своеобразное таинство Чаши, не значит как раз разыскать его самого? Причем разыскать исключительно "литературными" средствами?

Я уже упоминал, что в моем доме имелся круглый стол, и Ира отмечала, что наши собрания подобны рыцарским собрания короля Артура. Если же учесть, что основой моей идеи являлась идея именно "индивидуального завета", что на страницах своей книги я призывал: "пусть каждый творит свою литургию, пусть каждый импровизирует и модифицирует, как сочтет нужным", то это уже буквально совпадает с тем, как искали Святой Грааль рыцари круглого стола. А именно: "Утром они все согласились, что им надо разъехаться. И они все расстались в утренний час и плакали, прощаясь, и каждый рыцарь свернул на ту дорогу, какая всего более пришлась ему по душе" (+Мэлори «Смерть Артура» Наука М. 1976 стр 555).

И, наконец, главное. Собираясь вместе за моим круглым столом, каждый из нас пил свою чашу. Символизируя неподменимость выпавшего человеку жребия, чаша могла быть выпита только тем, кто ее держал. Однако для мужей и жен существовало исключение: они по моему замыслу могли пить из одной чаши. Таким образом, мой Грааль являлся одновременно и брачной литургией, клятвой супружеской верности.

Первичный смысл принятия Чаши состоял, разумеется, в противоположном, в обретении свободы, в выражении готовности принять любую судьбу, в том числе остаться в безбрачии. Однако в той мере, в какой это состояние действительно достигалось, становилось возможным также и просьба о любой нужде, как сказано: «Исполняй Его волю как свою, тогда Он будет исполнять твою волю, как Свою» (Перкей Авот 2. 4). Между тем в отношении поиска суженой эта дополнительная свободная молитва мне как будто теперь даже и не требовалась, все подразумевалось: само принятие Чаши как бы уже служило молитвенным поиском своей половины.

Мне остается только добавить, что символика Чаши в иудаизме и в христианстве идентична, так что служение это непосредственно выстраивается из иудаизма безо всяких христианских аллюзий. Так Магараль пишет: «Все, что человек принимает на себя, именуется «Чашей»… И так же бедствия зовутся «чашей» и они обращаются в «чашу спасения» (Гвурат Ашем 64).

Понятно, что ничто в иудаизме не препятствует также и превращению этого символа в «симан», то есть в литургически используемый знак. Предложенный мной богослужебный статус чаши ничем не отличается от статуса других образных предметов, используемых еврейской традицией («симаним»), как, например, зерен граната, знаменующих множество заслуг во время праздничной трапезы Рош-Ашана.

Таким образом, нечаянно обретенный мною «Грааль» - это прежде всего именно «кидуш», это вполне аутентичный иудейский опыт, не нуждающийся для своего произрастания ни в каких христианских корнях.

Здесь уместно упомянуть еще о двух – современных - романах, напрямую связанных с темой Грааля – это «Маятник Фуко» Умберто Эко и «Код да Винчи» Дэна Брауна.

«Маятника», изданного в 1988 году, у меня еще будет повод коснуться чуть ниже. Что же касается «Кода», то его идея явно пересекается с моей: согласно мистификации Дэна Брауна, Грааль – это не только Чаша, но также и таинственное женское начало в Боге, которое веками вытравливалось церковью. Читателю стоит лишь набраться терпения и посмотреть, какое «тайное общество» ненароком выявилось в ходе моего искания женского начала Грааля. В эту ложу («ста королей») согласно моему исследованию, вхож также и Леонардо да Винчи.

«Код», правда, появился в 2003 году, то есть уже после того, как я впервые записал приведенные соображения по поводу Чаши, а тем самым этот роман вроде бы никак не может претендовать на «предвосхищение» событий моей жизни.

Между тем Браун вовсе не был создателем этой идеи, он лишь переработал роман «Святая кровь. Святой Грааль», опубликованный Байджентом, Линкольном и Леем двумя десятилетиями раньше - в 1982 году! Так что со стороны этой книги «обратное влияние» как раз вполне возможно, и определенно просматривается.

И тут, видимо, самое время поведать, что обретение мною “чаши Грааля” произошло в "легендарном" 1984 году. Я писал свой «кидуш», свою "частную литургию" как раз в самый мрачный и напряженный для меня самого период этого года, т.е. с января по апрель.

«ЛИТЕРАТУРНЫЙ» 1984 –ой ГОД

Сейчас об этом не очень уже помнят, но в брежневскую пору к 1984 году человечество готовилось, как к какому-то крупному юбилею. По всем «вражьим голосам» читались фрагменты из этой книги, и готовились специальные передачи. Создавалось впечатление, что даже сами большевики боялись споткнуться об этот год, столько они уделяли ему внимания в своей пропаганде. Я бы сказал, что своим романом "1984" Оруэлл создал точно такой же мощный "эффект присутствия" во времени, что и Михаил Булгаков своим "Мастером" - в пространстве.

Сам я в ту пору книгой Оруэлла мало интересовался и прочитал ее только в 1989 году. "Когда имеется столько разоблачительных документов, какой смысл в каком-то еще фантастическом романе?" - так размышлял я каждый раз, когда до моего слуха доносились различные отклики на эту антиутопию. Но тем «чище» описываемый мною эффект (обратного влияния литературы на жизнь).

В реальной жизни 1984 год не оказался в собственном смысле слова годом апокалиптическим. Однако при этом его можно назвать в определенном смысле кульминационным. Во всяком случае, 1984 год явился последним годом стагнации советской системы, годом, в который всякое открытое инакомыслие было практически полностью подавлено.

Последние хотя бы отчасти еще политические фигуры, Альбрехт и Ходорович, были арестованы еще в 1983 году, и в 1984 году репрессии коснулись уже глубоких диссидентских "тылов", т.е. вообще всякой неофициальной культурной и религиозной общественности.

Осенью 1983 арестовали священника Владимира Никифорова, а в январе 1984 вплотную взялись за Александра Меня и его окружение. 28 января был проведен обыск у Андрея Бессмертного, возглавлявшего группу по катехизации. Я навестил его сразу после обыска и помню, что пришел к нему с первой версией своего «Грааля», хотел предложить ему вместе помолиться, но оставил эту идею после того как Андрей заверил, что его дом наверняка прослушивается.

8 февраля, в день смерти "Старшего Брата" (Андропова) арестовали Сандра Ригу. Его упекли в спец-психбольницу города Благовещенска, причем право переписываться с ним получила только мать. Одновременно в разных городах были схвачены еще трое его единомышленников, которых я лично хорошо знал. Репрессии, разумеется, коснулись и евреев. Так летом 1984 были арестованы преподаватели иврита Александр Холмянский и Юлий Эдельштейн.

Как бы то ни было, известия об обысках и допросах стали в том году в моем кругу повседневностью. Мою сестру вызвали в КГБ еще осенью 1983 года, а в течение весны и лета 1984 несколько раз допрашивали в связи с арестами тех или иных ее знакомых. Она описала эти события в своих воспоминаниях: «Ответ на тройку, или мои беседы в КГБ в 1983-1984» (http://www.proza.ru/2012/10/31/1717)

26 января 1984 года мне самому позвонили из КГБ с требованием явиться на беседу. Я отправился на Лубянку, подготовив по дороге речь, что ни о чем не стану с ними говорить. Однако подождав в приемной какое-то время и убедившись, что на свидание со мной никто не торопится, я ретировался.

В ту минуту мне очень помог Гриша Литинский, популярно объяснивший, что для того чтобы отказаться от беседы на нее совершенно незачем являться. И действительно, звонки с приглашениями и угрозами еще какое-то время продолжались, но так и кончились ничем.

Гриша вообще оказался гениальным консультантом по части общения с КГБ. В 1983 году его постоянно вызывали по делу Никифорова, и к началу 1984 он прекрасно усвоил, как следует, а точнее, как не следует вести себя на допросах. Накопленным опытом Гриша щедро делился со мной.

Никогда не знаешь подлинных талантов того или иного человека, которые могут раскрыться лишь при определенных обстоятельствах. Общаться с Гришей всегда было истинное удовольствие, однако тот период наших взаимоотношений запомнился мне особенно хорошо, так в тот час расцвел и необыкновенно преобразился мой товарищ.

Я читал книгу Альбрехта, и даже бывал на его лекциях, безусловно блестящих, беседовал и с другими бывалыми людьми. Но ничего прекрасней тех частных уроков, которых преподал мне Гриша во время наших многочасовых прогулок в районе метро «Аэропорт», я не помню.

Так, одно из сформулированных Гришей правил гласило: “Не играй в кошки - мышки с кошкой”. Следствием этого общего правила было другое более частное: “минимум слов”. “При ответе не старайся блистать умом и вдаваться в подробности, - учил Гриша. - И ни в коем случае не отвечай устно. Напиши на бумаге свой ответ и зачитай его. Но прежде чем прочитать, посиди и подумай, какие бы слова ты мог из своего ответа удалить. Важно - это даже не то, что ты скажешь, а чтобы сказанного было поменьше. Тогда им не из чего будет делать “выводы”. Итак, главное - минимум слов. И никуда не торопись. Вечер ты все равно потерял, а если ты твердо будешь следовать этому методу, то тебя в следующий раз просто не пригласят”.

А вот после перестройки он как-то вдруг весь сник, бывал раздраженный. Ушел из жизни безвременно - в 1998 году.

К лету гэбешники от меня явно отстали, и в целом мне нечего было опасаться, если бы как раз в это самое время – к осени 1984 года - я не закончил писать свою книгу, и не стал бы подумывать о ее издании.

В ту пору на Западе печатному станку предавалась практически любая переправленная из Союза словесная продукция. Грех было не воспользоваться. Для начала я, помниться, решил посоветоваться по поводу публикации с Александром Менем, издавшим в Брюсселе уже десяток книг.

Во избежание прослушивания (его также таскали на допросы чуть ли не ежедневно) мы вышли прогуляться по кладбищу, граничащему с его приходом.

“Не делайте этого! – резко осадил меня священник, когда я изложил свой план. - Ограничьтесь скромным самиздатом. Вас сгноят в лагерях и ничего больше”. И видимо, выговаривая уже какие-то свои мысли и чувства, добавил: “И никакой Запад за вас пальцем не пошевелит. У них спокойная сытая жизнь, и единственное доступное им чувство - это страх этой спокойной сытной жизни лишиться. А что книга? Там этих книг компьютеры учитывать не успевают. Мой долг предостеречь вас”.

Но публиковать мне казалось необходимым. Если уж я не побоялся высказать такие идеи, то как можно боятся их обнародовать?!

ГОРДОЕ ОДИНОЧЕСТВО

Итак, в «легендарном» 1984-ом я оказался в том узком кругу, который переживал гонения со стороны тоталитарной советской власти. Само по себе в этом было бы мало примечательного, если бы со временем я не осознал еще одно обстоятельство, которое как раз и позволяет мне отметить свою личную связь с романом Джорджа Оруэлла.

По мере того как крепли мои издательские планы, я все больше задумывался над тем, на что и ради чего я собственно готов идти. И тут я вдруг обнаружил, сколь многое в моих метафизических исканиях значил вопрос "физического" поиска невесты. Выходило, что я готов был пойти в лагеря главным образом из-за своего стремления найти невесту (во всяком случае, из-за побочного литературного продукта этого стремления).

Моя молитва над Чашей, казалось бы, подвела последнюю черту. В своем полном полагании на волю небес, она являлась одновременно и поиском невесты и обетом безбрачия. Но в ее публикации тем самым виделся некий экзамен. Отказываясь от издания книги, страшась придать ей полноценное существование, я как бы страшился продолжать свой дальнейший мистический поиск.

Но тем самым, мое вполне реальное, а не литературное существование оборачивалось тем случаем, когда стремление к супружеству являлось “политическим преступлением”, а значит и тем случаем, в котором литературное прозрение Оруэлла как бы осуществилось.

Тут, впрочем, следует упомянуть, что развернувшиеся по стране преследования миновали Литву.

Если в Москве в 1984 году все (кроме, пожалуй, отказников) залегли на дно, то в Вильнюсе жизнь продолжала бить ключом, и я то и дело выезжал туда отвести душу.

Я был свидетелем многотысячных религиозных процессий, бывал у ксендзов, собирающих под своей крышей до сотни молодых людей. Особо сдружился я с настоятелем храма Архангела Рафаила о.Казимиром, который прошел и через нацистский лагерь, и через десятилетия советской каторги.

Как-то в 1985 году я навестил его вместе со своим сокурсником Колей Муратовым. Философией Коля никогда не увлекался, но религией стал в те годы постепенно проникаться и почти примкнул к нашему сообществу в качестве наблюдателя.

Мы спросили о.Казимира, можно ли как-то формально перейти в католичество? Не откладывая в долгий ящик, о.Казимир извлек из шкафчика какой-то чин, и мы с Колей громогласно зачитали его, распростившись тем самым с РПЦ и примкнув со всей определенностью к Западному миру.

Однако, я сознавал, что свободное общение с этим миром возможно только потому, что в нем у меня действительно появился свой дом, в котором я был желанный и вполне уместный, не скажу даже гость, скажу просто обитатель.

Дело в том, что изгнанная из монастыря Тереза после года скитаний в марте 1984 года купила себе полдома на краю Вильнюса.

Дом этот располагался близ ручья, среди холмов, склоны которых заросли ветвистыми деревьями. Казалось, это был край города, дальше видны одни леса, но пройди десять минут - и перед тобой как на ладони весь Вильнюс. Ты обойдешь его, с кем-то поговоришь, что-то увидишь, а вечером тебя ждет Тереза (вернувшаяся из костела, где она молилась и занималась реставрационными работами) и ее всегдашние разговоры о Божественной любви. В ту пору отношения наши расцвели и вошли в состояние близкой дружбы.

Летом 1986 года я снова на несколько недель отправился в Литву. И здесь с горечью для себя заметил, что Тереза сталкивается со сходными искушениями. Прошло уже четыре года с тех пор, как ее прогнали из монастыря, но никто ее не торопился восстанавливать и никаких девушек ее склада, готовых вместе с ней основать новую общину, не находилось. Ее одиночество выглядело таким же хроническим и таким же глубоким, как и мое.

Она часто делилась со мной своей печалью, рассказывала о своих колебаниях в отношении замужества: все вокруг, включая весьма уважаемых священников, советовали ей выйти замуж.

"Не делай этого, - говорил я ей. - Живи просто одна. Это достойней. Вспомни о своих обетах. Если ты не имеешь монашеского призвания, то кто вообще его имеет?". Тереза благодарила меня за поддержку, но время от времени повторяла одну странную для меня фразу: "Я не могу одна". Собственно говоря, странность этой фразы я отметил для себя не сразу.

И произошло это следующим образом. Как-то раз я остановился у одного известного ксендза, францисканского монаха Станислава Добровольскиса. Там я разговорился с одной девушкой, как оказалось монахиней, всякими интригами выжитой пару месяцев назад из монастыря. Я, разумеется, возликовал в своем сердце, что нашел для Терезы родственную душу, и пустился их "сватать". Сначала та девушка с интересом слушала, но после того как я несколько раз повторил типовую фразу Терезы о том, что она "не может одна" - насторожилась.

"Почему это она не может жить одна? Это начальное условие любой духовной жизни. Здесь что-то не то". Я оставил ей адрес Терезы, но она так у нее и не появилась. Замечание ее, тем не менее, казалось здравым. Мое, например, положение было точно таким же: я оставался один, но я не видел в этом чего-то безысходного. Что мешало Терезе поступать так же? Что страшило ее? С кем она боролась, оставаясь одна? В ту пору я не знал ответов на эти вопросы.

СИОНИСТСКОЕ ПРИТЯЖЕНИЕ

В Рош-Ашана 5747 года я стал готовиться к публикации своей книги, которую Эммануэль перевезла в Париж еще в 1985 году.

Единственное, что я считал необходимым предварительно сделать, так это минимальным образом защитить свои тылы. С одной стороны я обеспечил себя, по совету одного опытного диссидента, «алиби» (я «потерял» военный билет, и в объяснительной записке, оставленной в военкомате указал, что документ пропал вместе с сумкой, в которой находилась машинописная рукопись), а с другой решил подстраховаться заявлением на выезд в Израиль. Ведь тех смутьянов, которые добивались эмиграции, часто предпочитали отпускать, а не сажать.

До той поры я никогда не помышлял об эмиграции. Я чувствовал себя комфортно в своей России, мечтал изменить ее к лучшему… Об Израиле же мыслил, как об отдаленной мечте, которую возможно достигнут только мои дети, если их мне пошлет Господь.

Однако заказ израильского вызова и его ожидание неожиданно создали мощное поле сионистского притяжения, которое все сильнее стало разворачивать меня в сторону еврейского мира. Я пошел в группу иврита и продолжал искать общения среди отказников и религиозных евреев.

Поворот этот не был внезапным. Лион Черняк, подавший в 1980 году на выезд в Израиль (впрочем, исходно предполагая направиться в США) и получивший отказ, жил репетиторством и, конечно, продолжал собирать у себя в доме философствующую молодежь. К моим христианским проповедям он всегда оставался равнодушен, но в 1983 году вдруг сделал определенный шаг в сторону иудаизма. Аргументировал свой выбор он тем, что религиозная позиция еврея подлинна и драматична, так как по условиям завета, он ответственен за мироздание, в то время как согласно христианской формуле все осуществляется самим Богом и человеку остается только «причаститься».

Все это хорошо согласовывалось с тем, чему учил Шестов, и с тем, что начал все более ощущать в еврейской вере я сам. В ту пору я впервые стал замечать иудаизм, не просто как ценящее брак христианство, но как отличное от христианства – причем в сторону «взрослости» - независимое вероучение.

С 1983 года я стал стараться как можно больше узнать о еврейской религии. Я разжился молитвенником с параллельным переводом и, стал тщательно изучать, как сами молитвы, так и пояснения к ним. Скоро стало ясно, что метод отделения «плевел», которым я успешно пользовался в отношении церковных обрядов, а именно: держаться лишь тех из них, которым удается выявить экзистенциальный смысл, в случае иудаизма буксовал.

Если живущий «по духу» христианин просто не вправе чрезмерно увлекаться «обрядом», и устремляется к его сути, то религия еврея не позволяет ему добраться до «духа» минуя «букву» Закона.

Неевреи, которые секуляризовались, которые вышли из своей традиции и живут собственным умом и собственной совестью, отвечают тем требованиям, которые возложены Всевышним на сынов Ноаха. Отойдя от традиционной религии и живя на свой страх и риск, сыны Ноаха действительно освободились, действительно достигли того состояния, которое предусматривал для них Создатель: жизнь духовных секулярных людей в высшей степени отвечает замыслу Творца.

Однако для евреев Всевышний предусмотрел нечто другое, для евреев Он предусмотрел как раз исполнение множества особенных заповедей, которыми Он отделяет их для Себя. Для еврея не существует иной религиозной альтернативы кроме иудаизма. Диалог иудаизма с секулярной культурой такая же насущная данность, как и в христианском мире, но практической галахи он касается в самой малой мере.

Как бы то ни было, даже оставаясь еще полностью лояльным христианской вере, я все больше убеждался в осмысленности Закона. Так с 1983 года я стал по утрам произносить «Шма», с наступлением субботы читать соответствующие псалмы, и по соображениям кашрута полностью отказался от мясной пищи.

Как бы то ни было, к тому моменту, когда я завершил свою книгу и передал ее на Запад, я отчетливо сознавал (т.е. писал об этом в самой своей книге), что христианство и иудаизм - религии дополнительные; что евреи призваны к исполнению Торы, и что их крещение является в равной мере злом и для них самих и для христиан.

Что же касается сионизма, то есть стремления вернуться в землю отцов и сделать минимально от тебя зависящее в деле возрождения еврейского государства, в деле заселения Иудеи и Самарии, то это была давняя моя внутренняя забота. Даже не совершая никаких шагов в сторону возвращения, даже вкладываясь «на все сто» в Россию, я ни минуты не переставал сознавать, что мое настоящее место там - на земле отцов и пророков.

11 марта 1985 года М.С. Горбачев был избран Генеральным секретарем ЦК КПСС. Как раз в те же дни Черняк получил разрешение на выезд. 24 марта состоялись проводы, а 27 он покинул Москву.

Однако, прежде чем рассказать, как развивались мои взаимоотношения с иудаизмом, нельзя обойти стороной еще одну сумасбродную идею, которая пришла мне в голову в 1985 году.

ПРАВОЗАЩИТНЫЙ ОРДЕН

Сегодня, деятельность очень многих правозащитных организаций не может вызывать ничего кроме отвращения. Многие правозащитные конторы, опирающиеся на поддержку миллионов, последовательно держат сторону террористов в их борьбе с Израилем, предельно облегчают деятельность исламистов в Европе, насмерть стоят за аборты и гомосексуальные браки. Иногда они, правда, почему-то вдруг защищают китов, а не китобоев, и слонов, а не браконьеров, и в этих случаях их деятельность вполне можно одобрить. Однако по совокупности, по общему балансу причиняемых ими вреда и пользы, думаю, было бы лучше, если бы они перестали радеть за «права» и целиком отдались простым обывательским радостям.

Но в 70-80 годах ХХ-го века ситуация была несколько иной. Нарушение прав человека в СССР действительно волновали Международную амнистию. Что же касается советских граждан, отваживавшихся открыто протестовать против репрессий, то в моих глазах они были солью земли. Доказывая традиционным верующим, что секулярные люди еще дадут им фору по части духовности, я в первую очередь приводил в пример этих «изгнанных правды ради».

Но именно поэтому мне всегда касалось заманчивым подчинить правозащитную деятельность религии. Так в одной из написанных в ту пору статей - «Во имя единого Бога единой человеческой судьбы» я развивал идею преобразования правозащитного движения в духовное служение.

Я намеревался либо опубликовать эту статью на Западе в случае своего ареста, либо самому предаться этой деятельности на Западе, если там окажусь. Приведя места из Св.Писания, говорящие об освобождении узников, я заключал: «Таким образом, важно осознать, что борьба за освобождение невинно осужденных не есть только социальное дело, не есть даже просто одно из дел религиозного благочестия, но есть генеральное религиозное служение. «Проповедовать узникам освобождение», освобождать невинно заключенных - есть одно из «знамений» нашей веры, есть важнейший аспект благовестия, есть, быть может, основное призвание христианина… Такое призвание соотносится с классической правозащитной деятельностью той же Международной амнистии, как известное с древности служение исцеления, соотносится с практической медициной».

К осени 1986 года я написал продолжение к своей статье, в котором углубился в уже совершенно фантастические, а именно в «военные» аспекты правозащитного движения. Я писал: "Солидарность с жертвами истории, солидарность с узниками совести есть важнейшее религиозное служение, определяющее нашу собственную конечную участь. При этом "благовествование узникам освобождения" (Исайя 61.1) должно начинаться с тех, кто погибли в этих узах. Но начинаясь с этого молитвенного участия в страданиях безвозвратно погибших жертв истории, начиная со стремления помочь им принять их ужасную участь - в пределе это служение не может также отвергать и возможности использования военной силы в деле освобождения тех, кто может быть освобожден"

Критикуя в той статье традиционное средневековое рыцарство, я одновременно предложил и его "реформацию", которую усмотрел в «сближении эстетики духовного рыцарства с эстетикой рыцарства светского». Духовному рыцарству недоставало, с моей точки зрения, служения Даме, светское же изобличалось в двусмысленности подобного служения. В результате у меня выходило, что правозащитный рыцарский орден... должна была возглавить Дева!

"В этом и заключена последняя интуиция рыцарства, - заканчивал я свою статью, - интуиция того, что Господь может открываться посредством пола не только в браке, но и в своеобразном инобрачии, которое, сохраняя форму строгого целибата, вместе с тем не идентично классическому монашеству. Ибо женщина в этом служении воспринимается прежде всего как женщина, как дарованный Богом и предельно полно раскрывающий Бога источник вдохновения... Откровение военачальника - Девы представляется всеразрешающим, т.е. разрешающим собой внутренний кризис рыцарства".

Приведенный пассаж о военноначальнике Деве, не меняя тона можно продолжить схожими фрагментами из «Дон Кихота», как например: "По воле небес я родился в наш железный век, дабы воскресить золотой... Я тот, кто призван воскресить Рыцарей Круглого Стола,.. и весь сонм славных странствующих рыцарей былых времен". (Гл ХХ).

Таким образом, моя жизнь действительно перекликнулась еще и с этим произведением, то есть перекликнулась с ним более интимно, чем это случается у прочих идеалистов. А их вокруг меня было немало.

В самом деле, Дон Кихот – это «мифологическая личность» для всего Нового времени, но для брежневских времен в особенности: противопоставляющие себя системе диссиденты-одиночки напрашивались на этот титул некоторым дополнительным пафосным образом («Бодался теленок с дубом»), что частично отразилось в расцвете карательной психиатрии.

Я помню мимолетную встречу с одним освободившимся узником совести – украинцем Романом Гайдуком. Я жадно слушал его рассказы о лагерных мытарствах политзеков и, помнится, спросил: «А с Щаранским вам видаться приходилось?».

«Нет, - ответил он. – Один раз я был на этапе, и говорили, что в соседнем вагоне Щаранского везут. Но никому не дали с ним пересечься».

«Почему же?» – поинтересовался я.

«Да ты что?!. – усмехнулся Гайдук. - Ты знаешь, как они Щаранского боятся! Ведь этот человек всю систему заколебал!».

В каком-то смысле Брежневский период вялотекущего социализма был удивительным временем: историю творили отчаянные одиночки. Каждый, если он только отваживался - как Натан Щаранский, как Владимир Буковский, – мог «заколебать всю систему». И эта возможность кружила голову. Один мужественный шаг и ты «на сцене» перед аудиторией, которую в иных условиях никогда бы не получил.

Уничтожение миллионов в Сталинском СССР ни у кого в мире не вызывало резонанса. В современном Израиле вы можете собрать полумиллионную демонстрацию, но премьер вашей страны все равно отправится валяться в ногах у террористов, умоляя их принять Иудею и Самарию в обмен на филькину грамоту «мирного соглашения». Но в брежневской державе строптивый гражданин, выхваченный прожекторами западных СМИ, как актер на сцене приковывал к своей одинокой борьбе с «великанами» внимание миллионов!

Впрочем, идея подчинения правозащитной деятельности духу религии не такая уж донкихотовская, и в наши дни еще более актуальна, чем в дни моей молодости. Вырвать у сатанистов узурпированную ими лицензию на правозащитную борьбу и передать его в руки богобоязненных людей возможно и даже необходимо.

ПРАВО НА ЭРЕЦ ИСРАЭЛЬ

Правосознание европейских народов восходит к двум основным источникам - к Римскому праву и Синайскому откровению. Римское отношение к законности скорректированное ценностями открывшимися на Синае составили основу Западных демократий. На грани ХVIII-ХIХ веков, в Америке и Европе помимо прав человека, были признаны также права религий и народов. В том числе в начале ХХ-го века было признано право евреев на возвращение на свою историческую родину («Декларация Бальфура»). Вершиной этого процесса можно признать провозглашение в 1948 году Всеобщей Декларации Прав человека.

Однако дальнейшая шлифовка Западного правосознания выявила довольно странные тенденции: больше внимания стало уделяться правам убийц, а не их жертв, были полностью попраны права эмбрионов, во имя расплывчатого права женщины «распоряжаться своим телом», а в 70-х произошло вообще что-то невиданное: правозащитники потребовали исключить гомосексуализм из числа сексуальных перверсий и объявить «особостью».

Сегодня, когда пару геев уже почти во всех странах Запада формально юридически нарекают «супругами» и, что более страшно, назначают «родителями» беспризорных детей, становится ясно, что дело было вовсе не в правах «секс-меньшинств», а в перерождении фундаментальных антропологических кодов нашего поведения, в полном освобождении «римского права» от «диктата» Синайского откровения.

Что могло послужить причиной этого переиначивания значения базисных слов? Что могло послужить причиной этой революции нравов, осуществленной гетеросексуальным большинством? По-видимому, признание абсолютных прав похоти, признание права на воплощение любого сексуального каприза. Ограничения на секс, исходящие со стороны Синайского откровения и человеческой совести объявлены сегодня вредоносными фобиями, жандармами психики, смело ищущей новых форм самовыражения.

Тут действительно нет, и не может быть компромисса. Нельзя сказать, что похоть имеет неограниченное право на самовыражение, и при этом не лишить права голоса Синайское откровение. Невозможно объявить гомосексуализм делом совести и при этом не признать сионизм преступлением против нее.

Не секрет, что священнослужители «церкви сатаны» порой «венчают» зоофилов с их возлюбленными козочками или свинками.

Можно ли вообразить себе правозащитника, который бы отказал кому-то в праве проведения такой церемонии? Скорее всего, он даже станет бороться за право вашей полукозлиной «семьи» усыновить ребенка. Однако при этом он категорически откажет еврею в праве селиться в Хевроне или даже в «восточном Иерусалиме».

Реконкиста должна начаться с возвращения права на возвращение. Обычно в защиту права евреев селиться в Иудее и Самарии приводится тот аргумент, что захватив их, Израиль овладел оккупированной (Иорданией) территорией, а не территорией суверенного (палестинского) государства, о создании которого никто до 1967 года и не помышлял так как никто до той поры не слышал о «палестинцах». Тем самым Израиль получил право эту территорию контролировать. Реже вспоминают, что никто не отменил решение Лиги Наций, позволяющей евреям свободно селиться на территории Палестины, некогда принадлежавшей Оттоманской империи.

Все это верно. Между тем важно подчеркнуть, что даже если бы Лига Наций в свое время не провозгласила этого права, еврейский народ все равно бы его имел, все равно бы должен был его отстаивать.

В Торе сказано, что выполнение заповедей поручено не просто еврейскому народу, но еврейскому народу в земле Израиля. Тора – это «уставы и законы, которые вам надлежит бережно исполнять в земле, которую дал Господь, Бог отцов твоих, тебе для владения ею» (Двар 12:1).

Мидраш (Сифри, Дварим 43) разъясняет, что в изгнании заповеди Торы лишены смысла и выполняются только затем, чтобы от них не отвыкнуть; т.е. для того, чтобы еврей всегда был готов к их исполнению по возвращении на родину. А в трактате «Авода Зара» (8) сказано, что «израильтяне, проживающие за пределами Страны – непорочные идолопоклонники».

Аморай рабби Симлай, поднявшийся в Эрец Исраэль из Вавилона, выразил это в следующих словах, вложенных в уста Всевышнего: "Когда вы в стране Кнаан, Я Бог вам. Когда же вы не в стране Кнаан, Я как бы не Бог вам… Когда они на ней (на этой земле), они словно укоренились предо Мною поистине. Когда же они не на ней, их как бы нет предо Мною".

Обычно в этой связи говорят о «мандате Торы», который пытаются поставить выше международного права и с этим правом столкнуть. Но это совершенно излишне. Это вопросы, которые можно решить, не покидая правового поля.

Евреи именно вправе жить в Иудее и Самарии. То есть вправе не на основании «мандата Торы», который тем самым должны признать все (в то время как до этого дело еще не дошло), а на основании исключительно одной еврейской веры в этот мандат.

Еще в 1786 году Джефферсон провозгласил принцип религиозной свободы, согласно которому никто не должен ни у кого получать справку, разрешающую ему тем или иным образом верить. Проживание в Эрец Исраэль - это базисное требование иудаизма. Такова специфика этой религии, с которой международное право обязано считаться. Любой еврей имеет неотчуждаемое естественное право селиться в Эрец Исраэль, какое бы политическое и государственное управление не распространялось на тот или иной ее регион. Иными словами, евреи имеют право селиться не только на «территориях», освобожденных ЦАХАЛом в ходе Шестидневной войны, но и на тех территориях Иордании, Сирии, и Ливана, где нога израильского солдата никогда не ступала, но которые определяются Торой как Эрец Исраэль.

Оставаясь в рамках правового поля, евреи должны иметь возможность получать гражданство тех стран, которые располагаются на территории Эрец Исраэль и, разумеется, демократически влиять на их дальнейшее развитие.

СОЛНЦЕВОРОТ

Но вот в конце 1986 года, когда я возобновил изучение иврита и стал готовиться к алие, как гром среди ясного неба грянула горбачевская перестройка: за считанные дни до астрономического солнцеворота произошел солнцеворот исторический: 19 декабря 1986 года был освобожден Сахаров, а в феврале 1987 первые 42 политзаключенных.

Наступали немыслимые сумасшедшие времена. Диссидентское слово «гласность» вмиг стало официальным, заглушая самиздатский журнал с одноименным названием, выпускаемый свежеосвобожденным Сергеем Григорьянцем и цитируемым по теперь уже не столь «вражьим» голосам. Загудели самозванные правозащитные конференции, многие из которых происходили на квартире Коли Муратова – московского представителя украинских правозащитников.

По большому счету к концу 1987 года все политические репрессии сошли на нет, и за издание религиозной книги никаких преследований уже можно было не опасаться.

Однако отказываться от репатриации в Израиль я к тому моменту уже совершенно не хотел. К тому моменту в моей судьбе также наметился какой-то солнцеворот: с одной стороны Сион, неожиданно возникший на моем горизонте, не позволял отвести от себя взор, а с другой у эволюции в сторону иудаизма имелась собственная логика. Базируясь на своих христианских представлениях, я пришел к идее дополнительности иудаизма и христианства: народы, по моей мысли должны были быть христианами, но евреи – иудеями.

Причем, как ни странно, подталкивать меня в сторону иудаизму поначалу стала сама христианская вера. Ведь если Человек из Назарета действительно воскрес, то совершил он этот подвиг не иначе как на путях исполнения Торы, но тогда по меньшей мере также и в ней - путь, истина и жизнь. Фома Кемпийский вправе подражать Иисусу, как ему вздумается, но для еврея бессмысленно другое подражание, кроме подражания соблюдению заповедей. Именно заповеди связывают еврейский народ в один узел жизни, и воображать, будто бы ты можешь связаться с каким-то евреем через причастие крепче, чем уже связан с ним через Тору – профанация. Это все равно, как требовать от человека, чтобы его усыновила собственная жена, а потом еще следить за тем, чтобы он прекратил с ней сексуальные отношения, так как они «упразднены».

Да и в осознании того, что Заповеди Торы данные Израилю – вечны, не малую роль сыграли для меня опять же Евангельские свидетельства. На протяжении долгих лет, как и всякий благочестивый христианин, я с полным доверием воспринимал увещевания Евангелистов будто бы Иисус нарушал заповеди, и противопоставлял им свой «новый завет». Однако то первичное знакомство с иудаизмом, которое я за последние годы получил, ясно показывало мне, что ничем конкретным все эти оговоры не обеспечиваются, что при всем их старании никакого компромата на своего Учителя, евангелистам собрать так и не удалось!

Согласно Евангелиям, Иисус чтил закон: «Не думайте, что Я пришел нарушить закон или пророков: не нарушить пришел Я, но исполнить. Ибо истинно говорю вам: доколе не прейдет небо и земля, ни одна иота или ни одна черта не прейдет из закона» (5:17) Или: «всё, что они велят вам соблюдать, соблюдайте и делайте; по делам же их не поступайте, ибо они говорят, и не делают» (Мф 23:4) (ср. Пиркей Авот 3.22).

При этом, всем самым «революционным» высказываниям Иисуса находились иудейские парафразы. Например, слова: «кто ударит тебя в правую щеку твою, обрати к нему и другую» (Мф 5:39), столетиями раньше произнес Иеремия: «Пусть подставит он щеку бьющему его» (Эйха 3:30)

"Суббота для человека, а не человек для субботы" (Мк. 2, 27) – говорил Иисус, но в Талмуде сказано: «не вы принадлежите субботе, а суббота вам» (Йома 85.б).

Выходило так, что «уверовавшему в Христа» еврею, нечего было делать в его церкви, но надлежало держаться поближе к синагоге. Таким образом, оказывалось, что мое место находилось вроде бы на другом фланге армии Живого Бога, - собственно иудейском. Я ничего твердо не решал, но невольно дрейфовал в направлении завета Авраама.

Однако на этом пути меня подстерегали неожиданные подводные камни. Иудаизм, в лоно которого я был готов устремиться, при ближайшем знакомстве не очень соответствовал тем представлениям глубинной «экзистенциальной веры», которые я о нем составил. Парадоксально, но если христианство как будто подталкивало меня к иудаизму, то сам иудаизм не так уж и манил.

Во-первых, некоторые аутентичные еврейские идеи, с которыми я в ту пору столкнулся, казались мне неприемлемыми, а во-вторых, на пути моем до сих пор не встретилось ни одного компетентного верующего еврея, с которым бы я мог по-настоящему сблизиться. Попадавшиеся мне практикующие иудеи отстаивали свою веру с помощью доводов способных сделать тебя в лучшем случае индуистом. Каббалистические схемы, которые мои собеседники представляли, как последние проникновения в тайны Божества, мне гораздо больше напоминали термодинамику, чем религию. А чего стоила вера в реинкарнацию, которую фанатично придерживались в том кружке иврита (при «Группе за установление доверия между СССР и США»), который я тогда посещал. Я стал расспрашивать знатоков. Слухи подтвердились. Вопрос этот важный, поэтому, прежде чем продолжить, как развивались дальнейшие события, я вкратце разъясню это положение еврейской веры.

«ГИЛЬГУЛЬ» И «САНСАРА»

Прежде всего немного истории. Если оставить в стороне некоторые намеки из книги Зоах, то вера в «гильгулим» пошла с Аризаля (1534-1572). До него вера в реинкарнацию никого в Израиле не занимала, а если и рассматривалась, то только критически. Кроме рабби Саадия Гаона (892–942), который спорит с теорией реинкарнации в книге «Эмунот ве-Деот» (6.214), можно назвать рабби Йосефа Альбо (1380–1444), высказывающегося против этого учения в своем основном труде «Аикарим» (4.29). Весьма нелестно отзывается о вере в перевоплощение знаменитый оппонент Рамбама Арайвед (Авраам бен Дауд Галеви) (1100 — около 1180) в книге «Аэмуна арамма».

И это понятно, «гильгуль» в понимании «сансара» противоречит базисным положениям иудаизма, прежде всего вере в воскресение, согласно которой идентификация личности происходит по телу, а не по душе. Если душа человека действительно способна перемещаться из тела в тело, исправляя свои ошибки, то воскресать должен какой-то один «гильгуль». Но сам иудаизм так не верит.

Приведу только один пример. В 1746 году польский граф Валентин Потоцкий тайно принял иудаизм, получив при обрезании имя Авраам бен Авраам. Через три года его еврейство обнаружилось, Потоцкий был осужден католическим судом и сожжен в Вильно 24 мая 1749. Из своих неполных тридцати лет этот мученик ровно три года был евреем. Виленский Гаон истолковал это обстоятельство таким образом, что граф Потоцкий был гильгулем Авраама, который, согласно агаде, три года оставался язычником, а впоследствии чудесным образом избежал гибели, когда его предали сожжению за приверженность единобожию. Таким образом, в лице графа Потоцкого Авраам «погасил» три своих языческих года и при этом сгорел.

Этот пример явственно показывает, что под «гильгулем» в иудаизме понимается не «сансара», а специфическое сопряжение судеб. Нет еврея, который бы на основании приведенной истории утверждал, что воскреснет либо только Авраам Авину, либо только Авраам Потоцкий. Кроме того, если бы Виленский Гаон имел ввиду «сансару», то находящаяся в теле Потоцкого душа Авраама с 1720 по 1749 год отсутствовала бы в Ган-Эдене, а тем самым в течение почти 30 лет миллионы евреев произносили бы заведомого пустую молитву, прося Всевышнего упокоить души их близких: «Да приобщится душа его к сонму вечно живых – к душам Авраама, Ицхака и Йакова, Сары, Ривки, Рахели и Леи, и к душам всех других праведников и праведниц, пребываюших в Ган-Эдене».

Что же стоит за той перекличкой судеб, которая зовется в иудаизме «гильгулим»? Согласно вере иудаизма, две даже полностью идентичные души остаются двумя индивидуальностями. В трактате Сангедрин (37.а) сказано: "Адам был создан единственным... ради мира между людьми, чтобы не говорил человек человеку: "Мой отец больше твоего" и чтобы выразить величие Пресвятого. Ибо человек чеканит много монет одним чеканом и все они похожи друг на друга. А Царь над царями царей отчеканил всех людей чеканом Первого Человека, но ни один из них не похож на другого. Поэтому каждый должен говорить: Ради меня создан мир".

Но как стоимость монеты не меняется в зависимости от той или иной модификации своего чекана (различающейся хотя бы уже годами), так и ценность человека не меняется в зависимости от той или иной версии единого человеческого «чекана» - все люди равны, даже если отчеканены и не абсолютно идентичными версиями.

Единый в своей основе человеческий чекан имеет множество версий – только это, по существу, утверждает иудейское учение о "гильгуль нешамот". Так, одной из версий печати первого человека являлась печать Израиля, сама в свою очередь, подразделенная на шестьсот тысяч под-версий. Однако при этом все отчеканенные даже идентичными чеканами – нетождественные друг другу индивидуальности, ради каждой из которых творился мир.

«Гильгулируя» в поколениях и в то же время одновременно принадлежа сотням и тысячам праведников, «чекан» каждой коренной души вечен и неизменен. Но каждый из людей, отчеканенных этим безличным чеканом, имеет свое лицо («ни один из них не похож на другого»), и ни один их них не «гильгулирует» в другого. Это подобно тому, как одна и та же операционная система «гильгулирует» из компьютера в компьютер, обретая множество (и последовательных во времени, и одновременных) жизней в своих разных воплощениях, но в каждом компьютере она работает по-разному, имеет свое «лицо», которое уже не «гильгулирует» в другие компьютеры.

Таким образом, идею реинкарнации можно совместить с идеей воскресения, если представить ее не как индуистскую «сансару» и «карму», имеющие целью безличное Единое, а как иудейский «чекан», имеющий целью каждого созданного Творцом человека. То безличное, что в индуизме или буддизме подвергается реинкарнации, не является человеческой душой в иудейском понимании, подразумевающем личное воскресение. В иудаизме есть представление о некоем хранилище, где пребывают души до своего рождения. Очевидно, что хранящиеся там души и представляют собой не что иное, как наши чеканы. Когда душа вселяется в тело, она связывается с ним навсегда и тем самым необратимо преображается. Так что после смерти душа уже не похожа на ту, что была до рождения, - она как бы приобретает от тела его форму, «инициируется», и по внешнему своему виду (по свидетельствам «вернувшихся с того света») имеет узнаваемый телесный облик. Будучи безличным «чеканом» до рождения, душа после рождения приобретает облик.

Если продолжить аллегорию с компьютером, это соответствует тому, как если бы файл операционной системы сам бы менял себя в соответствии с тем конкретным компьютером, в который был инсталлирован. Но если программиста интересует не судьба отдельных компьютеров, а судьба самой программы, то Создатель душ, открывшийся на Синае, заинтересован не в судьбе своих «чеканов», а в судьбе и вечной жизни каждого отдельного человека.

К такой трактовке иудейского учения реинкарнации я пришел после долгих лет собственного исследования этого вопроса. Но поскольку в 1987 году все встречавшиеся мне иудеи простодушно понимали под «гильгулем» «сансару», я совершенно не видел никакой возможности разделить с ними одну веру.

НЕПОВТОРИМАЯ ОШИБКА

В том кружке иврита при «Группе доверия» имелся, впрочем, один ученик, который полностью разделял мою неприязнь к реинкарнации, и даже объявил веру в нее верным признаком того, что иудаизм истинной религией не является. Во время урока он постоянно перебирал православные четки и никогда не упускал случая засвидетельствовать единоспасительность византийской ветви христианства.

Я как умел за иудаизм заступался и среди прочего однажды предъявил ему собранные мною случаи приверженности Иисуса законам Торы. Собеседник мой явно впечатлился. Причем соответствующие впечатления он получал, по-видимому, не только от меня. Во всяком случае, в какой-то момент четки свои он благополучно снял, а потом и вовсе удивил меня не меньше, чем я его: Иисус никаким Богом, оказывается, себя не считал!

Я начал было с ним спорить, однако вскоре вспомнил, что сам воспитывался на словах Честертона, подразумевавших подобные сомнения: "Вопрос не станет яснее, если даже вам скажут, что Христос не называл себя Богом. Ни одному пророку или философу, равному Ему по мудрости, не могли бы это приписать. Допустим, что Церковь ошиблась, неправильно поняла Его; но никто, кроме Церкви, так не ошибается. Магометане не приняли Магомета за Аллаха, евреи не приняли Моисея за Бога. Даже если все христианство зиждется на ошибке, ошибка эта неповторима, как Воплощение". (+ Г.К.Честертон “Вечный человек” М. 1991 стр 219).

Наперстночник! Как он провел меня на банальном парадоксе?! Как все эти годы я не замечал, что религия, породившая столь достоверные формы знания как секулярная наука, на этом основании вовсе не располагает страховым полисом собственной безошибочности!

Так все и есть: христианство зиждется на ошибке, ошибке, которую сам основоположник этой религии никогда бы не допустил! Для того чтобы это понимать даже нет необходимости быть евреем. Хватило же протестантскому теологу Бультману ума и совести написать: «Древнейшая община, видимо, считала его Мессией, но она не приписывала Иисусу в связи с этим наличия особой метафизической сущности, которая служила бы основой для авторитетности его слов. Хотя на основании его авторитета она исповедовала, что Бог сделал его Царем общины. Эллинистическое же христианство сразу превратило Иисуса в «Сына Божия», приписав ему божественную «природу», и таким образом ввело в обиход способ рассмотрения его личности, абсолютно чуждый ему самому» (+ Бультман «Иисус» «Путь» М. 1990 Стр 127).

Но при этом все же невозможно было не отдать должное христианству. Как-никак, но евангелисты не вложили в уста самого Иисуса роковых слов, они не присочинили ему какого-то действительного нарушения Торы. Да, они возвели поклеп на евреев, но при этом сохранили канву, позволяющую восстановить истинный ход событий! С одной стороны тенденциозность евангелистов оказалась бессильна заретушировать подлинную картину, а с другой – в самой этой тенденциозности проступала своя внутренняя правда.

Вера в Боговоплощение – это теологическая ошибка, однако, правда и то, что никто так теологически не ошибался. То есть действительно никто кроме церкви не сказал, что человек стал Богом, ни на йоту при этом не перестав быть человеком!

В самом деле, христиане вовсе не говорят, что волна и частица суть одно, они говорят, что обнаружили элемент, который совмещает в себе как те, так и другие свойства, оставаясь одним и тем же элементом! Бог и человек так же "неслиянны и нераздельны" в церковном Иисусе Христе, как "неслиянны и нераздельны" волновые и корпускулярные свойства в элементарных частицах боровской физики! И это не аналогия - это парадигма одного и того же мышления. Учение о воплощении ошибочно, но ошибка эта оказалась провиденциальна и судьбоносна.

Сам Бог не допустил бы такой ошибки, Сам Бог дал евреям Тору, запрещающую любое даже самое хитроумное поклонение человеку, но ироничный мировой дух правильно понял задание своего Господина и разыграл какую-то свою грандиозную партию, тем более оправданную, что как можно понять из Рамбана («Мишне Тора» «Гилхот малахим» 10.1) ошибки такого рода не вменяются сыновьям Ноаха в ошибки!

В ту пору у меня не имелось средств подобраться к нагромождению этих парадоксов. Я завидовал той легкости, с которой упомянутый ученик однажды также твердо принял иудейский образ жизни, с которым прежде придерживался православного. Но сам я на такую легкость был не способен. Парадоксы христианства держали меня более цепко, чем завлекал неловкий на теологические ухищрения иудаизм.

СУДЬБА СТУЧИТСЯ В ДВЕРЬ

Все круто изменилось в августе 1987 года, когда на субботе, проведенной на чьей-то даче в Быково, я познакомился с Довом Конторером. Двадцатичетырехлетний Дов представился как преподаватель иврита, однако как вскоре выяснилось, он занимался куда более значимой общественной деятельностью, заключавшейся в координации связей с евреями провинциальных городов советской империи.

Соблюдать Тору Дов стал в шестнадцатилетнем возрасте, тогда же он начал учить иврит, и ко дню нашего знакомства говорил бегло и без акцента. Заезжие израильтяне широко раскрывали глаза, когда до них начинало доходить, что он родился в СССР и никогда не бывал в Израиле. В пору нашего знакомства Дов как раз подал прошение о выезде и ждал ответа из ОВИРа.

Общение с ним началось с моей вежливой и обычной тогда просьбы изложить его взгляд на каббалу. Он подробно стал описывать мне картину «цимцум» с последующей эманацией в образовавшуюся пустоту первого луча Божественного света. В ответ я сказал, что когда речь заходит о Боге и человеке, я являюсь принципиальным противником теории эманации, так как вижу в ней естественный процесс, а не чудо свободы.

Мои речи произвели на Дова явное впечатление, и несколько месяцев после того мы много и заинтересованно общались. Я засыпал Дова своими «трудными» вопросами, он ими озадачивался и старался искать ответы, одновременно переосмысливая сложившееся у него с подростковых лет представления.

Он прекрасно понял проблему и оказался очень благодарным собеседником. Дов явственно показал мне, что в собственно иудейском мире имеются люди, открытые вопросам, возникающим не только над листом Гемары, но при этом он, как никто другой меня с этим иудейским миром сблизил.

Довчик отвел меня в синагогу в Марьиной Роще (в ту пору деревянную), стал приглашать к себе в гости. Зимой я уже почти все субботы встречал в его однокомнатной квартире у метро Полежаевская, где он жил с женой, дочкой, а с зимы еще и с новорожденным сыном. Все, наконец, стало собираться и упорядочиваться, все захотелось попробовать соблюдать.

Благодаря нашему непринужденному общению я за несколько месяцев глубже погрузился в иудейские древности, чем за все предыдущие годы своего топтания перед еврейскими дверьми.

Как-то Дов обмолвился, что еще школьником не раз бывал у Александры Веньяминовны Азарх - актрисы еврейского театра, которая и мне была знакома.

Она была женой Грановского - главного постановщика этого театра. В 20 годах они выехали в Европу на гастроли, в ходе которых умудрились живьем повидать Гитлера. Сам Грановский в СССР так и не вернулся, а Александра вернулась лет через пять. Сестра ее была замужем за художником Фальком, несколько картин которого висели в квартире Азарх на улице Кирова.

Я не раз беседовал с этой интересной женщиной, в результате несчастного случая потерявшей ногу и продолжавшей выступать на сцене с протезом.

Заходил я не к самой Азарх, а к девушкам, которых она пустила к себе квартировать. То были мои старые студенческие знакомые, которые не имели московской прописки, и вместо того, чтобы уехать по распределению, остались в столице расчищать снег.

Дом располагался у самого метро, в нем всегда кто-нибудь находился, и я периодически забредал туда.

В одну из таких побывок, девушки поведали мне, что к Азарх стали заходить какие-то еврейские подростки, прозванные ими «сионистами». Их визиты повторялись.

Мне было любопытно, хотелось взглянуть на ребят, тем более, что дефицит еврейского общения ощущался постоянно и я дорожил любым знакомством. Но не довелось. В ту пору я как раз читал и перечитывал «Философию культа», и вскоре перестал в доме том появляться.

Осенью 1980 года неизвестные в масках вошли в комнату Азарх и вынесли из нее все картины Фалька. После этого ограбления Александра Виньяминовна не протянула и месяца, но узнал я об этом с большим опозданием.

Странно было сознавать, что мы с Довом вполне бы могли познакомиться десятью годами раньше! Как бы наши судьбы сложилось тогда?

Трудно ответить. Но согласно тому, как они сложились в 1987, мы друг другу очень пригодились: благодаря Дову, задуманный мной исход из России теперь впервые стал выглядеть не отвлеченной фантазией, не отчаянным шагом в неведомое, а чем-то осязаемым, причем обещающим, наконец, обернуться также и исходом из христианства.

Все происходило в свой срок, все происходило, как было записано в Книгах: как с Довом я познакомился не в 1977, а в 1987 году, так же и дом 302-бис я посетил не в 1982, а в 1988.

ЗА И ПРОТИВ

Окрыленный своими новыми впечатлениями, осенью 1987 года я начал писать статью, в которой выразил убежденность в том, что истины христианства могут обязывать еврея только к исполнению закона, что еврей как бы дважды обязан быть иудеем, но никак не вписываться в христианство.

При этом я осознал еще одно важное положение: христиане нуждаются в живом иудаизме, нуждаются не в иудаизме «ин витро», то есть не в иудаизме, засоленном в пробирке их собственной концепции «ветхого завета», а в иудаизме «ин виво», отрицающем христианскую догматику. Дело в том, что для продвижения их идеи «боговоплощения» христианам понадобился именно принципиально невоплотимый еврейский Бог, а не какое-либо прекрасно воплощающееся универсальное божество народов (те же аватары, одной из которых был Кришна). Иными словами, для того, чтобы христианская идея могла существовать, она логически нуждалась в том, чтобы… ее категорически отвергал иудаизм! В тот момент, когда иудеи перейдут на сторону христиан, все окажутся в стане индуистов! Если христиане действительно серьезно верят в то, что проговаривают в догматах Халкидонского собора, им нужно как зеницу ока хранить евреев в их первозданном состоянии.

Позже в своей книге «Теология дополнительности» я сформулировал это положение следующим образом: «Христианство, провозгласившее воплощение, изначально стоит перед коренным парадоксом: если воплотился Бог, который по существу может воплощаться, то это никакое не воплощение. Однако, если воплотился Тот, Кто по существу не может воплощаться, то какой же Он тогда Невоплотимый?

Согласно решению Халкидонского собора, Иисуса был объявлен одновременно и истинным Богом (Израиля) и истинным Человеком. Эта парадоксальная формулировка по-разному и неоднократно воспроизводилась в самых разных сферах европейской культуры, и в ХХ-ом веке с особенной продуктивностью обнаружила себя в квантовой механике, согласно которой электрон является и истинной волной, и истинной частицей.

Однако в самой христианской теологии этот открытый ею принцип дополнительности в дальнейшем никак не разрабатывался. Обыденная христианская мысль опасливо перетолковывала эту догматическую антиномию в духе своеобразного монофизитства, т.е. сползала к интерпретации - только “истинный Бог”. Парадокс провозглашенного христианством боговоплощения всегда был лишен той своей истинной остроты и напряженности, которыми в нашем веке оказались отмечены иные сферы теоретического поиска. Иными словами, на протяжении веков воплощение представлялось христианам не неразрешимым парадоксом, а вполне естественным и давно ожидаемым "ветхозаветными пророками" событием, которое «жестоковыйные» иудеи не желали вопреки очевидности принять.

Истина, однако, состоит в том, - и халкидонская формулировка подразумевает это - что христианство становится самим собой только в момент признания принципиальной самодостаточности иудаизма, т.е. в момент признания полной законности коренного неприятия им христианства… Христианство получает право на свою собственную трактовку природы Иисуса («истинный Бог и истинный человек») только тогда, когда оно предоставляет аналогичное право также и трактовке иудейской, формулировку «истинный Бог» недвусмысленно отвергающей».

Эта формулировка была сделана года два-три спустя, но сама мысль впервые формировалась уже в начале 1988 года.

Решение оставить христианство вызревало все более. И все же, если на уровне сердца этот мой выбор был самым что ни на есть еврейским, на интеллектуальном уровне, как ясно видно из приведенных слов, он все еще оставался христианским решением.

Не обречена ли эта моя очередная духовная авантюра? Даже продолжая общаться с Довом, я все еще не знал, готов ли я на самом деле к этому прыжку?

Между тем погружение в еврейский мир продолжалось. Пасхальный седер я, конечно, провел у Дова, пригласив к нему также и Жанну, которую мне показалось уместным начать знакомить с иудаизмом.

Тут следует отметить, что та Пасхальная ночь, то есть ночь с 14 на 15 нисана (выпавшая на ночь с 1-го на 2 апреля) совпадала также и с католической пасхой. Иными словами, 1 апреля (14 нисана) приходилось на пятницу, которая была в этом году "страстной пятницей" западных христиан, и которые соответственно должны были праздновать свое пасхальное торжество "в первый день недели", 3-го апреля.

И тут – прежде чем продолжить эту историю - я бы хотел обратить внимание на то, что эта дата была также датой описанного Булгаковым ежегодного «весеннего бала полнолуния».

БАЛ ВЕСЕННЕГО ПОЛНОЛУНИЯ

В "Мастере и Маргарите" ни разу не упоминается название "Вальпургиева ночь", хотя однозначно подчеркивается преемственность этого романа с "Фаустом", где описывается именно это первомайское мероприятие. Различные детали и персонажи, например, «брокенские гуляки», которые «всегда приезжают последними», должны заставить нас думать, что описываемый Булгаковым «бал» - это Вальпургиева ночь. Тем не менее, в романе он так не назван, а прозван Булгаковым "весенним балом полнолуния": "Ежегодно мессир дает один бал. Он называется весенним балом полнолуния, или балом ста королей", - сообщает Коровьев Маргарите.

Уже одно это название ясно говорит, что описанный Булгаковым сатанинский бал – это никак не вальпургиева ночь (которая лишь иногда бывает полнолунной), а какая-то другая дата. Какая же? Все три "весенних полнолуния", т.е. полнолуния всех трех весенних месяцев (солнечного календаря), - а даже не какого-нибудь одного из них – зарезервированы еврейскими праздниками: в марте (в ночь с 14 на 15 адара) отмечается Пурим (Шошана Пурим), в апреле (с 14 на 15 нисана) - Песах, и в мае (с 14 на 15 ияра) - Песах Шейни.

Что же имел в виду автор «Мастера и Маргариты»? Уже самый беглый анализ должен убедить нас в том, что описываемое Булгаковым полнолуние – это именно пасхальное полнолуние, т.е. что Булгаков перенес традиционный первомайский бал сатаны на... еврейскую Пасху.

В самом деле, события его "Повести о пятом прокураторе Иудеи Понтии Пилате", т.е. суд над Иешуа и его казнь, произошли именно "четырнадцатого числа весеннего месяца нисан", в канун Пасхи, в канун "весеннего полнолуния" (кстати, в Торе именно нисан именуется «весенним месяцем»). А те события, которые разворачиваются в Москве, выглядят даже не просто как происходящие в годовщину этой казни, а как бы вообще от этой казни отталкивающиеся. В этом отношении достаточно просто проследить параллелизм событий, описываемых в "Повести о Пилате", с тем, что по свидетельству Булгакова происходило в Москве 1900 лет спустя. События трех-четырех иерусалимских дней "весеннего месяца нисан" происходят в том же "недельном режиме", что и события четырех московских дней, с которыми они синхронизируются буквально по часам (например, гибель Иуды и гибель барона Майгеля). При этом и сам Воланд заявляет, что присутствовал при иерусалимских событиях, о чем, правда, в самой повести прямо не упоминается, но что тем не менее подтверждает автор этой повести, Мастер: "Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву".

Разумеется, то, что события московского весеннего бала соотнесены именно с событиями казни Иешуа, а не с событиями исхода евреев из Египта, говорит о том, что Булгаков имел в виду совместить Вальпургиеву ночь прежде всего с христианской пасхой (тем более что это отражено в недельном цикле), но еврейская пасха при этом также оказалась задействованной, и именно с ней невольно связывается датировка ("весеннее полнолуние").

И в то же время, вопреки этому явственному замыслу, "полнолуние месяца нисан" в "Ершалаиме" у самого Булгакова все же не совпадает с тем московским полнолунием, которое сам он описывает. Ведь согласно роману "весенний бал полнолуния" происходил в мае («следует отметить первую странность этого страшного майского вечера»). В то время как еврейская пасха (полнолуние месяца нисан) никогда не может прийтись на май, но только на апрель (она колеблется от 26 марта по 25 апреля). В мае может быть только полнолуние следующего за нисаном месяца ияра, т.е. та дата, на которую приходился Песах Шейни – праздник, во всем тождественный Песаху нисана, но только для тех, кто не участвовал в основном торжестве. Более того, "весенний бал полнолуния" не совпал у Булгакова не только с иерусалимскими событиями 14 нисана, но и с вальпургиевой ночью с 30 апреля на 1 мая, ибо известные события одного "страшного майского вечера" на Патриарших прудах происходили уже за три дня до "бала сатаны". Что же описал Булгаков? Какую дату он имел в виду?

Совершенно ясно, что самое общее намерение Булгакова состояло в наложении (христианской) пасхальной ночи на вальпургиеву, в представлении двух этих дат в качестве одного события. Оставляя пока в стороне идейные мотивы такого замысла, отметим, что вывести в романе такое единое событие вроде было бы несложно, ибо вальпургиева ночь периодически совпадает с пасхальной ночью как католиков, так и православных. Однако такая ночь никогда не может быть полнолунной, ведь согласно церковной традиции христианская пасха отмечается в воскресение, следующее после еврейской пасхи или (у католиков) совпадающее с ней. Иными словами, если вальпургиева ночь совпала с христианской пасхой, то эта ночь никак не может приходиться на полнолуние 15 нисана (колеблющимся между 26 марта и 25 апреля).

Тем не менее Булгаков, назвав свой бал “весенним балом полнолуния”, обратился к датировке распятия Иешуа с помощью еврейского календаря. Но так как 15 нисана никогда и ни при каких обстоятельствах не может совпасть с 1 мая, то по-видимому, Булгакову пришлось сразу отказаться от намерения связать свой "бал сатаны" с первомайской ночью. Связать же бал только с ночью на 15 нисана было недостаточно, т.к. он все же имел в виду не события еврейской пасхи (исход из Египта), а распятие Иешуа, произошедшее не только 14 нисана, но еще и в пятницу, что существенно и даже необходимо было учитывать, поскольку это уже сделала христианская традиция.

Булгаков, по всей видимости, пожелал учесть как требование христианской пасхалии, т.е. требование недельного цикла, так и календарное требование пасхи еврейской, т.е. наличие полной луны. Но тогда мы вправе предположить, что для своего «пасхального» «великого бала сатаны» он мог составить оригинальную "пасхалию", согласно которой бал этот происходит в одно из "весенних полнолуний", а именно в то из них, которое приходится в том году на ночь с пятницы на субботу.

Не знаю, подозревал ли об этом сам Булгаков, но я не поленился проверить и убедился, что такое совпадение весеннего полнолуния с субботней ночью происходит не только каждый год, но к тому же еще и только один раз в год, чем исключаются любые разночтения. Таким образом, Булгаков мог с полным правом назвать "бал весеннего полнолуния" ежегодным и даже написать (в эпилоге), что "каждый год, только наступает весеннее праздничное полнолуние, под вечер появляется под липами на Патриарших... Иван Николаевич".

Возможный принцип булгаковской "пасахалии" построен на совпадении дней недели (субботы) с полнолунием... какого-либо из весенних месяцев (поэтому-то и дается это общее название "весенний", а не скажем "майский" бал). Подход этот несколько эклектичен, ибо в нем весна солнечного календаря накладывается на весну лунно-солнечного, так что с одной стороны должны вовлекаться полнолуния не только весенних, но и зимнего лунного месяца (адара), а с другой полнолуния весеннего лунного месяца сивана будут приходиться уже на лето (согласно месяцам солнечного года). И все же в этой пасхалии есть своя здравость. Ведь в конце концов по какому-то из календарей "бал" всегда будет "весенним". Булгаков как бы выхватил самое существенное: весна, полная луна, ночь с пятницы на субботу.

Описываемый в романе бал происходил в нехорошей квартире в ночь с 24 на 25 мая 1929 года, чему имеется множество подтверждений (см. Приложение 1). В 1988 году он выпал с 1-го на 2 апреля.

Ничего необычного в саму ту праздничную ночь не произошло, однако в течение начавшегося в тот день месяца апреля произошел ряд событий, как впоследствии выяснилось, имевших прямое отношения к созданию «Поэмы шестого дня»!

ОН ПОЯВИЛСЯ

В конце пасхальной недели, 21 числа весеннего месяца нисана (8 апреля), я снова вместе с Жанной появился на субботе у Дова. И тут как раз уместно отметить, что она прибыла на праздник из того самого дома 10 по Большой Садовой, который описывается Булгаковым под именем дома 302-бис.

Изредка выбираясь в Москву по разным делам, Жанна обычно останавливалась у сестры своей старой школьной подруги. Но последние несколько раз она ночевала именно в булгаковском доме. Значительная его часть по какой-то причине была выселена, и при содействии Вадика, несколько пустующих квартир вот уже как полгода были заняты хиппи.

Там моя крестница и находила себе в последнее время пристанище, располагаясь одна в огромной пятикомнатной квартире (5а).

Этот последний собственно праздничный "седьмой день" пасхальной недели приходился опять же с пятницы на субботу, с 8 на 9 апреля, и на этот раз совпадал уже с наступающей православной пасхой. В течение пасхальной недели я виделся с Жанной лишь однажды - в среду, 6 апреля.

Здесь следует пояснить, что с 1986 года я стал вести журнал (не дневник, а именно журнал), в котором отмечаю все произошедшие за день встречи и те или иные происшествия, благодаря чему способен по дням восстановить последовательность жизненных обстоятельств.

Как я уже указывал, в этот период у моей крестницы развилось какое-то странное тяжелое воспаление глаз, сопровождающееся потерей зрения, но врачи не в состоянии были даже поставить диагноз.

В ту пору в Москве гастролировал тбилисский маг и целитель, Автандил Ломсадзе, и я решил направить свою крестную к нему.

В свое время (могущее с помощью моего журнала быть указанным совершенно точно - 28.2.87) я познакомился с ним с целью выяснить, отличают ли ясновидящие людей верующих, т.е. вверившихся Богу, от неверующих, т.е. полагающихся только на естественный порядок вещей. Как автору молитвы о Чаше этот момент был для меня очень важен и интересен.

Я пригласил Автандила к себе. Были еще какие-то люди, но не помню, кто именно.

Окинув меня пристальным взором, спокойный и величавый Маг заверил, что никакого различия между верующим и неверующим с точки зрения предсказания судьбы не существует, и что он умеет читать мысли и видеть будущее каждого человека.

- Но как это происходит? Это трудно вообще сделать?

- А тебе трудно съесть батон хлеба?

- Требует усилий…

- Ну вот приблизительно такие усилия нужны мне для того, чтобы увидеть, что тебя ожидает.

Я поежился. Неужели это человек знает, женюсь ли я, и, если да, то на ком?

Автандил, по-видимому, хорошо читал мои мысли.

- Но открыть тебе то, что я вижу, я все равно не могу.

- Что вам мешает? Какие-то нравственные принципы, или запрет прилагается к самой информации?

- Прилагается к информации. Разглашать то, что открылось нельзя. Так что и ты тоже можешь всем говорить, что видишь будущее. В этом никакой разницы между нами нет.

Как бы то ни было, Автандил вызвал у меня большое доверие, и когда в весенние дни 1988 года я услышал, что он снова появился в Москве, то немедленно решил послать к нему Жанну.

ДОМ 10 ПО БОЛЬШОЙ САДОВОЙ

Итак, с Жанной мы встретились в течение пасхальной недели лишь однажды в среду вечером, в каком-то клубе вблизи Белорусского вокзала, где должен был состояться сеанс Автандила. Все мы, т.е. и я, и Жанна и Дов (тоже на том сеансе побывавший), остались под большим впечатлением от всего того, что Ломсадзе проделывал (а он демонстрировал способность не только читать чужие, но даже сообщать свои мысли - как правило, задуманное число).

После выступления Ломсадзе осмотрел Жанну и сказал, что берется ее исцелить. Он и назначил ей следующую встречу на 8 апреля, встречу, которая почему-то отменилась, но благодаря которой Жанна все же оказалась в тот день в Москве (ведь так часто родители соглашались отпускать ее в Москву только ради лечения).

Итак, последний праздничный день Песаха я и Жанна пришли провести у Дова. Но в гостях у него в ту ночь оказалось еще несколько иногородних гостей. Ночевать в его однокомнатной квартире казалось затруднительным, и я решил уехать домой. Жанна присоединилась ко мне. Ушли мы поздно, пересадки в метро были уже закрыты, и Жанна вышла на "1905-ом годе". Я чувствовал, что надо бы ее проводить, но это значило, что до своего дома я уже не доберусь, а ночевать в "притоне", каковым мне виделся булгаковский дом, я не хотел. Итак, я простился с ней на "1905-ом годе" и поехал дальше.

На другой день утром Жанна позвонила мне (как ни поразительно, но в этом выселенном доме не только работало отопление, но и действовал телефон) и рассказала, что по дороге за ней погнался пьяный милиционер, и что она еле успела вбежать в подъезд булгаковского дома и скрыться в одной из выселенных квартир (если быть точным, то в 3-ей, которую сама Жанна характеризовала следующим образом: "в ней не было ни одного обычного в обиходе предмета, а все те что там находились, были необычные").

"Приезжай сюда. Как же ты не хочешь побывать в булгаковском доме? Ты не представляешь какая здесь фантастическая обстановка, - стала она меня уговаривать, - Приезжай. Тут с тобой еще Аня хочет поговорить" (Аня была ее знакомая, периодически проявляющая интерес к религиозным предметам, а в ту пору пребывающая в смятенных чувствах).

"Приезжайте вы лучше ко мне", - не соглашался я. Сердце у меня по-прежнему не лежало ехать в этот сомнительный приют хиппи. Однако чувство вины за то, что накануне я бросил Жанну на произвол судьбы, сыграло свою роль, и в результате я все же отправился в дом 302-бис.

Квартир, в которых обитали хиппи, было в тот момент четыре или пять. Жанна иногда ночевала в 3-ей, но в тот момент обосновалась в 5а. Здесь мы побеседовали с Аней, а затем Жанна пошла показывать мне все прочие оккупированные хиппи апартаменты. Эти колоссальные, иные метров по 150 квартиры, казались особенно большими, будучи пустыми. Лишь топчаны по углам, какая-то посуда, да кое-где разбросанная одежда говорили о том, что дом обитаем.

Ничего непристойного я не отметил, а вот ощущение того, что я угодил в какое-то другое измерение, что я нахожусь в каком-то «параллельном» мире, меня определенно охватило. Я привык к тому, что любые систематические встречи на частных квартирах пресекаются властями на корню. Поэтому то, что в самом центре советской столицы в брошенных квартирах месяцами беспрепятственно могли жить хиппи, не укладывалось в голове. И между тем факт был налицо.

"Странно, - сказал я Жанне, - если бы какой-нибудь романист описал бы все это, или использовал бы эту ситуацию для завязки какого-нибудь сюжета, ему бы никто не поверил. Сказали бы, что он для красоты и всякой там беллетристики измыслил такую неправдоподобную, а потому так даже просто «безвкусную» ситуацию: т.е. поместил своих героев в брошенных квартирах дома 302 бис, а советская власть месяцами не препятствовала им – и, тем не менее, это реальность".

Когда я произносил эти слова, я еще не связал их смысл с тем чувством к Жанне, которое в эту минуту во мне как раз зарождалось. Я не подозревал, что "неправдоподобный" роман моей собственной жизни уже как раз именно здесь в эту минуту завязывался.

Пока я бродил по этим заброшенным квартирам как бы сгустившегося из литературной фантазии дома, пока я проникался этой странной таинственной обстановкой, моя старая знакомая предстала передо мною совершенно новым существом, предстала таинственной Хозяйкой этого брошенного дома. Впрочем, важно подчеркнуть, что выглядела она все же не как "западная" "светлая королева Марго", а скорее как "восточная" "смиренная царица Эстер". Ее тридцатилетие по григорианскому календарю выпало в том году как раз на Пурим.

Вспоминая те дни, Жанна признала, что ее «несло», что она чувствовала себя преображенной, и более того, вынуждена была связать это свое преображение именно с влиянием своего тогдашнего московского жилища. Именно ее обитание в этом доме, где она могла чувствовать себя в непривычной для себя роли Хозяйки; именно эта странная неправдоподобно фантастическая, таинственная обстановка явились тем самым "кремом Азазелло", который преобразил ее. Как бы то ни было, когда в одной из квартир (насколько я помню, 7-ой) мы подошли к находящемуся там роскошному - с тремя рядами клавиш - электрооргану и моя Провожатая стала импровизировать, я уже явственно подпал под ее очарование.

Я попросил ее сыграть мне 7 сонату Моцарта. Впервые я услышал эту сонату в ее исполнении в Вильнюсе, в день ее крещения. Звуки этого произведения поразили меня тогда какой-то своей ангельской безмятежностью. Просто не верилось, что на земле можно сочинять такую музыку. Невольно вспомнились пушкинские строки о Моцарте: "Что пользы в нем? Как некий херувим Он несколько занес нам песен райских".

Потом, когда через три года я хоронил отца, сбитого автомобилем, меня поразило, что никогда при жизни его лицо не имело такого торжественного, такого мудрого и спокойного выражения. Что он такое там увидел? - изумился я, и подумал, что вероятно только музыка способна в какой-то мере ответить на мой вопрос, только музыка способна передать то настроение торжественности и покоя, которые я усмотрел в чертах безвременно скончавшегося отца. Я немедленно вспомнил тогда о своем вильнюсском впечатлении и пустился на поиски той сонаты. Однако когда я, наконец, разыскал ее в коллекции грампластинок, оставшихся после деда, то был разочарован: услышанное мною было, конечно, удивительно, но той неземной безмятежности я не ощутил.

Теперь же, увидев орган, услышав игру своей Провожатой, облаченной в никогда мною невиданное на ней ярко-красное одеяние, я немедленно вспомнил о той сонате и попросил исполнить ее для меня. Жанна сыграла то самое адажио, и я вновь был поражен: в ее исполнении явственно слышались какие-то неземные звуки. Именно во время этого неожиданного концерта меня впервые пронзила шокирующая мысль, что эта сидящая передо мной не столько "светлая королева", сколько "смиренная царица", должно быть, предназначена именно мне.

"Бал" незаметно закончился, закончился вместе с еврейской Пасхой, т.е. с тем последним ее седьмым днем, в который перед сынами Израиля было разверзнуто море, так что они прошли его посуху. То был час соединения жениха и невесты, как сказано: "Сказал Раба бар Хана, сказал рабби Иоханан: так же трудно соединить суженых, как рассечь воды Ям Суфа...»

СМУТНЫЕ ДНИ

С наступлением сумерек мы вышли с Жанной из булгаковского дома, и после непродолжительного визита к Грише Литинскому отправились в Сокольники. Приближалась православная пасха. Пристроившись провожатыми к двум старушкам, мы пробились через милицейские заграждения и вошли в церковь. Там мы, впрочем, задержались ненадолго и пошли ночевать ко мне. Зайдя в квартиру, мы еще какое-то время беседовали на кухне. О чем - я не помню, но помню, что в сияющих глазах Жанны я читал растерянное изумление: "Неужели?"

На другое утро мы отправились в какое-то место по приглашению Сандра недалеко от метро "Спортивная". Встреча была мало примечательная. Оттуда я возвращался в Сокольники, Жанна - в свою Тверскую область. Мы доехали до "Парка культуры". Здесь Жанне нужно было сделать пересадку. Мы было уже простились... но тут я совершил определенный шаг, на котором стоит подробнее остановиться.

При всем том, что я позволил своему сердцу открыться любви, никаких видимых знаков я не делал и делать страшился. Ведь с одной стороны я вовсе не предполагал переходить в иудаизм, сжигая за собой мосты, а с другой не знал никаких подробностей относительно степени строгости церковного запрета женитьбы на "духовных родственниках". Я разве что слышал, что Солженицын вторым браком был женат именно на крестнице, и предположил, что известный либерал - священник Александр Мень наверняка знает и другие прецеденты, которые примет во внимание. Эти смутные мысли мелькали в моей голове, как некий "залог", как то, на что я бы всегда мог сделать ставку, если бы не отыскал достойного выхода. Но главная моя надежда была на то, что этот достойный выход я, конечно же, найду.

"А, была - не была, что-нибудь придумаю", - сказал я себе, и выскочив за Жанной на платформу, вызвался проводить ее до ее междугороднего автобуса. В отличие от предыдущего раза, когда Жанна должна была долго (от "Баррикадной" до "Маяковской") идти по ночной Москве, необходимости в ее сопровождении не было никакой. Но тем более выразителен был смысл этого моего сегодняшнего праздного сопровождения.

Это мое движение было, конечно, через-чур легкомысленным, но я смутно ощущал, что Бог откроет мне достойное решение. В ту минуту, когда я выпрыгивал на платформу "Парка культуры", я еще не знал, как смогу «теологически обосновать» женитьбу на крестнице, но я чувствовал, что "Седьмая Соната" Арье Бараца не была "Крейцеровой Сонатой" Льва Толстого.

Я с нетерпением ждал возможности переговорить со священником. В ту пору я уже старался не нарушать субботу. Однако поскольку на неделе съездить к Александру Меню в Пушкино у меня не получилось, я отправился в субботу, 16 апреля.

Священник сразу поставил меня на место. Он заявил, что никаких послаблений в этом вопросе нет и быть не может, что же касается моего замысла подняться в Израиль, которым я с ним тогда же поделился, то он лишь ответил: "Вы оттуда все равно уедете".

С тяжелым гнетущим чувством я возвращался в Москву. Все мои планы войти в еврейский мир – фантазия, этот мир чужд мне и не понятен, но вот теперь еще выяснилось, что и христианский мир, оказывается, не отпускает меня. Жалкий человек, на что я рассчитывал, бросаясь провожать свою крестницу на ее автобус?!

С Жанной мы встретились через несколько часов после моей поездки в Пушкино опять же в связи с Автандилом Ломсадзе. Я должен был проводить ее в один клуб недалеко от Белорусского вокзала, где он давал свои "сеансы белой магии". После сеанса Автандил (совершенно безвозмездно) полминуты подержал руку над головой Жанны и отпустил ее, сказав, что зайти к нему надо будет еще раза три-четыре, после чего по его заверению глаза должны были выздороветь (что и произошло).

От Автандила мы зашли к проживающему неподалеку приятелю, у которого как раз в это время находился Дов. Я рассказал им о своем недавнем посещении дома 302 бис. Дов загорелся там побывать, а поскольку это было недалеко, мы немедленно тронулись в путь. Сначала мы зашли на Патриаршие пруды, потом в подъезд, где располагалась легендарная "нехорошая квартира" (50), а затем перебрались в одну из занятых хиппи, и в которой останавливалась Жанна (5а).

Суббота закончилась. Мы прочли маарив и сели пить чай. Дов, оказавшийся под сильным впечатлением этой необычной обстановки, захотел осмотреть по возможности другие квартиры. Экскурсия продолжалась долго. Все было так же таинственно, как и в мое первое посещение. Только теперь, когда я украдкой поглядывал на нашу Провожатую, вместо щемящей радости меня охватывала великая грусть.

Мы вышли с Довом из этого дома, уже "когда ночь переваливалась через полночь", пошли по улице Горького по направлению к Красной площади, и я говорил своему другу, что едва ли все же смогу когда-нибудь отказаться от церкви, хотя в то же время и исполнять закон считаю для себя необходимым.

"Кто же тогда станет свидетельствовать за тебя твои идеи?" - резонно возражал Дов. Когда же мы вошли в метро, он неожиданно, улыбаясь краешками губ, спросил: "Послушай, а почему ты не женишься на Жанне?"

"Так она же моя крестница!" - ответил я.

"И что, из-за этого нельзя жениться?"

"Увы, нельзя, - с грустью ответил я, - что поделать, религия вещь суровая".

"Слушай, но тогда это тебе просто знак переходить в нашу веру!" - воскликнул Дов. Я объяснил ему, что прежде всего именно из-за своего свидетельства я не могу выйти из церкви со скандалом, ибо к иудаизму меня подводила все же христианская логика. Даже если я прекращу всякую церковную практику, я в той или иной мере буду продолжать признавать ее истинность, а значит и потенциальную власть над собой в данной ситуации. Любому бы Бог такое разрешил, но только не мне.

Церковь не давала мне "разводного письма", не давала "гета". Без ее "визы", которой должно было явиться мое венчание на собственной крестнице, я бы не мог перейти в иудаизм, или точнее, я не мог перейти, не мог "вернуться" в него вместе с той, к которой уже много лет прикипел душой!

Итак, я вышел из дома 302 бис с тяжелым чувством. Я стал крестным собственной суженой, подобно тому как Давид в пылу боя с Голиафом пообещал Урии (бывшему оруженосцем Голиафа) дать то, что тот пожелает, если он поможет ему. В результате он пообещал Урии "самую красивую женщину" и отдал ему свою собственную суженую (Батшеву)! Я дал обет безбрачия в отношении одной единственной женщины, но как раз она и оказалась той, ближе которой у меня в жизни не было!

ТЕОЛОГИЯ ДОПОЛНИТЕЛЬНОСТИ

Кому-то мои сомнения покажутся надуманными. Для любого другого человека они действительно были бы таковыми, но не для меня. Я не мог «расплеваться» с христианством, потому что в примирении его с иудаизмом состояла моя религиозная идея: я видел Израиль и Церковь одной спаренной общиной, как вижу одним спаренным человеком мужа и жену. Как идея брака исходит из жесткой половой различенности, так идея религиозного союза исходит из религиозной различенности, как для брака необходимы мужчина и женщина, так необходимы евреи и христиане для союза с Богом – это основа принципа дополнительности, принципа различенности бытия. Встретить друг друга Израилю и Церкви также трудно, как рассечь воды Ям-Суф, но тем не менее – это то, что им, по моей мысли, было предустановлено свыше.

В этом основа идеи избрания. Избрание означает удвоение: оставаясь Царем всего мира, Бог объявляет Себя Богом Израиля. ("У Господа Бога, небо и небеса небес, земля и все, что на ней, но только отцов твоих, благоволил Господь любить и… избрал вас из всех народов" (Дварим 10.14).

Некоторые иудеи пытаются представить отношения между Израилем и человечеством как иерархические, но «иерархии» в религии не больше, чем в браке. На самом же деле Израиль и народы - это партнеры, которые призваны строить свои отношения совершенно свободно, с учетом иерархических элементов или без них.

Сам иудаизм видит Израиль состоящим в таких отношениях с так называемыми Бней Ноах, то есть с сынами Ноаха живущими в соответствии с семью законами, данными человечеству после потопа. Уникальный союз обрезания, по вере иудаизма, дополнителен всеобщему союзу радуги. Но дело в том, что исторически этот союз никогда никем не был представлен кроме как христианами.

Христианство, началось именно как движение сынов Ноаха, и именно в его рамках ученики Иисуса первоначально приобщили к истинной вере примкнувших к ним язычников. В "Деяниях Апостолов" написано: "Симон изъяснил, как Бог первоначально призрел на язычников, чтобы составить из них народ во имя Свое. И с сим согласны слова пророков, как написано: Потом обращусь и воссоздам скинию Давидову падшую, и то, что в ней разрушено, воссоздам, и исправлю ее, чтобы взыскали Господа прочие человеки и все народы, между которыми возвестится имя Мое, говорит Господь, творящий все сие. Ведомы Богу от вечности все дела Его. Посему я полагаю не затруднять обращающихся к Богу из язычников, а написать им, чтобы они воздерживались от оскверненного идолами, от блуда, удавленины и крови, и чтобы не делали другим того, чего не хотят себе» (Деяния 15:15-26)

Итак, христианство (в отличии от того же ислама) началось как движение Бней Ноах. Это с одной стороны. С другой стороны то движение Бней Ноах, которое возникло в наши дни – возникло на периферии все той же христианской общины.

Понимая это, одним из основных условий вхождения в общину Бней Ноах, раввины ставят отречение от Иисуса. Я готов согласиться с оправданностью такого шага, готов признать, что такая «чистота рядов» осмысленна, когда речь заходит о собственно иудейской стороне. Но тогда тем более осмыслен союз с теми, кто отрекаться от Иисуса не торопится, союз, основанный на диалоге, то есть на признании полной суверенности другого субъекта.

Статус семи законов Ноаха двойственен. С одной стороны он, казалось бы, должен быть разработан мудрецами Талмуда, но с другой вроде бы поручен творческой свободе самих народов, вплоть до того, что евреи вынуждены считать множество нееврейских законов – законами Торы («Дина малхута - дина»).

У каждого народа имеется своя миссия, которую только он в состоянии прочувствовать и осуществить. Внешнее вмешательство в этот процесс ни к чему путному не приводит. Более того, патернализм - одна из самых жалких, никчемных и заведомо обреченных моделей общения и управления.

Если находятся неевреи, которым по сердцу появляющиеся в последнее время раввинистические разработки религиозной жизни ноахитов, то честь им и хвала. Эти люди особо взысканы, особо приближены к избранному народу. Но это не значит, что собственные монотеистические поиски остальных нееврев – сплошной вздор.

Верно, христианская теология усмотрела в иудаизме то, чего там никогда не было и быть не могло. Не только с еврейской, но и с историко-философской точки зрения христианская теология – это чистой воды аберрация, искажение, привнесенное самим прибором наблюдения. Однако в контексте научно-технического прогресса, в контексте социального и политического управления, в контексте общего духовного развития - эта аберрация приобретает свой высокий смысл.

Иудаизму необходим диалог с теми продуктивными и оправдавшими себя формами богопочитания, которые выработали сами народы. Только на этом пути он может найти себе верное применение, и выступить в качестве духовного лидера человечества.

Иудаизм - потенциальное связующее звено всех культур, но главным ведущим его партнером выступает именно христианство, в котором, кстати, сам иудаизм видит своего брата близнеца.

В 2003 году я выставил в интернете книгу, названную мною «Теология дополнительности», в которой проговорил основные принципы иудео-христианского диалога. Но впервые сформулированы эти принципы были как раз за 15 лет до того - в 1988 году.

Согласно идеям, к которым я в ту пору пришел, ни одна из сторон не была вправе деформировать аутентичные установки своего партнера. Иными словами, если бы я покинул христианство, демонстративно нарушив какой-то его существенный канон, я бы отверг собственные идеи, мне бы пришлось навсегда отложить письменные принадлежности и даже вообще прекратить думать.

ЖРЕБИЙ МОЙ

Горечь переполняла меня в ту ночь, в ту безлунную последнюю ночь весеннего месяца нисана (с 16 на 17 апреля); в ночь, наступившую в час моего второго посещения дома 302 бис. Я лег, размышляя о нашем разговоре с Довчиком, и вдруг меня осенило. Я вспомнил, что когда рассказал о.Александру, что крестил Жанну в латинскую веру, то он с изумлением посмотрел на меня и сказал: "Тогда я просто не понимаю, о чем вы говорите. К нам их таинства никакого отношения не имеют!"

Я не стал объяснять ему, что уже несколько лет идентифицирую себя с католицизмом и именно к его таинствам себя и отношу. Однако теперь эта фраза зазвучала для меня вдруг совершенно по-новому. Я полностью выпустил из вида то обстоятельство, что в ту пору, когда крестилась Жанна, я был православным не только формально, но в определенном отношении даже и идейно. Итак, если бы я не стал католиком, для венчания с Жанной в православной церкви никаких препятствий у меня бы не было! Значит, оставалось только узнать, как рассматривает эту ситуацию католическая церковь.

Да, отказываясь от приверженности основным аспектам христианского духа, я чувствовал себя обязанным хранить верность их некоторой форме, но какой смысл имело хранить верность тому, что не было таковым уже и по форме? То, что было бы ухищрением и отречением от собственных сознательных действий и намерений, оставайся я верным католиком, становилось Божьим знаком - не оставаться им, но переходить в иудаизм!

Католическое венчание выглядело знамением правильности избранного мною пути, выглядело моим "гетом", моим "разводным письмом" с Церковью. И теперь мне стало казаться, что я его получу.

Так прошла еще одна томительная неделя, и 24 апреля я был в Вильнюсе, надеясь поставить все точки над «i».

Описываемые здесь события приходились как раз на то времени, пока еврейский мир читал книгу "Ваикра". На тот день, когда я приехал в Вильнюс, как раз приходилось чтение о «жребие»: "И возьмет двух козлов, и поставит их пред Господа у входа шатра соборного. И положит Аарон на обоих козлах жребий: жребий один для Господа, а жребий другой - к Азазелу" (Ваикра 16.7.).

Бог или Азазел? Так неожиданно, связанные со жребием Иом Кипур и Пурим, настигли меня в этом решающем для меня дне.

Отец Казимир вышел служить мессу. Я принял из его рук хостию, вопросил у Господа мужество принять Его волю и через пять минут вошел в закристие. Между мессами у отца Казимира было минут пятнадцать. Он предложил мне подняться к нему и перекусить (жил он в том же костеле, в комнатке, располагающейся прямо над алтарем, куда вела винтовая лестница).

"Отец Казимир, - начал я, - будучи православным христианином, я стал восприемником женщины, крестящейся в католическую веру, можно ли на этом основании признать мое крестное отцовство в отношении ее недействительным, с тем чтобы получить разрешение на брак?"

"Вы стали крестным, а теперь хотите жениться?!"

"Что значит "хочу"? Я спрашиваю - возможно ли это?"

"Конечно, конечно! Вы были просто свидетель. Конечно, вы можете на ней жениться. Вообще по духовному родству мы сейчас легко даем диспенсацию"

"Иными словами вы бы нас венчали?"

"Конечно! Она здесь?"

"Нет, я приехал только узнать"

"Приезжайте вместе, я вас венчаю"

Через три дня (как я потом обнаружил - это произошло 11 ияра, т.е. в день моего тридцатишестилетия) я встретился с Жанной.

Мы уселись напротив друг друга за столом в моей Сокольнической квартире. Мама поставила перед нами пирожные, мы разлили чай.

"Так что, - начал я, готовясь к трудному и долгому объяснению, - ты действительно поехала бы в Израиль?".

"С тобой бы поехала", - не раздумывая ответила Жанна, разом определив ситуацию.

Тогда мы взялись за руки, и я стал рассказывать ей, для чего ездил в Вильнюс и что там узнал.

Следующий день мы провели в поисках госучреждения, готового как можно скорее зарегистрировать наш брак, а еще через день, проводив Жанну на электричку, я отправился на субботу к Дову.

Утреннюю молитву мы с ним, как обычно, совершили в синагоге в Мариной Роще, до которой шагали более двух часов, а остаток дня провели у друга, жившего возле Белорусского вокзала. По исходу субботы мы еще какое-то время оставались у него, а потом пошли по улице Горького до Пушкинской площади.

Мы разговаривали о моей круто изменившейся судьбе, о России, Израиле и о его скорой уже алие. И лишь придя домой я вдруг сообразил, что ровно в полночь мы прошли в непосредственной близости от все того же дома Пигит, а что ночь сейчас как раз Вальпургиева!

Это смутило меня: Что все это значит? Опять этот дом! В ночь Вальпургия! - не нахожусь ли я в руках каких-то демонических сил?

Пусть Жанна никогда не относилась всерьез к нашему духовному родству, но для меня-то оно было совершенно подлинным!

Те чувства, которые я испытал на «балу», были для меня шокирующими чувствами запрещенных связей, немыслимыми без «наваждения» дома 302 бис!

При вновь сложившихся условиях нашего общего с Жанной дрейфа в сторону еврейства, я бы их, разумеется, в какой-то момент все равно испытал. Но то, что они оказались форсированы именно Воландом, не могло не тревожить.

Тогда эта мысль о «наваждении» промелькнула как мимолетное смущение духа, но через год сомнения возродились с новой силой.

Однако прежде чем поведать об этих новых сомнениях, я бы хотел уделить несколько слов самому этому году – его календарной разметке.

ЕВРЕЙСКИЙ ГОД

Действительно, даты, связанные с историей моей женитьбы, неожиданно осмысленно вписались в еврейский годовой круг, начинающийся, как известно с Первого Нисана («Месяц сей да будет для вас началом месяцев»), и заканчивающийся Адаром.

При этом уместно отметить, что еврейский год своеобразно «отформатирован» двумя праздниками, лежащими в его конце и истоке – Пуримом и Песахом.

Сопряжение этих праздничных дат всем хорошо знакомо уже с чисто практической стороны: сразу же после Пурима начинается подготовка к Песаху (евреи начинают «налегать» на хамец, и воздерживаются от употребления мацы). Между тем Пурим и Песах интересны не просто своим соседством по календарю, а прежде всего своей внутренней сопряженностью внутри этого календаря. При этом события, отмечающиеся в оба эти праздника, длились ровно год, благодаря чему их даты не просто сцеплены, но и вступают между собой в определенную игру. Так Песах оказывается первым эпизодом, связанным с историей Пурима, а Пурим – последним эпизодом, связанным с историей Песаха!

В самом деле, с того момента как Моше и Аарон впервые потребовали от Паро отпустить Израиль, и до их исхода из Египта прошел год. Цикл, начавшийся с того, что река превратилась в кровь, и завершившийся тем, что в одночасье погибли все первенцы египтян - от первенца Паро, до первенца узника – был годовым циклом!

События Пурима также длились год: с того момента, как Аман задумал уничтожить еврейский народ, и до того, как его план полностью провалился и даже обернулся в конечном счете гибелью его сыновей - также прошел год.

Мы читаем: «В первый месяц, то есть в месяц Нисан, в двенадцатый год (царствования) царя Ахашвероша, бросали пред Аманом пур, то есть жребий, изо дня в день и из месяца в месяц (до) двенадцатого (месяца), он же месяц Адар». (3:1-3)

Точная дата метания пура не названа, но уже «в первый месяц, в тринадцатый день его» (3:7) был разослан приказ об истреблении евреев. Три дня с 13 по 15 (то есть в Песах) народ провел в посту («не ешьте и не пейте три дня – ни ночью, ни днем; и я со служанками моими (тоже) буду так же поститься» (4:16). Таким образом, трехдневный пост захватил также и пасхальную ночь, а пир, на котором решилась участь Амана, имел место на другой день после праздника – 16 нисана.

«Вышло слово это из уст царя, – и накрыли лицо Аману… И повесили Амана на дереве, которое приготовил он для Мордехая. И гнев царя утих» (7:1-10).

В честь этого в странах галута, где Песах празднуется два раза - в ночь на 15, и в ночь на 16 нисана - во время второго седера имеется обычай вспоминать также и о пире Эстер, Ахашвероша и Амана.

Но почему тогда в эту ночь не вспоминают об избавлении как таковом? Ведь вроде бы «слово вышло из уст царя» именно в ходе этого приватного застолья? Ведь, казалось бы, именно в ту ночь Ахашверош низверг Амана и признал лживость его обвинений? С какой вообще стати именно 14 адара, а не 16 нисана евреи бурно отмечают карнавальное «переворачивание» ситуации?

Дело в том, что Ахашверош вовсе не торопился отменять свое прежнее решение! Приказ о всеимперском погроме и после повешения Амана оставался в силе! Мы читаем: «И опять говорила Эстер с царем, и пала к ногам его, и плакала, и молила его отменить злой (указ) Амана Агагиянина и замысел его, что задумал он против иудеев… И сказал царь Ахашверош царице Эстер и Мордехаю иудею: вот, отдал я Эстер дом Амана, а его повесили на дереве, за то, что поднял он руку свою на Иудеев. А вы напишите о иудеях то, что вам угодно, именем царя и скрепите (печатью) перстня царского, потому что того, что написано именем царя и скреплено перстнем царским, нельзя отменить» (8:3-8).

Больше двух месяцев понадобилось царю, чтобы решиться предоставить евреям право на самооборону: «И призваны были в ту пору писцы царские, в третий месяц, то есть в месяц Сиван, в двадцать третий день его, и написано было все так, как приказал Мордехай, … о том, что царь разрешил иудеям каждого города собраться и встать на защиту жизни своей» (8:8-13).

Итак, «вышло слово из уст царя» - погром был назначен, и не мог быть отменен!

Таким образом, отысканная Аманом наиболее благоприятная для погрома дата (13 адара) с тревогой ожидалась евреями в течение многих месяцев. И окончательно все решилось только в адаре, а не в нисане.

«В двенадцатый месяц, то есть в месяц Адар, в тринадцатый день его, когда наступило время исполниться повелению царя и указу его, в день, когда враги иудеев надеялись одолеть их, а обернулось оно так, что сами иудеи одолели недругов своих» (9:1-3).

Сам праздник отмечается 14 адара.

В моей истории неожиданно воспроизвелась эта же карнавальная разметка. Отметившая свое 30-летие в Пурим, моя крестная появилась в еврейском поле в начале Нисана. Влюбился я в последний день Песаха, а наша католическая свадьба произошла ненароком как раз 23-го сивана, т.е. пришлась ровно на ту дату, когда судьба евреев перевернулась.

Но еврейский брачный союз - это лишь аспект общего союза народа с Богом, знаком которого служит обрезание. Без обрезания, без вовлечения Всевышнего в союз еврея и еврейки сам их союз условен и не окончателен.

А в "завет Авраама" я вступил именно 14 адара (19 февраля 1989 года). Это не был Пурим. Тот год был високосный, когда добавляется еще один, тринадцатый месяц, который так же именуется адаром - адаром шейни, и в который как раз отмечают Пурим. Но и 14 число первого адара, в которое я обрезался, остается в этом отношении вполне символической датой, именуем в традиции Пурим катан (Малый Пурим).

Надо сказать, что в ту пору обрезание проводилось еще нелегально, дата назначалась по мере того, как набиралось несколько желающих, и не я сам, таким образом, эту дату выбрал. На это обстоятельство я бы хотел отдельно обратить здесь внимание, ибо на структуру еврейского годового цикла мне еще придется в своих истолкованиях опираться.

Что же касается нашей еврейской свадьбы, то мы сыграли ее только в 1989 году, на Суккот 5750 года. Но, как впоследствии выяснилось, и это не было «просто». Суккот является продолжением Рош-Ашана, он находится в его культовом поле, а в Рош-Ашана 5750 года, как я попытаюсь это ниже показать, вполне возможно, является точкой отсчета Сверхнового времени.

ПАРАЛЛЕЛЬНЫЕ МИРЫ

В конце описанного года, за неделю до Пурима мы с Жанной (теперь уже, впрочем, Ребеккой) отправились в Вильнюс, и обнаружили в доме Терезы незнакомого нам до той поры мужчину. За месяц до нашего приезда - в те же дни, когда я сделал обрезание, - Тереза вышла замуж.

Параллелизм наших с Терезой судеб я отмечал и прежде, теперь же у меня появилась дополнительная пища для размышлений. Что значил ее брак? Неужели – это поражение, неужели это сдача позиций? Но было ли тогда победой мое супружество? Кто знает, что еще поджидает меня в этой пустыне смыслов?

Прошел год, а я все не чувствовал себя уверенно в своей новой вере. Еврейское мироощущение как-то до конца не ухватывалось мной. Мое мировоззрение, т.е. мои "общие" позиции продолжали корениться в том мире, где само "общее" зародилось. Я чувствовал, что совершаемый мною исход из христианства оказывался сакраментальным действом самой христианской парадоксальности; что он является скорее своеобразной христианской командировкой в иудаизм, нежели подлинным обращением в него.

Иудаизм – это религия, которая не желает быть ничем кроме религии, в то время как христианство всегда хотело стать философией, и уж, по меньшей мере, всегда начиналось с теологии: утверждение, что «Бог стал человеком» – это «Е2-Е4» любой миссионерской атаки.

Сколько я себя помнил, я жил теологической мыслью, но теперь вдруг стал замечать, что иудаизм категорически отказывался превращаться в теологию! Смогу ли я по-настоящему войти в этот мир? Смогу ли я перестроиться под него?

Наплывы христианских религиозных чувств смущали меня и сбивали с толку.

Все эти сомнения и мысли всплыли со всей силой еще раз в августе 1990, когда мы с Ребеккой вновь навестили Терезу. Прошло уже полтора года с момента ее замужества, но зачать ей не удалось. "Дело не во мне, - призналась она. - Выяснилось, что в детстве муж перенес какую-то травму и теперь бесплоден, но я молюсь...".

Далее разговор естественно перешел на медицинскую тему, и мы заспорили о допустимости использования лечения "биополем", за которое Тереза стала ратовать. Диспут вышел горячий, особенно в той части, где Тереза выражала свое доверие к популярным телезнахарям. Однако в отношении НЛО, мы все сошлись на том, что они представляют собой демонические явления.

Россия в ту пору была завалена публикациями на тему «пришельцев». Создавалось впечатление, что нечистые духи научились обходить врожденные «экзорцизские» свойства атеизма (как известно, являющегося лучшим средством защиты от любых заклятий), и проникли в нашу жизнь, имитируя технологические достижения «высшего разума», т.е. играя на мифах, коренящихся в самих же научных гипотезах.

Явления НЛО начались в середине ХХ-го века, но особое распространение эта вера приобрела после того, как в конце семидесятых - начале восьмидесятых годов в США стали выходить книги с описанием «тарелок» и многочисленными свидетельствами «контактеров». Так Бадд Хопкинс выпустил книгу под названием «Потерянное время», содержащую десятки свидетельств о похищениях людей инопланетянами. А изданная вскоре после нее книга почтенного ученого Девида Джейкобса «Тайна жизни» содержала описание уже трех сотен историй, рассказанных под гипнозом. Люди делились своими воспоминаниями о том, как они захватывались «инопланетянами».

Как явствует из этих публикаций, похищенные практически всегда проходят «медицинский осмотр», кульминацией которого является обследование половых органов и сбор «генетического материала». В некоторых случаях происходит сексуальный контакт. Вот что говорится об этом в одной статье: «То, что испытали эти люди, чаще всего связано с, мягко говоря, «неприятными» медицинскими процедурами, включая взятие семени и ткани семенных желез. Людей также принуждают к вступлению в половой акт с гуманоидами. Так, один из пострадавших сообщил: «Это существо было уродливым, я просто не мог смотреть в его сторону. Но я не мог контролировать то, что происходило...». Пострадавшая женщина так передала свое ощущение от происходившего с ней: «Что-то находилось во мне, но что именно, я не могу описать».

Как и многие другие уфологи, доктор Джейкобс делает из этих рассказов тот вывод, что «инопланетяне» проводят эксперименты по выведению новой расы. Уфологи свято верят, что перед ними истинные обитатели далеких планет. Переворачивая все с ног на голову, они представляют религиозный опыт прежних поколений – в частности сексуальные контакты с демонами - как средневековую интерпретацию «сбора генетического материала» инопланетянами.

Выслушав историю Ивана Бездомного, Мастер удивился, что Берлиоз не догадался, что перед ним нечистая сила: «Берлиоз меня поражает… Он человек не только начитанный, но и очень хитрый. Хотя в защиту его я должен сказать, что, конечно, Воланд может запорошить глаза и человеку похитрее». В этом же смысле можно удивиться и многим уфологам, по меньшей мере русскоязычным, которые хорошо знакомы с булгаковским романом о дьяволе. Ведь, казалось бы, первое, что должна напомнить «исследовательская деятельность инопланетян», так это как раз приколы воландовской свиты. Практически все приемы и сцены, описанные в «Мастере и Маргарите», можно отметить в рассказах тех, кто контактировал с НЛО.

Приведу только несколько примеров. Вот как описывает Булгаков появление нечистой силы: «Берлиоза охватил необоснованный, но столь сильный страх, что ему захотелось тотчас бежать с Патриарших без оглядки… И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида».

Практически все опрошенные «контактеры» рассказывают, что появлению гуманоидов предшествовал внезапный панический страх, очень часто отмечаются и всевозможные эффекты типа «уплотнения воздуха» и т.п. Вы встретите в литературе, посвященной НЛО, массу сцен, описанных у Булгакова, тут и чтение мыслей (вроде того, как Азазелло читал мысли Маргариты на скамейке в Александровской саду), и телекинез – перенос «контактера» на огромные расстояния, причем очень часто как раз к берегу моря, как булгаковского Степу Лиходеева. Вы обнаружите и стрельбу из пистолета, не причиняющую инопланетянину никакого вреда, да и многое другое. Но главное - это тот характерный злой чудаковатый юмор, который очень точно ухватил и передал Булгаков, разве что блестяще его расцветив и облагородив.

Все действия «пришельцев» говорят о том, что они как бы неуклюже пародируют человеческие представления о науке и научной деятельности. Вот одно из первых (1961 год) и довольно типичных воспоминаний (добытых под гипнозом). «На борту супругов разделили, пояснив: Наши приборы рассчитаны только на одного». Появился «доктор», говоривший по-английски. Он усадил Бэтти на табурет и начал священнодействовать. Достал микроскоп с большими линзами. Через него рассматривал у женщины кожу (по-видимому, именно с таким видом кот Бегемот рассматривал в бинокль шахматную доску – А.Б.). Потом попросил открыть рот, стал осматривать горло и зубы, заглянул в уши, поворачивая голову влево и вправо. Отстриг прядь волос – и в пакетик, который положил в выдвинутый ящик. Ту же процедуру совершил с ногтями. Затем женщину раздели и положили на стол. «Доктор» взял пучок игл с присоединенными к ним проводами и начал их прикладывать к животу и к спине Бэтти. Но вот он вышел и вернулся с длинной иглой! Бэтти испугалась: «Что вы хотите делать?». «Доктор» успокоил ее, говоря, что это последний и совершенно безболезненный тест. С этими словами он начал втыкать иглу в пупок. Бэтти закричала. «Зачем это?» - спросила женщина. «Тест на беременность», - ответили ей».

А как характерно явление так называемых «черных людей», нередко сопутствующих появлению «пришельцев». Приведу лишь одно свидетельство: «Американцу Филиппу Спенсеру удалось сфотографировать неопознанный летающий объект. В январе 1986 года к нему пришли двое одетых в черное мужчин, представившихся сотрудниками Министерства обороны. Они интересовались фотографиями, о которых Спенсер, кстати говоря, никому не рассказывал. Спенсера поразило то, что пришедшие не знают самых элементарных вещей. Так, когда он включил электрический свет, они спросили, что это такое. Шариковая ручка вызвала их интерес. Hа запрос в Министерство обороны пришел ответ, что к Спенсеру никто из сотрудников не приходил».

Этот придурковатый юмор (сказать, что ты из Министерства обороны, но при этом изумиться виду шариковой ручки) - одна из самых характерных примет «инопланетян». Один уфолог очень точно подмечает поразительную поверхностность тех, кому приписывается авторство величайшей технической цивилизации: «на большинство более или менее сеpьезных вопpосов ОHО вообще ответить не может. Если ОHО почему-либо допустит, что вопpос такой все же будет задан, ОHО начинает давить на свидетеля стpахом, ослепляет или паpализует его. Hо если свидетель настpоен достаточно pешительно и не сдает психологической позиции, явление может и отступить. Создается впечатление, что явление пpосто слишком глупо, чтобы пpавдоподобно ответить на вопpосы».

Тереза рассказала о том, что сестра ее выходила на контакт с этими духами, что она убеждала ее не делать этого, убеждала в том, что это темные силы, но та осталась при своем мнении.

"Ведь я же сама знаю, что это такое. Я не рассказывала вам, но знайте, что дьявол уже много лет терзает меня". И тогда она в подробностях рассказала нам историю, потрясшую нас до глубины души.

В ОБЪЯТИЯХ ДЬЯВОЛА

В 1972 году, через три года после того, как Тереза вступила в монастырь и уже принесла свои первые обеты, случилось ей играть в спектакле, организованном по случаю какого-то церковного праздника. Ей почему-то дали роль Сатаны. Не помню, что именно она в связи с этим испытывала, но через несколько дней с ней произошло следующее. Как бы упругий воздух обнял ее, лаская и властно говоря: "Отдайся мне". Терезе были знакомы уже самые разные видения, я уже говорил, в частности, что Господь часто поддерживал ее голосом. Но это было что-то совершенно ни на что непохожее. Страх охватил Терезу, но любопытство оказалось сильнее, и она позволила несколько секунд этим ласкам продолжиться. Когда же в следующий миг Тереза страстно воззвала к Богу, послышалась шипящая брань, и все исчезло.

Явления эти стали повторяться, особенно после того, как рассказав о них настоятельнице, она приобрела репутацию сумасшедшей. Желая убедиться в обратном, т.е. в том, что ее действительно искушает дьявол, что все это не плод какой-то болезни, Тереза иногда стала почти "вызывать" этого демона. По моему впечатлению, она действительно поступала слишком наивно, когда из одного любопытства какое-то время не сопротивлялась и лишь следила за тем, "что он предпримет дальше". А дальше становилось лишь все труднее сбросить его. Не раз дьявол буквально парализовал ее, так что она не только не могла пошевелить рукой, чтобы осенить себя крестом, но и даже приоткрыть рта для молитвы. Вообще, как она рассказывала, иные баталии продолжались часами, особенно по ночам, когда сестры кругом спали…

Священник запретил ей всякие эксперименты, одновременно заверив, что враг этот бессилен причинить ей настоящее зло. То же самое она не раз слышала и из уст самого Господа. Вообще это стал ее крест, чем больше терзал ее дьявол, тем больше утешал ее и Господь.

Так прошло восемь лет. И вот однажды в декабре 1980 года оказался при смерти один выдающийся ксендз. Не знаю, почему Тереза так прониклась его судьбой, но она пожелала умереть вместо него. Настоятельница дала на это благословение. Ксендз встал со смертного одра. А ровно через год, в декабре 1981 года, слегла Тереза. Она ослабла до того, что не могла ходить. И тут страх смерти вдруг так охватил ее, что она взмолилась Всевышнему и сказала: "Пусть произойдет самое ужасное, пусть меня выгонят из монастыря, только чтобы мне сейчас не умереть".

Через неделю Тереза снова смогла ходить, через четыре месяца познакомилась со мною, а еще через четыре месяца ее безо всяких видимых причин прогнали из монастыря. С той поры она не слыхала больше утешающий голос Всевышнего, но демон продолжал приходить к ней столь же часто.

Эта история, возможно, какому-то читателю показалась знакомой. На всякий случай уточняю, что приведенный фрагмент (входивший в публикацию «Ликов Торы» 1993 и 1995 годов) у меня без спроса позаимствовала писательница Людмила Улицкая. На основе этого рассказа (с Терезой она никогда не встречалась - это я уточнил), писательница вывела тошнотворную героиню, которой присвоила тоже имя - Тереза, но не имеющую ничего общего с моей доброй знакомой. (см. Приложение 2)

"Так вот, оказывается, почему она боялась бывать одна", - сказал я Ребекке, когда мы остались наедине. - "Выходит, что сатана победил ее на всех фронтах! Как же она живет? Из монастыря он ее выгнал, одной жить не позволил, загнал в объятия мужа, а детей не дал. Если Бог не сжалится над ней и не даст ей ребенка, то что ее ждет!"

И снова я искал и находил параллели между собой и Терезой. Двусмысленность моей ситуации заведомо имела два решения: либо я был прав в том, что иудаизм и христианство - параллельные религии, нуждающиеся в партнерстве, и тогда я был в руке Создателя, либо меня путал дьявол. Может быть, и меня вытолкнул из христианства именно он? Почему согласие отца Казимира венчать нас следует понимать как выпадение жребия в сторону Бога, а не в сторону Азазелла?

Когда-то я бросил вызов Булгакову: "Именно Иисус зовет к действительно настоящей, верной, вечной любви; ибо именно он во всей истории, во всей вселенной не только как власть имеющий потребовал безусловного, безоговорочного единобрачия, но открыл такую любовь и как реально достижимую, и как нравственно необходимую... Итак, за мной, читатель! Кто сказал тебе, что нет на свете настоящей верной, вечной любви? За мной и только за мной - к 19-ой главе Евангелия от Матфея - и я покажу тебе такую любовь!"

И что же вышло? Оказывается сатан подыскал мне пару! Оказывается Воланд женил меня на собственной крестной! Почему нас соединил вредитель, да еще ценой полного разрыва с самим Целителем?!

Как мне было относиться к тому, что я оказался втянут в поле "Евангелия от Сатаны"? Как я мог решиться обменять веру, интеллектуально прозрачную для меня от начала и до конца, на веру, остающуюся для меня «черным ящиком»?

АНГЕЛЫ И ЛЮДИ

Ответ на эти сомнения пришел с неожиданной стороны. Обсуждая историю Терезы, я признался Ребекке, что мне трудно принять еврейский подход и не видеть в ангелах, и в том числе и в демонах – свободных существ. Глубоко впитанная христианская вера в то, что «сначала дьявол согрешил», казалась мне естественной. Но моя жена категорически ей воспротивилась. Она сказала, что никогда не могла понять и принять как раз такую веру, являющуюся шагом на пути к многобожию. Мысль, что Терезу терзает свободный суверенный дух, а не какая-то тень ее самой, оказалась для моей жены неприемлема.

Ребекка говорила как власть имеющая, и во мне вдруг действительно поменялась какая-то базовая настройка. Я до конца вместил одно из важнейших положений еврейской веры в Божественное единоначалие: любая ситуация на земле определяется только человеком и Богом, но ни в коей мере не задается "третьими силами" – ангельскими существами, пусть и разумными, но лишенными свободы выбора.

Третья (как нечистая, так и чистая) сила могла быть только такой, какой ее мыслит иудаизм, то есть такой, какой ее изобразил Булгаков. Главный герой «Мастера и Маргариты», разумеется, «иностранец», даже «немец», то есть продукт классической немецкой философии, но он проступает в блестящем литературном обличии и при солидном мистическим обеспечении.

То, что я оказался в поле именно так представленных и понятых сил – говорило само за себя: если они не повредили, а напротив помогли – то это в полной мере в их компетенции, и никакой духовной опасности не представляет.

То, что в историю моего обращения и моей женитьбы оказался впутан заведомо служебный «мировой дух», лишний аргумент в пользу правильности моего выбора.

По Гегелю, один и тот же дух использует людей посредственных, но людей даровитых делает своими доверенными лицами. Иудаизм именно так всегда и представлял поведение высших духовных существ. Ангел - губитель, открывает Аарону тайные знания (Шаббат 89), а Ашмадай (Гитин 68), сбивая с пути средних людей, одновременно выводит на него определившихся грешников и праведников.

Но в этом пункте мы сталкиваемся с весьма тонким и далеко неоднозначным вопросом. Ведь все мистики способны демонстрировать те или иные чудеса (например, предвидеть будущее, читать мысли или исцелять). А если выясняется, что те силы, которые используют мистики, всегда одни и те же; что все они имеют дело с одним и тем же керувом, то как тогда их деятельность вообще можно разделить на истинную и ложную? Как опознать, где кончается истинная религия и начинается идолослужение? Как отличить Магараля от Фауста?

Прежде всего следует обозначить экстремальные признаки: если истинный каббалист, истинный праведник с помощью Керува может создать реальные предметы: оливковое масло, как описывается в ТАНАХе (3-я книга Царств гл 17), или того же живого тельца, как описывается это в Гемаре (Сангедрин 67), то маг с помощью того же самого Керува может лишь создать иллюзорные предметы, например отпилить собственную ногу и оставить ее под залог у процентщика, как это описывается в "Народной книге о докторе Фаусте". Таким образом, с одной стороны качество чудес разное, а с другой творятся они в одном случае во вред, а в другом во благо.

Булгаков точно и глубоко вникает в эту диалектику: Как мы помним, Маргарита связывается с дьяволом ради возможности отыскать своего исчезнувшего любовника, однако при этом она отправляется с этим любовником не в царство самого Воланда, а препровождается им по поручению Праведника в место Покоя!

Мы видим, как жестоко задеваются этой шайкой все люди, как безжалостно разрушаются все их помыслы, как обманываются все их вожделения. Но почему тогда не обманывается Маргарита? Почему она, попутанная дьяволом, получает от него вполне зримую поддержку? Ведь тот же Мефистофель, обеспечивший Фаусту встречу с Гретхен, в результате уничтожает ее! Почему Мастер и Маргарита не только избегают, казалось бы, неминуемой кармической расплаты, но напротив, получают (не без дьявольского участия) определенное воздаяние?

Прежде всего следует отметить, что никакой «сделки» Маргариты с дьяволом не было. В надежде узнать о Мастере, Маргарита решилась прийти в назначенное место, но она же и собралась свободно покинуть его, так и не попросив о своем любовнике. Причем это обстоятельство вызывает одобрение Воланда. Но это лишь внешняя, формальная сторона. Ведь и другие персонажи романа не продают душу дьяволу, между тем некоторые из них лишаются им даже жизни. Итак, ответ может быть только один: Маргарита не была растерзана сатаной, потому что не признавала для себя иной ценности, кроме ценности человеческих отношений. Гетевский Фауст изначально хотел только использовать Гретхен, у Маргариты же были совершенно иные цели.

В более ранней литературной традиции, схожими повадками (помимо мирового духа) наделена смертная Чаша - Св.Грааль, происходящий, согласно преданию, из короны Люцифера. Знаменательно, что Св.Грааль оказался для нашедшего его Галахада таким же буквальным Ангелом Смерти, каким Воланд явился для Мастера и Маргариты.

Не удивительно, что таинственные свойства двуликости оказались присущи и дому 302-бис. В романе этот московский дом связался с Иерусалимом, и в моей жизни эта связь оказалась вполне реальной: посещение этого дома завершилось для меня женитьбой и возвращением в Сион.

Но, по-видимому, не у всех обитателей этого дома имеются столь радужные о нем воспоминания. Многие люди были связаны с теми пустующими мистическими квартирами, многие прошли через тот выселенный подъезд (о тех, кто живет в этом доме согласно прописке, я ничего не говорю – они, по-видимому, обитают в другом измерении), причем прошли даже именно в 1988 году, но далеко не все могут при этом похвалиться своей удачливостью.

Я не хочу рассказывать о судьбах малознакомых мне самому людей. К тому же говорят, что одна из тогдашних обитательниц дома Пигит, хорошо помнящаяся мне самому, Гелла (имя подлинное), описала эту жизнь в каком-то романе. Я его, правда, не читал, и все же из других источников знаю, что для многих этот дом нес разлад и несчастья. Вот что написала в письме одна девушка, знакомая с этим домом с 1982 года и прошедшая через все его "тусовки" (привожу характеристику именно самого дома, а даже не судеб связанных с ним людей): "Да, очень круто все замешано в этом доме, но я его не люблю. Я помню свои ночные ужасы, когда я была одна в 3-ей квартире. Эта квартира походила на жуткий лабиринт, с чуланами, замысловатыми ходами и т.п... Этот дом, конечно, много значит в моей жизни, но он какой-то неисправимо грязный. Да кроме того, там все время падала штукатурка с потолка огромными кусками, взрывались газовые колонки, протекали потолки, приходила милиция и т.д.".

Так что в свое время я вполне благоразумно уклонялся от посещения этого дома. Я категорически никому не рекомендую связываться с темными силами даже самой светлой, самой «литературной» ангеологии. Если понадобится, сами придут и сами все предложат.

ИСТИНА В ЦВЕТЕ

При том, что еврейские представления об ангельском мире после признания Терезы как-то уложились в моей голове, в каббале еще многое продолжало меня смущать.

Должен отметить, что сама по себе лояльность каббале - не определяющий для еврейской самоидентификации пункт. Есть иудеи, которые не в ладах ни с Аризалем, ни с Зоаром, но при этом глубоко внутри завета Авраама. Например, рав Ихие Капах открыто отрицал истинность Зоара, и видел в каббале уступку язычеству. Он полемизировал по этим вопросам с равом Куком, но одновременно оставался признанным авторитетом, претендовавшим даже на должность главного раввина Израиля.

Поначалу меня подмывало двигаться в этом «рамбанистском» направлении. Как и положено «просвещенному» человеку, исходно я видел в каббале чуждый подлинному иудаизму «гностический миф», которым не торопился проникаться. Ситуация изменилась после того как весной 1991 года я познакомится с Михаилом Кравцовым, известным в московском еврейском мире под именем Мекубала (Каббалист).

Как и все в моем поколении, Миша начинал с нуля. Однажды (в 70-х), увидев, что в синагоге продают Тору, он задал вопрос, наглядно демонстрирующий его стартовые познания в иудаизме: «А это пятикнижие у вас Моисево?»

И вот человек этот ни у кого не учась, сам поднял поначалу иврит, а потом арамейский, и стал читать Зоар, более того понимать этот текст, в котором и с учителем-то не каждый разберется.

В тот момент, когда мы познакомились, он как раз завершал свой перевод избранных фрагментов этой книги. Я стал ходить на его занятия, и в течение нескольких месяцев полностью изменил свое отношение к каббале.

Во-первых, я обнаружил, что в ней гораздо больше экзистенциальных прозрений, чем я ожидал, а во-вторых - и это быть может оказалось самым главным – я, наконец, заметил, что религия гораздо богаче альтернативы: «жизнь и смерть предложил Я тебе»; что ее смысл выражается не только в резких черно-белых штрихах кьеркегоровского «Либо-либо», но и в ярких красках сверкающего Священного текста («Зоар», как известно, значит «сияние»).

Не нужно быть Кантом, чтобы понимать, что человек не может выступать средством, но только целью, но кем нужно быть, чтобы на этом основании лишить себя супружеской жизни?

В своей «Религии в пределах только разума» Кант в следующих словах отсекает от религии культ: «Все, что человек сверх доброго образа жизни предполагает возможным сделать, чтобы стать угодным Богу, есть лишь иллюзия религии и лжеслужение Богу».

В этом отношении вполне закономерно также и другое изречение великого философа: «Я рад, что мне удалось избежать механических телодвижений, лишенных метафизического смысла»

Сексуальная жизнь выходит за рамки нравственного измерения, однако она предполагает его: мужчина не способен овладевать женщиной по-собачьи нейтрально, он вынужден либо благоговеть перед ней, либо над ней глумиться.

Но тем самым супружеские отношения порождают дополнительное духовное пространство, которое возвышается над нравственным. Но тоже и религия, она вырывается за пределы нравственного, прорываясь в то же эмоциональное измерение, что и любовные отношения. Причем это их (религии и брака) монопольная сфера.

В самом деле, мы вправе восторгаться любого рода человеческими достоинствами, и все же у нашей экзальтации должна иметься вполне зримая граница, за которым ясно улавливается духовная фальшь, чтобы не сказать «идолослужение». Единственное исключение представляют собой… любовные отношения! Любые, самые фантастические проявления восторга со стороны влюбленного мужчины или женщины ни у кого не вызывают усмешку. Напротив, выражение этих восторгов занимает в литературе самое представительное место. Неадекватным показалось бы как раз их отсутствие. Но и в религии экзальтация - это норма. И как религия смело обращается к брачным образам (Израиль – жена, Суббота – невеста), и даже напрямую сопряжена с половой сферой человека (завет обрезания), так и сама эта сфера несет на себе печать религиозности.

Религия сыновей Ноаха, в том числе и ее явочная форма - христианство зацикливается на нравственной стороне, со своей стороны иудаизм как религия, как исполнение Заповедей начинается за границами нравственных вопросов. Нравственная жизнь главенствует над законами Торы («дерех эрец кодем ле-Тора»), законы Торы предполагают нравственность, но к ней не сводятся. Аморальный человек не будет принят в йешиву, не будет допущен к изучению Торы, но сам «мусар» (этика) изучается в йешивах лишь в самом малом объеме. Виленский Гаон пишет: «Когда дурное побуждение побуждает человека учиться ради достижения каких-то материальных благ или получения должности раввина, и человек не в силах противостоять ему, лучше ему в такие моменты оставить учение и читать книги, посвященные этике (мусар), и лишь когда дурное побуждение оставит его – тогда продолжить учебу. У того, кто обучает по посторонним соображениям – учиться нельзя, потому что из-за этого ученик позабудет даже то, что учил ранее, и наоборот: ученик – злодей может сбить с толку учителя, даже если тот учится во имя небес» («Эвен Шлема» 8:18)

В каббале – этот внеэтический момент особенно усилен, игра слов и букв Священного текста, его внутренний диалог совершенно неслышимый для внешнего мира, и есть сердце еврейской религиозности. И благодаря Мише я стал, наконец, входить во вкус собственно еврейской учебы.

ВЫСШАЯ РЕАЛЬНОСТЬ

Впрочем, это понимание пришло так же и под воздействием другого тогда же произошедшего события, а именно - неожиданного признания моей жены относительно ее собственного мистического опыта.

Произошло это летом 1991 года, кажется в июле, следующим образом: Пересказывая Ребекке то, что я слышал на занятиях Миши, я высказал мысль, что визионеры разных религий видят разные реальности. Ребекка же считала, что все видят одно и то же, но просто по-разному интерпретируют. "Знаешь что, - сказал я, - прочти те же "Откровения блаженной Анжелы" и сравни их, например, с "Бхагаватгитой", а потом скажи, одно ли они видели".

Ребекка стала читать "Откровения", пока, наконец, не добралась до места, которое показала и мне. Я прочитал следующее: "Однажды я была на молитве и была вознесена в духе, и Бог говорил мне очень услаждающие и полные любви слова. И взглянув увидела я говорившего мне Бога. Если спросишь, что я видела, скажу, что видела Его самого. И не умею сказать ничего кроме того, что видела полноту, свет, от коего ощущала в себе такое наполнение, что не умею рассказать и совсем не умею указать подобия этому. И не видела я ничего телесного. Но был Он таким, как на небе, т.е. такою красотою, что не умею сказать ничего, кроме того, что видела высшую красоту, содержащую всяческое благо".

Я не стану пересказывать то, что услышал после этого чтения от самой своей жены. В конце концов она тоже «не умела сказать», и потому никогда раньше и не пробовала. Но мы поняли, что она владеет удивительным камертоном, позволяющим разобраться во многих мистических вопросах.

Пожалуй, первое, что я из наших разговоров вынес, касалось проблемы раскрытия Всевышнего в древе сфирот, соответствующих Семи Пастырям.

Согласно каббале, прежде чем создать мир, создать человека, Всевышний образовал в Себе самом конфигурацию, именуемую «древом сфирот», и именно с этой «человекообразной» стороной Творца его творния в дальнейшем взаимодействуют. Так в Аврааме открылась Милость (Хесед), в Ицхаке – Суд (Дин), примирившиеся в Красоте – Йакове (Тиферет). Через Моше открылось Торжество (Нецах), через Аарона – Величие (Ход) сбалансированные Йосефом – Основой (Йесод), и уже из Основы проистекает сфира – Царство (Малкут), соответствующая Давиду.

То, что при этом качество Величия (на более практическом уровне) повторяет качество Суда, Основа – повторяет Красоту, а Торжество – Милость, мне лично больше напоминало таблицу Менделеева, чем книги Пророков.

Я считал Бога Израилева насквозь личным Богом, и не понимал поэтому, как в связи с Ним возможна какая-то отвлеченная безличная символика. Безмолвное созерцание, как мне казалось, не может быть применено к личности.

Но как меня убедила Ребекка, "насквозь личный Бог" может явить себя человеку одновременно не обращаясь к нему, т.е. явить Себя как бы со стороны, что наиболее адекватно и передается такими образами как "Слава", или "Торжество" ("нецах"), в которых угадывается преодоление.

Но главное, мы обнаружили, что существуют четкие критерии позволяющие отличить мистику языческую, мистику завесы, от мистики истинной, которая завесу приоткрывает.

Стремление подчеркнуть достоверность своего опыта может, как я понял, служить тем "намеком", по которому можно опознать мистика Меркавы. Понадобилось же зачем-то Йегуде Хасиду, основоположнику немецкого средневекового хасидизма, утверждать, что именно восприятие Славы является критерием подлинности видения Престола, что бесы бессильны имитировать Славу.

В самом деле, мы не станем подчеркивать, что увиденный нами предмет реален, если не отметим, что-то особенное в степени его реальности. Исключительность этого опыта ясно проступает, если его включить в структуру "Метафизических рассуждений" Картезия. Последний пишет: "Так как я думаю, что люди иногда ошибаются даже в вещах, которые считают наиболее известными им, то и меня, быть может, Бог создал таким, что я ошибаюсь каждый раз, когда складываю два с тремя, или считаю стороны квадрата, или рассуждаю о чем-нибудь еще более легком, если только можно вообразить себе что-нибудь более легкое. Но, может быть, Бог не захотел, чтобы я обманывался подобным образом, ибо он считается всеблагим? Однако, если бы его благости противоречило создать меня таким, чтобы я всегда ошибался, то с ней не согласовалось бы и допускать меня ошибаться иногда; а ведь я не могу сомневаться в том, что он это допускает".

Далее, как известно, Декарт приходит к выводу, что не усомниться в этом мире он может только в собственном существовании (отнюдь не физическом), которое сознается его мыслью. "Мыслю – следовательно, существую", - заключает философ.

Очевидно, что видения языческих духовидцев целиком подпадают под "юрисдикцию" картезианского скепсиса. Все ощущаемое этими визионерами, строго говоря, может быть подвергнуто ими сомнению, может быть результатом чьего-то обмана, т.е. любое «единение с космосом» в той же мере может им "казаться", как может "казаться" Декарту, что сумма двух и трех равняется пяти. Однако правомерно ли подвергнуть подобному скепсису встречу с Самим всеблагим Существом? Ведь встреча с Ним - это встреча с самим критерием подлинности или ошибочности чего-либо! Разве можно подделать неподдельное? В самом деле, если мы верим, что мы видим истину, то мы всегда вправе (если это не вообще наш нравственный долг) усомниться в этом, как бы уверены в этом ни были, - всегда, кроме одного случая: когда мы действительно встречаемся с самой Истиной. Здесь наш нравственный долг "сомневаться во всем" превращает нас в отступников, в «кофер баикар» - отрицателей основ (как превратило бы нас в отрицателей самих себя отвержение вывода: "cogito ergo sum"). "Честно" подвергнуть Всеблагое Существо картезианской редукции - предел бесчестия. Сказать на явившееся нам Всеблагое Существо, что быть может, это обман чувств или дьявольская подделка - возможно только сознательно себя обманывая. Хотя все остальное после этой встречи действительно начинает возбуждать сомнение в своей достоверности. Итак, только то, что знают посвященные в «маасе меркава», является столь же достоверным, как и мыслящая субстанция Декарта. И то, что во всем мироздании подлинны лишь две эти "субстанции", весьма знаменательно. Ведь для еврейской мистики характерен «двекут», т.е. прирастание к Всесвятому, но ни в коем случае не растворение в чем-то, что как раз отличает восточную мистику, зачастую (в буддизме это во всяком случае так) ставящую под сомнение не только свое тело и свои способности складывать числа, но и свое "я".

В этой запредельности иудейского мистического опыта таится мыслимость и жертвоприношения Ицхака, и вообще всякой заповеди Торы. Ведь если повелевает всеблагое Существо, все отступает на второй план, отступает именно как недостоверное (в мидраше Танхума сообщается, например, что в момент связывания его на жертвеннике Ицхак "видел Святого, да будет Он благословен, и чертоги Меркавы").

БОГ ВО МГЛЕ

Но имеется еще один нюанс дополнительным образом освещающий проблему созерцания Того, чьим словом создан мир. Как мне кажется, излишний интеллектуализм удосужился и сюда привнести определенную аберрацию.

Синайское откровение сопровождалось явлением тьмы: «И вы приблизились, и стали под горой, а гора пылает огнем до сердца небес; тьма («хошех»), облако и мгла («арафель»)» (Дварим 4:11)

В каббале упомянутый «мрак» понимается, как сокрытие, как та непостижимая «составляющая» Бога, которая таится по ту сторону древа сфирот, которая уходит в Высшую корону. Как уже говорилось, прежде чем создать мир, создать человека, Всевышний образовал в себе самом конфигурацию, именуемую «древом сфирот», и именно с этой «человекообразной» стороной Творца в дальнейшем взаимодействуют Его творения. Иногда, правда, бывает, что и эта сторона скрывает свой лик, как сказано: «И возгорится гнев Мой на него в тот день, и оставлю Я их, и сокрою лицо Мое от них, и будет он истреблен, и постигнут его многие бедствия и невзгоды» (Дварим 31:17). Но это некоторое дополнительное сокрытие, обусловленное грехами людей. Наряду с ним имеет место и некоторое «фоновое» базисное сокрытие, которое и именуется «мглой, где Бог». (Шмот 20:23)

Каков Всевышний сам по себе, вне связи со Своим творением, каков Тот, который именуется в каббале Эйн-Соф (Бесконечный) - остается, по вере иудаизма, вне человеческой компетенции.

Имеются явления Бога (Элоким) в этом мире, постигаемые в десяти сфирот, и имеется скрывающийся во мгле единый Господь (четырехбуквенное имя). Исповедание: «Слушай Израиль, Господь Бог твой, Господь един» подразумевает, что последнее единство охватывает все, что Эйн-Соф («Господь») и древо Сфирот («Бог») в конечном счете составляют Единство, но проникновение в эту тайну сталкивается с резкими ограничениями.

Вот как подытоживает это положение Гершом Шолем: «Зоар проводит отчетливое различие между двумя мирами, которые оба представляют Бога. Один – первичный самый сокровенный мир, остающийся недоступным для чувственного или умственного восприятия кем бы то ни было, кроме Бога, мир Эйн-Соф; и второй, примыкающий к первому, дающий возможность познать Бога, мир, о котором в Библии сказано: «Отворите ворота, чтобы Я вошел», - мир атрибутов. Два эти мира в действительности образуют один мир, как пользуясь сравнением из Зохара, образуют единство уголь и пламя. Уголь, правда, существует и без пламени, но его скрытая сила проявляется только в этом свете. Мистические атрибуты Бога – такие же миры света, в которых проявляется темная природа Эйн-Соф». (+ Г.Шолем)

В своей книге «Теология дополнительности» сравнивая еврейское учение о «десяти сфирот» и формируемых ими «пяти парцуфим» с христианским учением о «трех ипостасях», я писал: «Какое-то различение* внутри Божества допускается и иудаизмом. Что иудаизм действительно запрещает, так это углубленную рационализацию этой различенности. Вам скажут, что иудейская «пятерица» - это нечто «совершенно другое», нежели христианская «троица», но в чем эта «другость» заключается, объяснить затруднятся. Последовательное выяснение вопроса, понимаются ли сфирот как атрибуты Божества, или же как его «лица», можно встретить лишь у секулярных ученых, например, у Гершома Шолема или Моше Иделя, но только не у самих каббалистов, во всяком случае, не у каббалистов Нового Времени. В популярной литературе «сфирот» иногда, правда, именуются «атрибутами» Всевышнего, но дело в том, что культовое отношение к ним совсем не такое, которое приличествует «атрибутам». В этом отношении весьма показательно размышление еврейского философа XIV века рабби Элиягу бен Элиэзера из Кандии, приводимые в одном исследовании Моше Иделя: “Есть такие, которые говорят, что десять сфирот являются самим Всесвятым. Есть такие, которые не считают их самим Всесвятым, но лишь присущими Ему качествами (атрибутами), прообразующими Его. И есть такие, которые говорят, что эти сфирот и не Всевышний и не Его атрибуты, а нечто находящееся между Всевышним и всем Его творением... Те, которые говорят, что сфирот являются самим Всесвятым, идут по пути христиан... Те же, кто говорят, что сфирот суть божественные атрибуты, двигаются по пути ишмаэлитов... Ишмаэлитам достаточно трех: мудрости, силы и воли, а эти идут дальше... Те же, кто выбрали третий подход, соединяющий каббалистический путь с путем философии, идут верно".

Однако в связи с представлением об «обитающем во мгле» Боге важно отметить еще одно существенное отличие между еврейской «пятирицей» и христианской «троицей», отличие, ускользнувшее от внимания рабби Элиягу бен Элиэзера из Кандии.

Говоря о «пяти парцуфим», говоря о «древе сфирот», иудаизм имеет в виду ту «составляющую» Бога, которая взаимодействует со своим творением, которая служит прообразом этого творения и потому внятна ему. Что же касается Бога сокрытого во мгле, Бога предвечного, то на Его знание каббала ни в коей мере не претендует.

Со своей стороны христиане, говоря о «трех ипостасях», имеют в виду именно такого «потустороннего» Бога, Бога существующего вне всякой связи со своим творением, то есть именно Бога, «обитающего во мгле», о чем с предельной ясностью сказано Иоанном: «Бога не видел никто никогда; Единородный Сын, сущий в недре Отчем, Он явил» (Иоанн 1:18).

В этой претензии на «прозрачность» Эйн-Софа усматривается гордыня Эсавского рационализма. Догмат Троицы (контрабандно доставленный из языческого учения Плотина и его предшественников (Аммоний Саккас, Нумений Апамейский) о трех ипостасях) не только не имеет никакого подтверждения в Откровении, но противоречит ему. Для Плотина – философа и мистика – не пролегало пропасти между его собственным умом и «Умом космическим», но христиане вполне могли бы скорректировать этот подход, применив учение о троице исключительно к открывшемуся логосу (что, по-видимому, соответствует арианству). Если богопознание еврея напоминает квантовую физику, в которой прибор, взаимодействуя с предметом наблюдения, не оставляет надежды рассмотреть его как он есть «сам по себе», то богопознание христианина, произведенное через замочную скважину разума и мистики, в полной мере соответствует физике классической. Впрочем, у некоторых отцов церкви все же можно отметить крен в иудейскую сторону. Так Тертуллиан в книге «Против Праксея» писал, что троичность Бога первоначально существовала лишь в потенции, и реализовалась лишь при сотворении мира. (+Тертулиан «Избранные сочинения» М 1994 стр 27).

ПЕРЕМЕНА ЗНАКА

В разгаре этих бесед, этих осознаний и прозрений в октябре 1991 года мы с Ребеккой вновь навестили Терезу. Как выяснилось, в тот же период и в ее жизни произошел поворот: она ждала ребенка. Причем известие о зачатии впервые она получила на молитве. Всевышний помиловал ее.

Я уже и не чаял это услышать. Ведь рождение ребенка оправдало бы все превратности Терезиной жизни. Ее судьба приобретала с этим рождением вполне законченный и неожиданный смысл, во всяком случае в связи с моей судьбой смысл этот для меня определенно высвечивался. Достаточно напомнить, что "по закону" Терезе надлежало умереть за несколько месяцев до нашего знакомства, что не «согреши» она тогда, не поступись она тогда своим обетом, я бы так никогда и не узнал бы ее. А я однозначно предпочитал эту ее новую судьбу судьбе строго "канонической". Но то, что было справедливо в отношении меня, в куда большей мере было справедливо и в отношении зародившегося ребенка! И в самом деле, ведь рождение ребенка просто поменяло бы знак на всех ее удачах и неудачах. Все ее поражения оборачивались победами. Ведь в долгой цепи этих поражений проглядывалось теперь стремление чьей-то души увидеть свет, проглядывалось жизнелюбие зачатого младенца, проглядывалась его победа. Он никогда уже не позволит своей матери сказать, что напрасно она не выстояла в борьбе с дьяволом, в своей одинокой с ним борьбе, ибо она выстояла. Ведь его рождение явилось ничуть не меньшей победой над сатаной Терезы!

Тогда же я спросил у Терезы, не желает ли она описать свою жизнь. Это было тем более просто, что у нее хранились дневники ее монастырской жизни. Тереза обещала подумать.

В наш следующий приезд в феврале 1992 года я опять вернулся к вопросу об этих дневниках, о желательности их литературной обработки и какого-то распространения. Тереза сказала, что за это время имела от Бога откровение, в котором Он позволил ей это сделать. Со своей стороны я попросил у нее разрешения описать то немногое, что мне было из ее жизни известно. Тереза мне такое разрешение дала.

22 февраля Тереза родила мальчика, а 27 у меня вдруг возник замысел «Ликов Торы», книгу которую я вскоре написал и опубликовал через год уже в Израиле. Книга «Сверхновое время» включает ряд фрагментов из того издания «Ликов Торы».

ПОЛИТИЧЕСКОЕ ОБОЗРЕНИЕ

В России я задерживался в надежде издать свой «Единый завет». Первая часть «Здесь и теперь» (написанная в 1980) действительно появилась в 1990 году, но дальше дело застопорилось.

Оставаться ради книги, которая стала для меня самого стремительно «устаревать», никакого смысла не было, и в 5753 году сразу после суккота (22 октября 1992) мы с женой и тремя детьми поднялись в землю Израиля.

Однако прежде чем рассказать, как сложилась моя жизнь на Святой Земле, следует упомянуть общий исторический и политический контекст.

Дело в том, что я приехал в Израиль на переломе его истории, за год до подписания так называемого «Норвежского соглашения», сильно подорвавшего национальную волю Израиля.

С первых своих шагов Израиль боролся за свое существование. В 1947 году генеральная Ассамблея ООН приняла план о разделе Палестины на еврейское и арабское государство. Арабы отказались признавать это решение, немедленно усилили террористическую деятельность, а сразу после провозглашения независимости Израиля в мае 1948 пять арабских стран начали боевые действия против формирующихся еврейских отрядов.

Линия прекращения огня 1949 года (не совпадающая с линией раздела ООН) была признана большинством цивилизованных стран как граница Израиля, но арабские страны и после того не признавали легитимности еврейского государства.

В 1964 году в Иордании была создана террористическая Организация Освобождения Палестины, поставившая своей целью уничтожить Израиль, а на уровне государств такая попытка была предпринята в 1967 году. Однако в результате Шестидневной войны 1967 года Израиль не только не был уничтожен, но занял Синай, Голаны и собственно историческую часть Эрец Исраэль – Иудею и Самарию.

На антисемитском новоязе эти территории, составляющие сердце описанного в ТАНАХе Израиля, именуются «Западным берегом реки Иордан». Причем от этой реки до Средиземного моря всего 80 километров.

Уступив в 1977 году Синай Египту, Израиль добился официального признания со стороны этого крупнейшего арабского государства, а в 1991 году, в соответствии с достигнутым соглашением, начал вести переговоры с арабскими жителями Иудеи и Самарии («Мадридские переговоры») о предоставлении им автономии.

Хотя решение отказаться от Синая можно назвать в высшей степени спорным, оно все еще лежало в рамках рационального поведения, тем более что этим шагом оправдывалось усилившееся заселение евреями Иудеи и Самарии.

Но 1992 году к власти пришел Рабин, который совершил то, чего не бывает, и чему в политике нет названия: он совершенно безвозмездно поменялся силовыми позициями со своим капитулировавшим врагом (после Войны в Заливе, Арафат был политическим трупом).

Рабин не раз выступал в прямом эфире с красной физиономией и заплетающимся языком. Почти уверен, что именно в таком состоянии он решил подмахнуть подсунутое ему Бейлиным «мирное соглашение». Во всяком случае, это единственное, что может хоть как-то объяснить его решение подписать открытый чек (на то что он сам имел наглость назвать «недвижимостью») и преподнести его террористам без каких-либо обязательств с их стороны.

Поначалу, то есть после того, как 50 тысяч боевиков ООП вместе со своим главарем были впущены в Газу, ожидалось, что Израиль будет в течение двух-трех лет передавать под их контроль дополнительные территории, те под воздействием этих щедрых жестов станут отвыкать от своих бандитских повадок, и к 1996 году созреют для подписания «окончательного соглашения». При этом всему израильскому дурачью казалось очевидным, что вопрос о палестинских беженцах 1948 года даже не встанет («Ведь Арафат понимает….!»), а полное отступление к границам 1967 года виделось недопустимым даже крайне левым («Ведь Арафат не может не понимать…»). Однако в 1996 году, уже вскоре после прихода к власти Нетаниягу, выяснилось, что Арафат все прекрасно понимал, а именно, что продолжая настаивать на своем и не подписывая никакого окончательного соглашения, он получит то, чего всегда был лишен - реальную возможность уничтожить Израиль, тем более, что весь мир заранее стоит на его стороне.

«Промежуточная» же ситуация выглядит так: под аккомпанемент взрывов террористов-смертников в 1995 Рабин передал Арафату все крупные города Иудеи и Самарии с арабским населением. После сделанных в 1997 году Нетаниягу уступок, к ООП отошли все оставшиеся крупные и мелкие населенные пункты, расположенные в общей сложности на 40 процентах территории Иудеи и Самарии.

Нетаниягу еще в начале второй интифады обращал внимание на то, что палестинцы полностью «освобождены», что они находятся под полным патронажем своей обожаемой ООП, а если на что-то и претендуют, то как раз на территории, на которых они сами не проживают, но на которых после 1967 года стали селиться евреи. Таким образом, свою долгожданную свободу палестинцы сполна получили и просто должны научиться ею разумно пользоваться, а не продолжать «мирные переговоры» последней целью которых - по их собственным заверениям - должна стать ликвидация еврейского государства.

ИУДЕЙСКАЯ ПУСТЫНЬ

Первые две недели в Израиле мы жили у Дова. В течение этого времени я объездил с десяток поселений и остановился на Михмаше, расположенном в получасе езды от Иерусалима на самой границе между Иудеей и Самарией.

Высота гор здесь от 500 до 600 метров, и отдельные деревья – маслины, смоковницы – здесь еще могут расти диким образом, но чуть ниже в сторону Иорданской долины начинается настоящая пустыня – совершенно безжизненные холмы и скалы.

Поначалу мы сняли караван на самом краю поселка, откуда сразу начинались поля и ущелья, и открывались фантастические виды на Иудейскую пустыню. Съем был недорог, от государства поступала помощь, и первый год я корпел над трактатом «Бава Мециа» в харейдимной иерусалимской йешиве.

Между тем осенью 1993 как раз в те дни, когда Рабин братался с Арафатом на лужайке Белого дома, при сионистской йешиве «Бейт-Мораша» организовался своеобразный «поток» продвинутых «русских»: для разработки каких-то учебных программ сюда набирали пишущий люд, в число которого угодили некоторые мои знакомые, в том числе Миша Кравцов и Дов Конторер, ставший к тому моменту главным политическим обозревателем в газете «Вести». Приняли на этот «поток» и меня.

Просветительская деятельность нашей группы скоро заглохла, так как средств на нее в конце концов не выделили, зато в учебном процессе мы участвовали вполне полноценно: учили Гемару, проходили всевозможные курсы. Мне оказались очень полезны лекции рава Йоэля Бин-Нуна и рава Мордехая Броера.

В целом обстановка там царила столь открытая и либеральная, что за три проведенные в «Мораше» года я не только чему-то выучился, но и обрел смелость писать на иудейские темы в открытой и свободной манере.

Лет через десять, когда на моем горизонте взошел рав Ури Шерки, я вовсе перестал сомневаться в своей иудейской адекватности, однако первое подтверждение того, что мои частные изыскания ведутся в иудейской «струе», я получил именно в Бей-Мораше.

Я был и остаюсь частным мыслителем, ищущим на свой страх и риск, я вовсе не претендую на то чтобы служить рупором религиозного сионизма, однако мне отрадно и важно сознавать, что на 90% спина у меня прикрыта, что за ней по большому счету стоит авторитет рава Авраама Ицхака Кука!

Годы учебы в «Бейт-Мораше» совпали с политическими потрясениями, и я вместе со своим народом участвовал в нескончаемых акциях протеста. Кроме того, я издал в те годы «Лики Торы» и охотно выступал с всевозможными презентациями и лекциями.

Однако по окончании обучения в «Бейт-Мораше» я «отошел от дел» и основательно осел в Михмаше, в котором в 1997 году мы (в рассрочку на двадцать лет) купили дом. Это стало возможно благодаря тому, что жена моя обучилась программированию и стала работать в этой области, а я устроился переводчиком и редактором в русскоязычный отдел поселенческой радиостанции «Седьмой канал».

После того как в 2003 году власти закрыли радиостанцию (а сам я как раз вошел в возраст Дон Кихота), я стал служить охранником, поначалу при детском саде, а с 2006 года при Талмуд-Торе в своем поселении.

Большая часть моих друзей живут в соседнем городке Маале-Адумим. Иногда кто-то из них приезжает ко мне на субботы, порой навещаю кого-либо из них и я. Время от времени я выезжаю на разные занятия в Иерусалим, в поселении читаю в группе Магараля, слушаю по интернету лекции рава Шерки, но сам никого ничему не учу и ни с какими лекциями не выступаю.

Этой отшельнической жизни я в полном смысле слова не выбирал. Постоянное полноценное приятельское общение, как правило, складывается на основе родного языка, и почти в каждом большом поселении имеются русскоязычные товарищества. Но в моем Михмаше за двадцать лет почти никто из русских не прижился.

РЯДОВОЙ БАРАЦ

Итак, с той поры, как я перебрался в дом, с мансарды которого, как из окна идущего на посадку самолета, открывается захватывающий вид на Иерусалим и Маале-Адумим, я стал «невыездной» и занимаюсь в основном хозяйством и сочинительством: я готовлю еду, копаюсь в саду, расширяю дом разного рода пристройками и пишу статьи и книги, которые моя жена размещает на сайте.

Отход от социальной активности в действительности наметился еще в России, если быть точным, то в 1984 году. В ходе одной из наших перипатететических бесед в районе метро «Аэропорт», Гриша Литинский сказал мне: “Поскольку ничего особо выдающегося нынешние клиенты КГБ из себя не представляют, то оцениваются они в конторе исключительно по своим амбициям, по своей собственной претензии кем-то являться. Мы все навоображали себя офицерами великого дела свободы, и сейчас пришло время срывать погоны. Помнишь, как это описывается Булгаковым в “Белой гвардии”: первое, что должны были сделать офицеры при приближении Петлюры - это сорвать погоны, чтобы не отличаться от рядовых. И это то самое, что должен сделать отправляющийся на допрос интеллигент. Ни в коем случае нельзя являться на Лубянку в погонах. Напротив, тебе следует расслабиться и почувствовать себя, наконец, простым рядовым”.

Духовный смысл этих слов буквально поразил меня. Я почувствовал в них справедливый упрек, и в тот же час разжаловал себя: человек должен отвечать своему “званию”, даже иногда занижать его - только тогда его поступки могут оказаться чего-то стоящими.

Продолжая и после того заниматься религиозным просветительством, я решительно снизил профиль, а уж в Израиль точно поднялся простым «рядовым». К тому же и положение эмигранта к этому обязывает.

Любой эмигрант – человек, выбитый из седла, любой эмигрант – духовный пехотинец - даже в том случае, когда на новом месте он достигает какого-то успеха. Алия, возвращение еврея в Израиль - вне всякого сомнения, сильно отличается от любой другой эмиграции: каждый шаг по этой Земле одаряет еврея величайшим смыслом, которого он был лишен в галуте, и тем не менее в силе остаются некоторые общие правила. Как бы то ни было, в Израиле моя социальная активность сузилась до бойницы писательской клавиатуры.

Еще в России я стал подписывать свои еврейские статьи фамилией своей бабушки – Барац (расшифровывающейся как Бней реб Цадок - сыны рабби Цадока), а в Израиле и вовсе взял себе это имя. Лишь с годами я осознал его неожиданный смысл, как нельзя лучше соответствующий моему творчеству.

Еврейское слово «ЦиБуР» («общество») расшифровывается как Цадиким, Бейноним, Решаим, т.е. Праведники, Промежуточные, и Злодеи.

Религия замечает только полюса, ее интересуют только те два предела, между которыми растягиваются средние люди - а именно праведность и преступление. Сами же эти колеблющиеся, промежуточные люди не признаются обладающими какой-то собственной независимой позицией. С точки зрения религии частично грешные и частично праведные люди - это просто не до конца определившиеся люди.

Для секулярной культуры все прямо наоборот. Для секулярного искусства только неопределившиеся, мятущиеся души единственно реальны и по-настоящему интересны. Полюса же праведности и злодейства начинают выглядеть принципиально недостижимыми лубочными пределами. Все люди, в той мере в какой они люди - промежуточны, и их удел трагедия. Лессинг писал: "Трагизм обеспечивается частичной виной и частичной правотой героя, ибо если он целиком виновен, то заслуживает смерти, если целиком прав - то он невинная жертва". Все мы смертны, т.е. все мы и равно повинны смерти и равно невинны, а стало быть, все мы - трагические герои.

В нашем поколении полюсами человечества начинают выступать не Праведники и Злодеи (последовательность, выстроенная в контексте учения об эманации), а Праведники и Средние люди - т.е. люди традиции и люди трагедии. Их отношения не иерархичны, а диалогичны, между тем тон в этом диалоге задают все же именно Средние, именно трагические герои. Но это как раз и соответствует слову БаРаЦ - Бейноним, Решаим, Цадиким, т.е. Промежуточные, Злодеи, Праведники.

Но что значит, что злодеи в данной ситуации занимают срединное положение? Во-первых, это значит, что переход от добра ко злу равно возможен и равно скор как для трагического героя, так и для праведника. В частности, злодеем оказывается тот, кто принципиально уклоняется от этого диалога, кто ищет простых "черно-белых" "конфессиональных" решений (в том числе атеистических). А во-вторых, срединное положение буквы Реш означает, что злодеи находятся в самом центре жизни, заправляют ей.

СТАТЬИ И КНИГИ

Сразу по приезде, еще в 1992 году я начал публиковаться в израильской русскоязычной газете «Вести». В основном тогда у меня брали политические статьи, но с конца 1999 года мне предложили вести еженедельную религиозно-философскую рубрику «Еврейская жизнь», приуроченную к недельным чтениям Торы. Денег это занятие не приносило, но у меня появилась удивительная возможность свободно высказываться на религиозные темы перед достаточно обширной аудиторией («Пустили козла в огород!» - сказал я себе, когда услышал, что меня берут на эту рубрику).

Публикующиеся в «Вестях» статьи я объединил в ряд книг. Так в 1998 году появилась брошюра «Презумпция человечности», в 2004 была издана книга «Два имени единого Бога»; позже при поддержке Иерусалимского саммита была опубликована книга «Там и всегда» (2007) и «Теология дополнительности» (2008). Кроме того, в интернете я выставил книги «Математическая теология» и «Романтическая теология».

Первой изданной мною в 1993-ом книгой стали «Лики Торы», но вскоре к ней появилось существенное дополнение. В 1995 году я заметил, что ночь Вальпургия в 1988 году совпала с ночью Песаха Шейни. Выводы из этого последовали самые невероятные. Однако прежде чем поделиться ими с читателями, я бы хотел завершить обзор своей литературной деятельности, и рассказать о романах «Конкордация» и «Мессианский квадрат».

В начале XXI-го века года, Ребекка предложила мне написать роман. Поначалу я с ней спорил, утверждал, что время романов ушло в прошлое, что жизнь богаче любых авторских фантазий, и что, написав «Лики Торы», я свою писательскую миссию выполнил.

Но жена моя не отступалась, а после того, как познакомилась в интернете с кумранскими рукописями, то предложила, чтобы в романе том фигурировали бы именно какие-то древние свитки (которые она, к слову сказать, никогда не оставляла надежды найти в какой-либо из пещер в окрестностях нашего поселения).

Я продолжал отнекиваться, однако просьбы эти разбудили во мне одно дремлющее с отроческих лет желание: вывести «изобретательного» героя, то есть не просто описать человека одержимого своими научными поисками, но представить его вместе с самими этими поисками и достижениями. Так, я, наконец, решился написать роман, подарив его героям пару своих сумасбродных идей, за развитие которых сам бы едва ли когда-нибудь взялся. Одна идея была связана с эсхатологическими расчетами, другая - с двумя Иисусами.

РАСПИСАНИЕ ШЕСТОГО ДНЯ

Толчком послужила первая идея, а именно идея приведения порядка шестого дня творения в соответствие с событиями шестого тысячелетия человеческой истории (1240-2240).

Напомню слова из трактата Сангедрин (38): «В первый час был замешан прах, во второй придана форма, в третий создана фигура, в четвертый в него была вселена душа, в пятый он был поставлен на ноги, в шестом он дал имена животным, в седьмой час была создана Хава, в восьмой взошли на постель двое - сошли четверо, в девятом часу был дан запрет вкушать от древа познания, в десятом часу нарушили заповедь, в одиннадцать часов человек был судим и в двенадцать изгнан».

Когда я впервые прочитал слова Виленского Гаона, что события «сотворения мира проявляются в тысячелетиях, каждый в свой день и в свой час», то сразу связал их с талмудическим «расписанием» и произвел некоторые расчеты. Однако серьезно вникать в них и, тем более, публиковать статью на эту тему мне казалось неуместным: вычисление сроков – занятие сомнительное и даже опасное.

Лет пять мои вычисления хранились в каком-то файле, однако, когда тень Ури Шахара встала у меня за спиной, я немедленно поручил ему провести дотошное расследование, и разместил завязку своего романа в Рош Ашана 5750 (1989) года – потому что, по моим расчетом, то было начало десятого часа – часа вкушения от запретного плода.

Когда роман уже был закончен, я узнал, что Виленский Гаон сам произвел соответствующий расчет, но запретил его разглашать. Два его ученика ослушались, и тут же скончались. Джин, однако, оказался выпущен из бутылки, и в настоящее время эту информацию при желании вполне реально раздобыть.

Я воздержусь от комментариев к той таблице соответствий, которая получилась у самого Гаона. Скажу только, что результаты наших вычислений различаются, так как мы по-разному учитываем ночное время, но что при выборе своего способа вычисления в целом я опирался на те же соображения, что и Гаон.

Однако именно то, что мой расчет с одной стороны не совпадает с «официальным», а с другой – по происхождению своему «литературный» – позволяет мне представить его с полностью открытым забралом. При всей своей ошеломляющей точности, его ответственность заведомо ограничена. Итак:

1-ый час Шестого тысячелетия, в период с 1240 (5000) по 1323 (5083) год - в истории замешивался материал, из которого изготовлялся человек.

2-ой час с 1323 (5083) по 1406 (5166) - человеку придавалась форма;

3-ий с 1406 (5166) по 1490 (5250) - создавалась его фигура,

4-ый с 1490 (5250) по 1573 (5333) - в человечество была вселена душа;

5-ый с 1573 (5333) по 1656 (5416) - человечество встало на ноги;

6-ой час с 1656 (5416) по 1740 (5500) - оно стало давать имена животным;

7-й с 1740 (5500) по 1823 (5583) – была создана женщина;

8-й с 1823 (5583) по 1906 (5666) -- на постель поднялись двое и спустились четверо (родились Каин и Эвель);

9-ый с 1906 (5666) по 1989 (5749) - человечество получило запрет вкушать от древа познания;

10-ый час с 1989 (5749) по 2073 (5833) - человечество нарушит запрет,

В 11 часов, т.е. в 2156 году (5916) - человечество будет судимо и, в 12 часов - в 2240 году (6000) - будет изгнано (по другой версии, прощено).

Шестое тысячелетие, соответствующее сотворению человека, целиком и полностью относится к тому, что в европейской культуре именуется секуляризацией, Новым временем. Мы видим, что день шестой начался с Проторенесанса, центральной фигурой которого является Данте (1265-1321) . «Его "Божественная комедия" – пишет С.Цвейг, - не признает времени... Подобно крутому водоразделу, она раз и навсегда размежевала два великих потока - Средние века и Новое время…» (+ С.Цвейг Собрание сочинений Т 7 М 1963 стр. 372-373)

Мидраш сообщает, что процесс создания человека в материальном плане был многоступенчатым, но как раз и несколько веков Ренесанса в первую очередь ушли на освоение человеческой телесности!

Более двух веков живопись и ваяние считались более совершенным видом искусства, нежели литература. Лишь в четвертый час - на излете Ренессанса – то есть с 1490 по 1573 год в человечество действительно вошла душа нового свободного существа: совершился Коперников переворот и началась эпоха великих географических открытий. Другими словами, человек заметил, что он заброшен в огромный загадочный мир.

Еще более точно охарактеризована Талмудом пятый час (с 1573 по 1656 год) - эпоха Шекспира и Сервантеса. Именно тогда "порвалась связь времен", то есть человек впервые шагнул без помочей («встал на ноги»).

В шестом часу (с 1656 по 1740 год) – человек стал в самом буквальном смысле слова «давать имена животным» - наступил век научной систематизации.

Седьмой час - с 1740 по 1823 - час "создания женщины" – также подтвердился целиком: именно в этот период началась женская эмансипация, пришла пора «классического феминизма».

В восьмой час – с 1823 по 1906 - Адам вошел к Еве и родил Каина и Авеля. То действительно был «медовый час» человечества – не просто расцвет литературы, а расцвет любовного европейского романа.

Девятый час – с 1906 по 1989 – предостережение от вкушения плодов древа познания прозвучало предельно громко в расцвете экзистенциализма – философии, противопоставившей себя классической эссенциальной философии («Свобода как возможность выбора между добром и злом, которую знали греки и которую от греков переняла средневековая, а за ней и новая философия, - есть свобода павшего человека, есть порабощенная грехом свобода…». (+ Л. Шестов «Афины и Иерусалим» М 1993 стр 577).

И, наконец, начавшийся в 1989 году десятый час - загадочный и тревожный. Человечество нарушает запрет, человек достигает всезнания.

Итак, в годы крушения Советской империи и начала массового использования персональных компьютеров человечество вступило, по-видимому, в самый драматический период своей истории – в период вкушения от запретного плода, чем, по всей видимости, должна явиться так называемая «точка технологической сингулярности».

КОНКОРДАЦИЯ

Вторая идея, за которую меня так же не тянуло брать личную ответственность, состояла в открытии, что Евангелия под одним и тем же именем преподносят двух совершенно разных людей.

Идея эта была навеяна «Пятым Евангелием» Штайнера. Как только я уловил его мысль, что в соответствии с двумя родословными, могли родиться два Иисуса из Назарета, то сразу сообразил, что их следует рассматривать через призму тех бесчисленных противоречий, которые разрывают Иоанна и Синоптиков.

И тогда один из моих героев – Андрей Безродин - сплел рассказ, сочинить который сам бы я никогда не взялся, а именно он проинтерпретировал все противоречивые евангельские эпизоды, как сопряжение чудес и поступков, совершенных двумя разными Иисусами; он представил Евангелие как причудливое переплетение двух совершенно независимых историй и судеб.

Сначала Безродин ограничивался критический оценкой Евангелия, он лишь показывал, что об одном и том же человеке нельзя писать противоположные вещи; например, в одном случае утверждать, что Иоанн Креститель был знаком с Иисусом с детства, а в другом, что они никогда до крещения не виделись. Но в какой-то момент все эти теоретические нестыковки обросли плотью единого литературного согласования, единой «конкордации». Безродин, наконец, представил, как бы это могло быть, причем обозревая панораму с христианской колокольни!

К слову сказать, в этом нет решительно ничего кощунственного с методической точки зрения. Иудаизм проделывает такие вещи со своими священным текстами сплошь и рядом.

Талмуд рассматривает каждое общее предписание Торы, стараясь уточнить, в чем оно состоит и каковы границы его применения. Для этого предлагаются различные ситуации, некоторые из которых достаточно причудливые, а другие и вовсе фантастические.

Некоторые, казалось бы, такие заведомо «фантастические» вопросы древних еврейских мудрецов неожиданно обрели смыл в наше время. Так, в Талмуде обсуждается вопрос, чьим считается ребенок, который был зачат одной, а выношен и рожден другой женщиной, или когда начинается суббота не в земных условиях, а в «летающей башне». Невероятность, причудливость, даже заведомая вздорность предположений не препятствуют, а только помогают понять замысел Творца.

В этом отношении талмудический метод несколько напоминает ускоритель. Подобно тому, как ученые разгоняют в синхрофазотронах частицы до безумных скоростей, сталкивая их во всевозможных вариациях и наблюдая, что из этого получится, так в Талмуде «обстреливается» каждый Закон, каждая формулировка Торы. Принцип "больше столкнул - больше узнал" в одинаковом почете и в квантовой физике, и в иудаизме.

В этом смысле «Конкордация» - это лишь один из результатов разгонки Евангелия в иудейском коллайдере. Не я, не мой герой что-то сочинили, это ровно то, что содержится в самом Новом Завете!

То, что священный христианский текст позволяет себя так неожиданно прочитать - его характеристика, его месседж. А уж кто этот текст таким составил - Святой Дух или дух мировой? – каждому решать самому.

Итак, сам бы я не решился всерьез вычислять времена и сроки мировой истории, как никогда бы не написал «Конкордации». Но у той медали имеется и обратная сторона: ни Андрей Безродин, ни Ури Шахар не являются псевдонимами Арье Бараца, как Разумихин и Раскольников не являются псевдонимами Достоевского. Это именно литературные герои. За Ури Шахаром и Андреем Безродиным действительно стоит Арье Барац, но то, что на свой страх и риск написали они – написали они. Моя ответственность ограничена. Автор этих романов остается полностью вынесенным за их пределы, остается посторонним для них. Другими словами, не только «Конкордация», но и «Мессианский квадрат» - это не собственно авторские сочинения, а то, что называется «романы в романе». Ну, а самим романом оказываются «Лики Торы», оказывается «Сверхновое время»!

МЕССИАНСКИЙ КВАДРАТ

Немного о том, как роман писался. Прототипами положительных персонажей в основном служили мои дети. Не то что бы я писал с них портреты, но характерные черты и бытовые подробности заимствовал в основном из их жизни.

Особенно в их воспитание я не вкладывался, но дети в целом получились хорошие: богобоязненные, бесстрашные, целомудренные, щедрые и дружные.

Старшие сыновья Матитьягу (1982) и Элиягу (1989) служили в боевых частях и много лет учили Тору. Матитьягу учился в головной йешиве религиозных сионистов – Мерказ Арав, Элиягу сначала в Махон Лев, а затем в расположенной на Масличной горе Бейт Орот. Он всегда относился к своей учебе весьма ревностно, много сил отдавая также и программированию, в котором оказался феноменально успешен.

Все подростковые выходки и розыгрыши Сарит писались с натуры: в те годы моя дочь Рахель (1990) как раз училась в старших классах и щедро делилась с нами за субботним столом своими похождениями. Свою армейскую службу она проходила в рамках полиции (дрессировала собак).

Симха (1993) с отроческих лет скитался по маахазам – новым и большей частью нелегальным поселениям. В 16 лет – при всей своей любви к изучению Талмуда – он оставил йешиву и пошел работать на ферму в районе поселения Итамар. Набравшись там некоторого опыта, он завел себе несколько коз, с которыми пытался основать свою ферму. В течение четырех месяцев он удерживал одну из высот возле нашего поселения, получив за это время два ордера на прекращение строительства. Ни ожидание трактора, ни ураганы, ни о постоянные мелкие кражи бедуинов не смущали его, но после того, как в одну из отлучек арабы сожгли его жилище, Симха оставил свою высоту. Как носителя экстремистской идеологии в армию его не взяли.

Прообразом из моих детей не послужил только Ицик (1996), повзрослевший уже после того, как роман был завершен, но можно упомянуть, что это ему Рахель писала послания от имени ангела Рафаила, укреплявшие его молитвенную мотивацию. Он вырос очень религиозным, учился в йешиве и не затянул с женитьбой.

Немного об остальных героях. Халед. При всех моих стараниях, лично встретиться с раскрытым палестинским агентом Шабака мне не довелось. Но с одной стороны иногда их все же действительно подпускали к микрофону, и слышать их истории мне приходилось не раз, а с другой, работая в охране на различных стройках, я немало общался с палестинцами. Типажей хватало.

Немного о «месте действия». Дом, в котором я жил в Москве на улице Сокольническая слободка не был чем-либо примечателен, да и близких друзей я в нем не нажил. Поэтому своего героя я поселил в другом, куда более колоритном сооружении на той же улице – в доме МПС с просторным двором, четырьмя сводчатыми арками и аптекой на углу. Тут мы детьми часами рубились на «шпагах», менялись монетами и марками. В одной многокомнатной квартире этого дома жил дипломат, дочь которого Ольга - поставляла для переписки своим сверстникам только что вышедшие диски «Битлз». В другой квартире жил Володя Петухов, на волне дворовых побоищ ставший профессиональным фехтовальщиком, а затем и тренером. В тревожные 80-е годы я прятал у него в комнате свой архив и некоторые крамольные книги. Я бы с удовольствием описал эту, хорошо знакомое мне квартиру, но она была двухкомнатная - великоватая для моего героя, и для него я облюбовал полузабытую однокомнатную квартиру, в которой какое-то время жил мой одноклассник Юра Тихонов. Комната его (позже его семья переехала в двухкомнатную квартиру того же дома) всегда была со вкусам обставлена свезенными из различных путешествий артефактами. Юра - ближайший мой друг детства в лучшем смысле этого слова. Перипатетические беседы в парке Сокольники, которые мы вели с ним на протяжении, по меньшей мере, пятнадцати лет – неотъемлемая часть меня. Он умер в шестидесятилетнем возрасте от тяжелой неврологической болезни.

От моего дома до спуска в вади Макух полчаса ходу, и я не раз бывал там вместе с проживающим в нашем поселении археологом – Шимоном Риклиным, нашедшем в одной из пещер этого ущелья тайник с золотыми монетами. Риклин, разумеется, ни в коей мере не является прообразом Пинхаса Бен-Цви.

Возле нашего поселения выросли два маахаза Мицпе-Дани и Неве-Эрез, но гора Имбалим, на которой когда-то размещалась воинская часть, и на которой поселился мой герой, и по сей день остается необжитой.

После того как роман был написан, его стилистически подкрасила московская журналистка Юля Меламед – моя единственная в жизни «студентка», и как она сама считает - «ученица». Но роман мой ей самой не кажется удачным, так что не знаю, польстит ли ей это упоминание.

МАСТЕР ПОНЕВОЛЕ

Итак, поначалу мой герой высказывал свою гипотезу о двух Иисусах в чисто теоретической форме, и предложению Ребекки написать «Евангелия» от Андрея Безродина я противился, как мог. Со всех точек зрения идея эта была мне не по душе. Даже начав «Мессианский квадрат», я не мог вообразить, что подобно булгаковскому герою, напишу заодно и «Евангелие».

Однако и в этом пункте черт все же догадал меня уподобиться Мастеру!

И тут, по-видимому, наступил подходящий момент обратиться к основному примеру «обратного литературного влияния», а именно поведать о мистическом воздействии, оказанном на мою жизнь романом «Мастер и Маргарита», а также о том «ключе» к Поэме шестого дня, который я в нем обнаружил.

В литературоведении обнаружение нескольких структурных подобий признается доказательством влияния одного автора на другого. Я попробую сейчас сравнить не литературное произведение с литературным произведением, а литературное произведение с жизнью, а читатель пусть сам судит, имело ли здесь место “влияние”.

В Пурим того (1988) года, когда развивались основные события этой истории, Жанна отпраздновала свое тридцатилетие, т.е. "смиренная царица Эстер" моего романа была того же возраста, что и "светлая королева Марго" из романа Булгакова (сам я, впрочем, был в ту пору несколько моложе Мастера, которому Булгаков дал "свои" 38 лет: в час объяснения с Жанной мне исполнилось 36).

В эти дни в Москве гастролировал самый настоящий Маг, сеансы которого (проходящие в десяти минутах ходьбы от дома Пигит, а значит и от театра Варьете) производили на публику сильнейшее впечатление. Причем Маг этот был «иностранец»: постоянно он проживал в Тбилиси, а своему искусству выучился в Индии. Маг этот в полном смысле слова исцелил героиню моего романа, которая имела возможность появляться в те дни в Москве исключительно ради встречи с ним. Более того, первая встреча с ним произошла в среду вечером («страшный майский вечер» был вечером среды), а приехать на "бал" назначил моей крестнице опять же именно Маг и именно в пятницу. Только мое ослиное упрямство помешало мне провести саму ночь с пятницы на субботу в доме Пигит, так что я появился там лишь в субботу днем (и то лишь благодаря посланному вдогонку за Жанной пьяному милиционеру)!

Наконец, мой роман завязался в том же доме, что и роман Булгакова, и соответственно Москва и Иерусалим связались этим домом в моей судьбе, даже покруче чем они связались в судьбе Мастера. Кроме того, тема моего литературного поиска во многом совпала с темой "Повести о Пилате".

Причем даже и в этом пункте я оказался Мастером поневоле, а не сознательным его подражателем: ведь даже начав писать роман о древней рукописи, я не предполагал воспроизвести ее саму. Лишь осознав, что не написав романа о двух Иисусах, я просто подарю его идею кому-то другому (и еще неизвестно что он с ней сделает!) я решил действовать, и против воли пополнил ряды литераторов-евангелистов, в которых помимо Михаила Булгакова стоят Франсуа Мориак, Шалом Аш, Ян Добрачинский, Энтони Берджес и десятки, если не сотни других.

Булгаковский Мастер получил возможность написать свою «Повесть о Пилате» благодаря досугу, полученному в результате выигрыша по облигации. Но разве у Арье Бараца был выигрышный лотерейный билет? Был. И я о нем уже рассказал: будка при Талмуд-Торе, в которой я сижу с лэптопом 9 часов в день приносит мне 1200 долларов в месяц. Это настоящий бессрочный грант, лучше которого мне не смог бы выделить ни один Меценат из плоти и крови. Я уже не говорю о моральной стороне вопроса: с оружием в руках охранять детей, учащих Тору в Святой Земле!

И, наконец, самое поразительное, самое главное, и то, что заслуживает особого рассмотрения: я оказался в доме Пигит в то самое время, когда согласно Булгаковскому замыслу там должен был состояться - нет, даже не ежегодный, а - ежевековой весенний бал полнолуния!

Развитие моего романа (т.е. той “острой” его фазы, которая классический роман главным образом и интересует) легло строго между теми двумя полнолуниями, которые, как я попытаюсь сейчас показать, согласно замыслу несостоявшейся булгаковской мистификации должны были наложиться!

Напомню, что в полнолуние нисана, т.е. в Песах моя крестница внесла в квартиру Дова ауру дома 302 бис, представ передо мной совершенно обновленной; а в полнолуние ияра, т.е. в Песах шейни, совпавший с вальпургиевой ночью, в непосредственной близости от этого же булгаковского дома я рассказывал Дову, что накануне мы с Жанной подали заявление в ЗАГС.

СУД НАД БОГАМИ ЕГИПТА

Пытаясь выше выявить корни "Весенний бал полнолуния", мы пришли к выводу, что основной замысел Булгакова строится на переплетении двух историй - Евангелия и Фауста; в наложении Пасхальной ночи на ночь Вальпургия.

Замысел этот может показаться совершенно вздорным, эклектичным и лишенным каких-либо корней и оснований. Между тем – не зависимо от того, что имел в виду Булгаков – в нем обыгрывается именно то, что обыграл в момент исхода из Египта сам Создатель!

Такова исходная стихия Песаха, он сам явился результатом именно такого наложения, то есть наложения светлых и темных сил. В самом деле, исход был не только освобождением из плена, но еще и судом над египетскими богами. Прежде всего над овном, который считался у египтян священным.

Действительно, согласно классическому объяснению, исход произошел 14 числа потому, что именно в эту дату проявляется максимальная сила соответствующего зодиака (в нашем случае Овна), и тем самым посрамление языческого божества было предельно явным ("Вот принесем мы жертву (овна) Господу Богу нашему отвратительную для египтян на глазах у них - не побьют ли они нас камнями?» Шмот 8.22).

Однако праздник Песах приурочен не только к полнолунию Нисана, но также и к весеннему равноденствию. В год исхода (2448 - 1312 до н.э.) последний день Песаха, когда сыны Израиля прошли по дну Ям-Суф, т.е. 21 нисана (по пролептическому григорианскому календарю) пришлось на 19 марта. А 19 марта – это начальная дата весеннего равноденствия, которое для всех солнцепоклонников (каковыми были и египтяне) является центральной датой их календаря.

Таким образом, на Песах были посрамлены два божества – и лунное и солнечное. Исход, сопровождавшийся принесением в жертву священного для египтян овна, был приурочен как к вхождению в зенит зодиака Овна (месяц нисан), так и к весеннему солнцестоянию, чтобы показать бессилие египетских божеств удержать своих рабов.

Именно ниспровержение египетских божеств предопределило основные принципы еврейского календаря: Израиль не только вышел из Египта в «весеннее полнолуние», но и праздновать годовщину исхода должен именно в полнолуние происходящее весной, как сказано: «Соблюдай месяц Авив (что на иврите значит «весенний») и совершай Песах Господу, Богу твоему; ибо в месяце Авиве вывел тебя Господь, Бог твой, из Египта ночью. И режь Песах Господу, Богу твоему…. чтобы помнил ты день исхода твоего из земли Египетской во все дни жизни твоей» (Дварим 16:1-4).

Итак, праздник Песах должен совершаться в ночь с 14 на 15 нисана, а предписание «соблюдать месяц Авив» равнозначно требованию того, чтобы этот месяц навсегда остался весенним месяцем, а не дрейфовал по годовому кругу, как это позже повелось у мусульман. Для того же, чтобы это предписание выполнялось, потребовалось ввести високосные годы. Иными словами, каждый четвертый год в календаре должен появляться тринадцатый месяц – второй месяц Адар.

Итак, Песах исходно хранит в своих генах тени поверженных египетских богов, сопряжен с их «днями рождения». Песах всегда представляет собой сочетание себя самого с (поверженным) царством Смерти. Но такого общее знамение жизни: человеческое существование – это всегда преодоление, это всегда вызов. Однако если нормативный предмет, у которого сущность предшествует существованию, может преспокойно быть сам по себе, то человеческое бытие возможно исключительно в среде нормативных предметов. Чтобы плыть против течения, надо, чтобы оно было. И поэтому, как пишет Тиллих: "Бытие "объемлет" и себя и небытие. Бытие имеет небытие "внутри себя", как нечто такое, что вечно присутствует и вечно преодолевается в процессе Божественной жизни"… "Небытие принадлежит бытию, без небытия бытие не может являться основой жизни" (+ П.Тиллих «Мужество быть» Символ № 28. Париж 1992 стр 113).

Булгаковский замысел недвусмысленно обыгрывает этот парадокс и литературное наложение двух «сакральных дат» - пасхальной и вальпургиевой ночей – явственно опиралось у Булгакова на какое-то его общее видение служебной роли темных сил.

УТОЧНЕНИЕ ЗАМЫСЛА

Но как мы помним, совпасть эти даты в принципе не могут, так как самая поздняя пасха приходится за несколько дней до 1-го мая.

Между тем события собственной жизни натолкнули меня на мысль, что у Булгакова была определенная возможность соединить несоединимое, т.е. создать подлинную литературно-религиозную мистификацию, при которой бы и первомайская ночь, и ночь пасхального полнолуния не то чтобы совпали, но так бы в описании отождествились, что невозможно было бы установить, о какой именно дате идет речь – о полнолунии, совпадающем с субботой и Песахом, или о полнолунии совпадающем с субботой и Вальпургиевой ночью! (См. Приложение 3)

Правда в этом случае «весенний бал полнолуния» должен был бы проводиться не в ночь с пятницы на субботу, а в ночь с субботы на воскресение (когда Мастер и Маргарита ушли в Покой). Но в действительности именно такое описание в полной мере соответствует Замыслу наложения пасхальной ночи на Вальпургиеву! Ведь накладывал-то Булгаков в основе своей все же христианскую, а не еврейскую пасху, а у нее, как известно, своя структура: Иисус провел в гробу две ночи, но именно вторая – с субботы на воскресение – является «бальной»! Итак, в романе «весенний бал» проводился ночью, последовавшей сразу за погребением Иешуа, и пришедшейся с пятницы на субботу, т.е. на ночь самой еврейской пасхи. Ночь же с субботы на воскресенье (ночь второй пасхальной трапезы, совершаемой за пределами Израиля) соответствовала по Булгакову не бальной ночи, а той ночи, когда Мастер и Маргарита отошли в Покой (что соответствовало ночи христианской пасхи).

Определенная параллель здесь явно усматривается (воскрешение – уход в Покой), однако она представляется как раз не вполне отвечающей Замыслу. Структурно Вальпургиева ночь противопоставлена не первой, а второй – собственно пасхальной - ночи.

На мой взгляд, тот исконный Замысел, который вдохновлял Булгакова, требовал расположить бал сатаны не в еврейскую пасху, т.е. не с пятницы на субботу (когда согласно роману был убит Иуда), а именно с субботы на воскресение, т.е. в не менее полнолунную ночь христианской пасхи. Ведь именно в эту ночь произошло либо величайшее чудо, либо величайший подлог, величайшая мистификация! Ведь именно в эту ночь, а не в предыдущую состоялось либо воскрешение из мертвых, т.е. "укрощение дьявола" (как раз с рассветом обрывающее его "великий бал"), либо похищение тела, т.е. торжество Мистификатора!

Я не говорю уже о том, что мистификация могла быть еще более тонкой: ведь только со слов самого Явившегося апостолы заключили, что перед ними не дух. Доказать же это, как известно, невозможно никакими "вложениями перстов", ибо духи прекрасно могут создавать иллюзорные тела. Например, Ангелы, посетившие Авраама, оставили у него полное впечатление того, что они едят его угощение. Таким образом, то, что Явившийся - не дух, стало известно только с его собственных слов, которым апостолы поверили. Я не говорю, что эта вера апостолов безосновательна, я говорю только то, что у них не было объективного способа удостовериться в чуде воскресения, а стало быть "объективно" в эту ночь могло произойти все что угодно и на любой вкус. А это значит, что булгаковский бал уместнее было бы проходить именно во вторую после казни полнолунную ночь.

Разумеется, Булгаков мог иметь в виду еще что-то, чего я не понимаю, и я вовсе не призываю переписывать его роман.

Я лишь замечаю, что моя "мастериада" развивалась в соответствии с уточненным Замыслом Романа, в котором, кстати, имеется такой знаменательный эпизод: Николай Иванович, побывавший на весеннем балу, попросил у Бегемота подтверждающую это справку и получил ее. «А число! - пискнул Николай Иванович. - Чисел не ставим, с числом бумага станет недействительной, - отозвался кот».

Итак, Булгаков почти сформулировал идею наложения несовместимых дат: его весенний бал становится действительным в том случае, если он не датируется ни числом, ни месяцем. Бал не имеет определенной даты в месячном выражении, но именно тогда выявляется определенный год, тот самый «отформатированный» событиями Песаха и Пурима еврейский год, начинающийся в нисане!

Более того, Булгаков почти назвал этот год по имени, объявив свой весенний бал «балом ста королей». В самом деле, с 1 нисана ведется счет правления Израильских царей. Как возраст растений отсчитывается от 14 швата, а возраст животных от 1 элула, так годы правления царей отсчитываются с 1 нисана. А это значит, что до той поры пока царство Израиля не восстановлено, «царские» годы остаются как бы «рассыпанными», остаются обособленными друг от друга «королевскими годами».

Но чтобы ни имел в виду Булгаков, и каков бы ни был его замысел, в жизни именно это и произошло. В 1988 году не только еврейская пасха совпала с христианской, а вальпургиева ночь - с ночью "весеннего полнолуния", в этом году совпадали также и все необходимые дни недели! При этом моя история, начавшаяся известными событиями нисана и завершившаяся обрезанием в адаре, очертила законченный годовой круг. Иными словами, мой роман (будь он сочинен, а не произойди в действительности) мог бы быть написан так, что упоминая в нем "весеннее полнолуние" и дни недели, не было бы никакой возможности распознать о какой собственно дате идет речь - о пасхе или же о вальпургиевой ночи. Однако из этой неопределенности дня и месяца возник бы вполне определенный – 1988-ой год!

Как бы то ни было, собственно булгаковский бал "ста королей" в том виде, в каком он должен (мог) быть задуман, в ХХ веке произошел только один раз - в 1988 году.

Мне остается только добавить, что подобное совпадение в каждом веке происходит только однажды. Так, в ХIХ веке подобное стечение полнолуний и недельного цикла имело место в 1836 году. В XVIII веке - в 1768, в XVII - в 1616, и далее соответственно: в 1569, 1474, 1379, 1295, 1132, 1048, 953, 858, 763, 679, 516, 432, 337, 242, 158, 63 (эти, как и все прочие календарные данные я привожу по компьютерной программе "Jewish Calendar by Rob Singer"). Во все эти годы, как и в 1988 году, 15 нисана приходилось на субботу и совпадало со 2 апреля, а 1 мая совпадало с воскресением 14 ияра. (кстати, в ХХI веке такого совпадения не произойдет и следующий бальный год ожидается только в 2140 году, что соответствует 5900 году от «сотворения мира». До самого исхода «шестого дня» другого бала уже не состоится)

Итак, обнаруженный мною "весенний бал полнолуния" - это "ежевековое", а не "ежегодное" мероприятие. Это благоприятное для «мирового духа» время незаметно подключаться к истории и навещать ее «доверенных лиц»

ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЖИЗНИ ПУШКИНА

После того, как в январе 1995 году я вышел на «бальные годы», мне более года не приходило в голову проверить, что в них могло происходить. Органическое отвращение, которое я с молодости питал к тому, что зовется «нумерологией» не позволяло моей мысли двигаться в этом направлении. Весь тот год я читал книги о Булгакове и пытался вникнуть в его Замысел. Тогда же я обнаружил свою связь с Оруэллом и Мелори.

Однако общее знание того, что 1836 год – это последний год жизни Пушкина в какой-то момент подвигло меня сверить наши часы.

Оказалось, что дуэльная история, завершившаяся гибелью поэта, четко вписалась в "бальный год". Можно ли было усомниться, что в том году (причем в обличии «иностранца») сатана действительно посетил Россию?

Озадаченный, я стал робко интересоваться, что происходило с другими «доверенными лицами» мирового духа: поначалу с современниками Пушкина, потом – с предшественниками.

Поначалу я перерыл все книги, хранившиеся в доме, потом выбрался в библиотеку, где сделал выписки из энциклопедий и взял домой несколько биографических книг. Но главные сведения содержались в нескольких десятках книжек, которые я скупил в букинистических магазинах Иерусалима и Тель-Авива. Результат был поразительный! Все даты, все драмы, все «булгаковские темы» поползли на меня лавиной.

Помню этот зуд, это скольжение между книжными стеллажами в поисках томиков ЖЗЛ и прочих биографических изданий. То был последний семестр моей учебы в «Бейт Мораше», я перестал следить за Гемарой, я лихорадочно листал свои новые книжные приобретения, каждый раз не веря тому, как все играет и сходится!

«Бальные годы» свели меня со многими крылатыми существами, которых я давно знал и любил издалека. Какое волнение испытал я, обменявшись взглядами с Пьером Абеляром и Элоизой, как раз в «бальный» год начавшими свою переписку, вызванную решением Абеляра описать истории их бедствий!

Как близки мне стали Галилей и Кампанелла, столь по-разному прореагировавшие на «спасительный эдикт», осуждающий «пифагорейское учение о движении земли и неподвижности солнца», и оглашенный Ватиканом как раз в самом преддверии «бального» 1616 года!

Всякий раз, заходя в Донской монастырь, я посещал могилу Чаадава. Мы как будто бы обнялись с ним, когда я обнаружил, что именно в 1836 году после издательства в "Телескопе" "Философических писем" Петр Яковлевич был «почтен обыском» и объявлен сумасшедшим. С волнением подписываюсь под его словами из письма А.И.Тургеневу (ноябрь 1835): "Значит, правда, что существует только одна мысль от края до края вселенной; значит, действительно есть вселенский дух, парящий над миром, тот Welt-Geist (мировой дух), о котором говорил мне Шеллинг и перед которым он так величественно склонялся; можно значит, подать друг другу руку на огромном расстоянии; для мысли не существует пространства, и эта бесконечная цепь единомысленных людей, преследующих одну и ту же цель всеми силами своей души и своего разума, идет, следовательно, в ногу и объемлет своим кольцом всю вселенную" (+П.Я.Чаадаев «Избранные сочинения и письма» М. 1991 стр 369).

Несколько месяцев длился этот поиск «единомысленных людей», поиск в котором был задействован исключительно мистический Google. Основные мои находки были сделаны, когда я жил еще в караване, в 1995-96 годах. Интернет, который появился в моем доме в 2001 году, прибавил лишь несколько имен.

Но одно из них оказалось ключевым. Всеми позабытый писатель Николай Александрович Мельгунов (1804-1867), на которого я натолкнулся в 2014 году, оказался в нужное время в нужном месте. Обыгрывающий в своем творчестве вопрос переплетения фантазии и действительности, не чуждый фаустовской темы, этот знаток немецкой философии в 1836-1837 году находился в Германии. В «бальном» году он встречался с Шеллингом, «открывал» западной публике своего друга Пушкина и имел роман с некой «Мадонной». Его история позволила мне литературно увязать все прочие судьбы «доверенных лиц мирового духа».

В первой части («1836») романа-исследования «Поэма шестого дня» написанного мною в 2015 году, я доверил Мельгунову переплести истории всех обнаруженных мною «мастеров».

К этому роману я своего благодарного читателя настоятельно отсылаю. Что не мешает, однако, также и на страницах этой книги изложить суть сделанного мною открытия.

Итак, за мной читатель, сойдем вглубь веков и посмотрим, что происходило в «бальные годы», с теми авторами, которые имели влияние на создание «великой поэмы».

СПИСОК ШЕЛЛИНГА

Перечитаем приведенное выше размышление Шеллинга: "Всякий великий поэт призван превратить в нечто целое открывающуюся ему часть мира, и из его материала создать собственную мифологию; мир этот находится в становлении, и современная поэту эпоха может открыть ему лишь часть этого мира; так будет вплоть до той лежащей в неопределенной дали точки, когда мировой дух сам закончит им самим задуманную великую поэму и превратит в одновременность последовательную смену явлений нового мира...

Для пояснения приведу пример величайшего индивидуума нового мира: Данте создал себе из варварства и из еще более варварской учености своего времени, из ужасов истории, которые он сам пережил, равно как из материала существующей иерархии собственную мифологию и с нею свою божественную поэму... Так же и Шекспир создал себе собственный круг мифов... из исторического материала своей национальной истории... Сервантес создал из материала своего времени историю Дон Кихота, который до настоящего времени, так же как и Санчо Панса, носит черты мифологической личности. Все это вечные мифы. Насколько можно судить о гетевском "Фаусте" по тому фрагменту, который мы имеем, это произведение есть не что иное, как сокровеннейшая, чистейшая сущность нашего века. Поэтому "Фауст" и можно назвать подлинно мифологическим произведением".

Начнем с отсутствующего в списке Шеллинга родоначальника русской прозы. Известно, что Булгаков благоговел перед Гоголем и называл его своим учителем. Влияние Гоголя на Булгакова как сатирика очевидно; несомненно и то, что пристрастие Гоголя в чертовщине определенным образом сказалось на демонологическом творчестве Булгакова. Во всяком случае ясно, что "Мастер и Маргарита" - это не только "антифауст", но и "антивий". Однако если при этом Булгаков "укротил дьявола", то Гоголь был в буквальном смысле слова дьяволом затравлен. Более того, и тот и другой писатель связывали дьявола с искусством, но если Гоголь из-за этого бросил перо, то Булгаков открыто признал дьявола своим высшим и единственным меценатом. Разница в отношении, очевидно, объясняется тем, что Булгаков воспринимал дьявола по-иудейски, а Гоголь по-христиански (Мефистофель Гете балансирует где-то посередине между двумя этими видениями).

Вот в каких словах описывает Мережковский влияние демонического страха на судьбу Гоголя в статье "Гоголь и черт": "Внезапные страхи сливаются в один "панический" ужас, от которого одно спасение - бежать с того места, где впервые послышался страшный "зов", "голос Пана". И Гоголь действительно бежит: все его бесконечные скитания не что иное, как такие отчаянные бегства от себя самого. Так он бежал из Петербурга за границу, сам не помня, что делает, почти украв у матери деньги, в первый раз ненадолго, затем, во второй, после представления "Ревизора" - уже на много лет. Но и там, на чужбине, не находя себе покоя, он бегает из одного конца Европы в другой, из Европы в Африку, в Азию - от Барселоны до Иерусалима" (+Д.С.Мережковский «В тихом омуте» М. 1991 стр 263).

К этому стоит добавить, что окончательно в Россию Гоголь вернулся именно после глубоко разочаровавшего его паломничества в Иерусалим (февраль 1848 года), к которому он готовился всю жизнь. Убедившись, что даже Святые Места не способны избавить его от всепожирающего страха, он возвращается в Россию и через четыре года умирает от неизвестной врачам болезни.

Что же происходило с Гоголем в «бальном году»? Оказывается, в день св.Вальпургии, 1 мая (все даты для удобства сравнения я даю не по "старому" юлианскому, а по "новому" григорианскому стилю) у Гоголя состоялась та самая скандальная премьера "Ревизора", которая самым тягостным образом сказалась на состоянии его духа. Ожидание того, что с помощью литературы он преобразит мир, самым жестоким образом обманывается. "Ревизор" вызвал у аудитории не покаяние, а приступ гнева. Через месяц после премьеры Гоголь бежит из России, где осенью начинает писать «Мертвые души».

А что автор "Фауста", так повлиявший на Булгакова? Значил ли что-либо в его судьбе “бальный” год?

В 1768 году у студента лейпцигского университета девятнадцатилетнего Гете (1749-1832) обнаружился туберкулез. Боли в груди бывали и раньше, но в июне 1768, т.е. еще в пределах "бальной весны", после того, как в апреле Гете расстался со своей первой любовью, открылось кровотечение из легких. "Однажды ночью, - вспоминает Гете в "Поэзии и правде" (Том 3. Книга 8), - я проснулся от сильного кровотечения, но у меня еще хватило силы и сознания разбудить соседа по комнате... Несколько дней я находился между жизнью и смертью". Однако между жизнью и смертью Гете находился существенно дольше, нежели несколько дней. Продолжать учение было невозможно, и в августе он вернулся на родину, во Франкфурт, где многие месяцы лечился у некоего "лекаря" с помощью астрологии, алхимии и магии, которыми сам в ту пору увлекся. Тогда же (т.е. в "бальном году") на основе неоплатонизма, герметизма и, как сам Гете выразился, "каббалистики" целиком закладывается его личная пантеистическая вера. Он поправился, и в 1770 году поехал учиться в Страсбург, однако умер Гете в возрасте 82 лет, через 8 месяцев после завершения "Фауста". «Завершено главное дело жизни. В последний раз переписываю начисто. Все чистовики сброшюрованы» - записал он в своем дневнике 22 июля 1831 года, а 22 марта 1832 его не стало. Иными словами то исцеление было лишь отсрочкой, отсрочкой длиною в жизнь. Причем отсрочка эта явственно связалась с созданием «Фауста».

Действительно, первые слова, вошедшие в последнюю редакцию "Фауста" ("Я богословьем овладел, над философией корпел..."), датируется "бальным" 1768 годом. Более того, в 1768 году по приезде во Франкфурт Гете пишет комедию "Совиновники", где как раз впервые и упоминается доктор Фауст! (именно это произведение признается истоком так называемого "Пра-Фауста", создаваемого Гете в период по 1774 год). При этом знаменательно, что в своих воспоминаниях Гете относит "Совиновники" еще к Лейпцигу, т.е. именно к весне 1768 года. "Может быть, там его заинтересовала сама тема, материал, - замечает в связи с этим исследователь Гете Конради, - но из писем с очевидностью следует, что разные редакции этой пьесы были им написаны между ноябрем 1768 года и серединой февраля 1769" (+К.О.Конради «Гете. Жизнь и творчество» М. «Радуга» 1987 Т.1 стр 120). Середина февраля еще целиком относится к "бальному году", завершившемуся только 7 апреля (30 адара).

Однако 1768 год был отмечен еще одним важным событием в жизни мирового духа. Именно в этом году наметился перелом в мировоззрении Канта, именно в этом году завершился его так называемый "докритический период".

Агностические тенденции усиливаются в сочинениях Канта с начала 60-х годов. Первые признаки "критического" подхода отмечаются уже в "Грезах духовидца" (1766), однако последнее докритическое сочинение Канта "О первом основании различия сторон в пространстве" датируется именно 1768 годом. Лишь в этом году (который мы отсчитываем с нисана по адар, т.е. с марта 68 по апрель 69) он приступает к работе над своей собственно "критической" диссертацией: "О форме и принципах чувственно воспринимаемого и умопостигаемого мира". Иными словами, именно в этом году гений "автономности" (разума и морали), гений, которым отмечено все современное европейское бытие и который многими религиозными авторами заклеймен как "лукавый", явился на Божий свет. Таким образом, слова Мастера, обращенные к Ивану Бездомному: "Ваш собеседник был и у Пилата, и на завтраке у Канта, а теперь он навестил Москву", имеют под собой основание.

ПОЭМА МИРОВОГО ДУХА

Итак, продолжим наше нисхождение вглубь веков от автора "Фауста" к авторам "Дон Кихота", "Гамлета" и "Божественной комедии". Происходило ли с ними что-нибудь знаменательное в “бальные” годы? Оказались ли эти годы значимыми в судьбе и творчестве этих столпов “новоевропейской мифологии”?

Если говорить о "переломном", "роковом" годе Сервантеса, то им безусловно является "бальный" 1569 год, в начале которого (точная дата неизвестна) 22-х летний Мигель покинул отчий дом, отправившись в Рим в свите кардинала Аквавиве. Ведь "бездомность" останется главной приметой всей его бурной жизни (окончившейся в монастыре). В самом деле, уже через год он участвует в морском сражении с турецким флотом, получает ранение, в результате которого у него ампутируют руку. Между тем он продолжает участвовать в дальнейших походах, а когда в 1575 году намеревается, наконец, вернуться домой, то по дороге попадает в руки алжирских пиратов. Несмотря на то, что побег из рабства карался смертью, Сервантес предпринимал его трижды, каждый раз чудом избегая казни. Лишь через 5 лет его выкупают, и он возвращается на родину. Здесь, однако, его ждет нищета, неудачная женитьба, и даже тюрьма, куда он попадает по ложному доносу. В тюрьме он и начинает писать свой роман о "странствующем рыцаре".

К сказанному остается только добавить, что умирает Сервантес (в монастыре) так же в "бальном" 1616 году, в том самом апреле, «запертом» между двумя Песахами – первым и вторым, 23 числа! Умирает в один день с Шекспиром!

В 1569 году Шекспир был еще ребенком, и мы не видим, чтобы в ту пору в его жизни происходили какие-либо драматические перемены. Однако 1616 год, т.е. год его смерти, как раз оставляет впечатление решающего в шекспировском творчестве.

Как известно, смерть - это фундаментальная категория экзистенциализма. Карл Ясперс называл ее "единственным небожественным откровением", Хайдеггер характеризует экзистенцию как "бытие-к-смерти". Но без колебания можно сказать, что все творчество Шекспира проникнуто этим "откровением смерти". Выготский пишет о Гамлете: "Трагедия происходит на самой грани, отделяющей тот мир от этого, ее действие придвинуто к самой грани здешнего существования, к пределу его... Взят момент невероятный: все эти люди - королева, Лаэрт - уже не здесь, они уже смертельно ранены, отравлены, в них нет жизни и на полчаса, они действуют в удлиненную, растянутую, но именно в самую минуту смерти". (+Л.С.Выготский «Психология искусства» М 1968 стр 365) Но для экзистенциалиста вся жизнь - это растянутая минута смерти. Что же касается «промежуточных» минут, то они отравлены у Шекспира знаменитым монологом: "Быть или не быть?", являющимся секулярной модификацией гефсиманского "моления о чаше". Евангельская коллизия перестает восприниматься в этом монологе как уникальная, к которой необходимо приобщиться, но выступает как парадигма уникальности как таковой, распространяется на всякого человека (“Чашу мою будете пить”). Я бы даже сказал, что если по странному упущению Сервантеса его Дон Кихот не ищет Св.Грааля (некоторые считают, что это сделано аллегорически), то Гамлет Шекспира почти что уже находит его в этом прославленном монологе.

Итак, "переломным" для Шекспира явился (только) год его смерти потому, что на протяжении всей жизни именно этот год определял его творчество. Косвенно это подтверждают два обстоятельства: первое, что Шекспир родился в тот же день, в который и умер - 23 апреля, и второе, что в 1569 году ему исполнилось пять лет - тот самый возраст, в котором на человека наваливается осознание собственной смертности. Если же вспомнить, что "заброшенность в мир" ("бездомность"), является второй (после осознания своей смертности) необходимой составляющей экзистенциализма, то мы вправе усмотреть определенный экзистенциальный смысл в том, что Сервантес и Шекспир умерли в один день.

Но оставим пока до поры обрученных смертью Сервантеса и Шекспира и обратимся к "бальному" 1295 году, который, свою "земную жизнь пройдя до половины", пересекает родившийся в 1265 году Данте.

А Данте в европейской литературе фигура ключевая. По словам Боккаччо, он "первый открывший путь к возвращению муз, изгнанных из Италии" (+Боккаччо), т.е. краеугольный камень Ренессанса. Во Флорентийской "платоновской академии" перед Данте благоговели почти так же, как перед Платоном, и возглавлявший академию Фиччино приписывал "Божественной комедии" ангельское происхождение. Но и спустя столетия слава Данте не поблекла. “В том святая святых, где “Поэзия и Вера сочетались”, - пишет Шеллинг, - Данте занимает место первосвященника и рукополагает все новое искусство на это служение”. "Я литератор, - говорит Хорхе Луис Борхес, - и полагаю, что венец литературы и литератур - это "Божественная Комедия". (+Хорхе Луис Борхес «Письмена Бога» М 1994 стр 397) "Вся моя сознательная жизнь прошла в сиянии этого великого имени... - признается Анна Ахматова. - Для моих друзей и современников величайшим недосягаемым учителем всегда был суровый Алигьери..." (+Ахматова «Слово о Данте»)

Вот краткая хронология его жизни. Боготворимая им Беатриче умерла в 1290 году. В 1290-92 годах Данте описал свою любовь к ней в “Новой жизни”, где представил ее смерть как космическую катастрофу. Через некоторое время по настоянию родных он женился на Джемме Донати, с которой впоследствии расстался и, как свидетельствует Боккаччо, "уже никогда к ней не возвращался и, где бы ни находился, не допускал ее к себе, хотя прижил с ней несколько детей". Как бы то ни было, в "Божественной комедии" Беатриче оказывается центральной (причем религиозно вполне значимой) фигурой.

Сам Данте относит свое видение, описанное в "Божественной комедии", к 1300 году (это произведение создавалось с 1307 по 1321 год). Однако как легко убедиться, все же не эта дата явилась для него переломной. Именно 1295 год фигурирует в его жизни как год роковой, как год, определяющий всю его дальнейшую судьбу. Согласно мнению многих исследователей, в этом году он женился на Джемме Донати, однако это все же недостоверно. Достоверно известно другое: осенью этого года после начавшихся во Флоренции 5 марта и продолжающихся до середины лета смут, Данте впервые ступает на политическое поприще. Именно участие Данте в политической жизни радикально повлияло на его судьбу и творчество. Итак, 1 ноября 1295 года он принимает пост одного из старейшин города и заседает в особом Совете. "Началом всех своих бедствий" он, правда, назовет облюбованный им самим 1300 год, в который он в течение двух месяцев находился в должности городского приора. Но на самом деле то возвышение было лишь продолжением его общей политической деятельности, начатой именно в 1295 году; к тому же после того назначения 1300 года он еще год исполнял важную дипломатическую миссию в Риме, а отнюдь не бедствовал.

Как бы то ни было, в январе 1302 года Данте изгоняется из Флоренции, и даже приговаривается там заочно к смерти. В 1315 особый декрет подтверждает его изгнание, и поэт умирает на чужбине в 1321 году.

Итак, именно 1295 год фигурирует в жизни Данте как истинное "начало всех его бедствий", как тот год, в который скромный флорентийский поэт и фармацевт принял важное для себя нравственное решение участвовать в судьбе своего города, принял решение войти в стихию небезопасных политических баталий. В конце дней он разочаруется в политике и скажет, что состоит в "партии лишь из самого себя", но путь к этому частному политическому credo лишь завершит цикл, начало которого мы видим лежащим как раз весной 1295 года (время обязывающей к решению политической смуты).

Итак, в том решении Данте, принятом им в 1295 году, равно как и в неожиданном и странном отсутствии в небе его "Божественной комедии" Иисуса (о котором косвенно постоянно упоминается) обнаруживается первый в европейской истории литературный опыт подражания Иисусу, как автору своей судьбы.

ВЕЛИКОЛЕПНЫЕ СЕМЕРКИ

Нисхождение Всевышнего посредством семи личностей священной истории - Авраама, Ицхака, Иакова, Моше, Аарона, Йосефа и Давида длилось семь веков. Впрочем, при этом не было полного соответствия: человек - век. В частности, Моше и Аарон были братьями, и соответственно, современниками.

Легко заметить, что упомянутых выше героев, "королей" "ежевекового" бала также можно выделить семеро, причем даже не одним способом.

Рассмотрим вариант, который я предложил самым первым еще в 1995 году: Данте, Шекспир, Сервантес, Кант, Гете, Гоголь и Мастер.

В этом случае также семь веков отделяет Данте от Мастера, и также нет полного соответствия - каждому веку его герой. Однако этим совпадением сходство семерых творцов священной истории и семерых творцов истории секулярной не ограничивается.

Те же Божественные качества, которые открылись в Аврааме (Милость), Ицхаке (Суд), Иакове (Красота), Моше (Торжество), Аароне (Великолепие), Йосефе (Основа) и Давиде (Царство) - присущи и героям семи “ежевековых" балов.

Согласно каббале, «ситра охора», демонический мир, мир Эдома структурирован по тому же принципу десяти сфирот, что и «ситра кдуша», мир святости. Однако при этом считается, что эти десять сатанинских сфирот не гармонизированы и соответственно нарекаются собственными именами, а не именами взаимосвязанных общих качеств.

Но если обнаруженным мною семи гениям Эдома можно приписать божественные качества, то это значит, что в них проявляется тот аспект «ситра охора», который непосредственно подчиняется Божественному замыслу. Или, что то же самое, что в секулярной европейской культуре Эсав принимает ценности Иакова, примиряется с ним, как сказано о том в книге Берешит (33.10): “И сказал Иаков: ...Я увидел лицо твое, как лицо Божие”. Но при этом, однако, сохраняется также и связь литературы с собственно демоническим миром (ниже я укажу посредством кого).

Последовательность развития категорий в случае секулярной истории, правда, несколько иная, нежели в случае истории священной (ведь в первом случае все "силовые линии" исходят от человека, а не от Бога), но в то же время она обладает своей логикой. Так, стоящий в истоке европейской литературы, природный и духовный сын Эсава Данте во всех своих проявлениях раскрывает прежде всего качество Красоты. Однако в отличие от Израиля, в котором Милость и Суд примиряются в Красоте, в Эдоме Красота (Краснота) разлагается на эти составляющие: цельная эстетическая позиция требует для себя этической оценки, которая может идти как по линии оправдания, так и по линии осуждения. Творчество Шекспира все проникнуто задачей именно оправдания человека. В европейской литературе он соответствует качеству Милости. Парный этому поэту прозаик Сервантес не просто «сатирик», Сервантес отличается именно безжалостностью, убийственностью своего смеха, и в этом отношении соответствует сфире Суда.

Кант появляется как истинное осмысление, но одновременно и как истинное основание этого предшествующего ему литературного опыта, появляется в качестве создателя философии Гамлета, а в определенном смысле и философии Дон Кихота. “Пока стоит философия, - пишет Шеллинг - Будет стоять и “Критика чистого разума”, и только она одна... “Критика чистого разума” значима для всех систем” (+Шеллинг «Сочинения» Ф.Н. Т 1, М. 1987 стр 56). Поэтому Кант - это именно «Основа» Нового мира».

При этом весьма характерно, что вся последующая литература (культура) развивается уже именно как реакция на Канта, с учетом его прозрения "автономности" разума и морали. Для любого традиционного сознания Кант в той или иной мере выглядит чертом. Таким образом, реакция на него возможна двоякая: либо демонизируется он сам, а вместе с ним и вся европейская культура, в результате чего жгутся рукописи (Гоголь), либо демонизму ищется высшее оправдание и осмысление (Гете). При этом отец русской прозы Гоголь - мастерски Великолепен, Гете же отражает Вечность и Торжество европейской поэзии.

Но одновременно именно здесь же, в этой "реакции" на Основу прозреваются и собственно "глубины сатанинские". В Гетевском Фаусте, в его позиции неподсудности гения, в его оправдании любых опытов "блудной" творческой личности, как раз и осуществляется переход в собственно демонический мир. Осуществляется он, разумеется, не самим Гете. Абсолютная оправданность любых похотей находит свое литературное выражение в писаниях маркиза де Сада, "левого", "вневедомственного" (т.е. ни с какой из сфирот не связанного) участника бала 1768 года.

Хроника его отнюдь не литературных "бальных" приключений следующая: 3 апреля (т.е. в ту самую совпадающую с еврейской католическую пасху) маркиз завлекает на свою виллу женщину, жестоко избивает ее плеткой и втирает в израненное тело раздражающую мазь. Женщине удается бежать, и 12 апреля маркиза арестовывают. В вальпургиеву ночь де Сада переводят в другую тюрьму, а 10 июня Верховный Суд утверждает королевский указ о его помиловании.

Это было по существу первое серьезное заключение маркиза, которому в дальнейшем пришлось провести за решеткой не одно десятилетие. Так что это приключение оказалось не случайным эпизодом, а весьма знаменательной вехой в его жизни. Ведь сей "учитель пыток" настаивал на том, что насилие должно исходить исключительно от частных лиц, а не от властных структур. Любопытно и другое: с именем Сада связано множество развратных и скандальных историй, однако "бальная" выходка маркиза была, пожалуй, единственным известным случаем собственно "садизма" с его стороны. Сад - прежде всего именно литератор, а не практикующий живодер. Камю пишет: "Мечта и творчество принесли Саду жалкий суррогат удовлетворения, которого не дал ему миропорядок. Писатель, конечно, ни в чем себе не отказывал. Для него, по крайней мере, все границы уничтожались, и желание могло идти до последних пределов. В этом Сад предстает законченным литератором. Он сотворил фантастический мир, чтобы дать себе иллюзию бытия. Он поставил превыше всего нравственное преступление, совершаемое при помощи пера и бумаги". (+ А.Камю «Бунтующий человек» 1990 М стр 153)

Итак, маркиз де Сад явственно принадлежит как миру литературы, так и собственно дьявольскому миру, т.е. тому миру инфернального маразма, который существовал всегда, а в нашем веке нашел свое предельное выражение в нацизме и культовом сатанизме (об этом явлении я подробно пишу в своей книге “Там и всегда”).

Но поэтому присутствие Сада на "ежевековом бале" - важное свидетельство сопряженности европейской литературы с классической «ситрой ахрой», т.е. с 10-ю сатанинскими сфирот.

К очерченной схеме остается только добавить, что обе первичные реакции на Канта (Гоголя и Гете), оба эти "неокантианства" (негативное и позитивное) примиряются в частном, внецеховом мастерстве. Замысленная мировым духом «поэма», наконец, предстает как «одновременность последовательной смены явлений нового мира», как единое древо сфирот. Причем завершающая этот семивековой цикл европейская культура обнаруживает свои иудейские корни.

Однако впоследствии мне показалось более верным представлять «великолепную семерку» следующим образом: Данте, Шекспир, Сервантес, Кант, Гете, Шеллинг и Пушкин. Согласно этому варианту Великая Поэма завершается в 1836 году смертью Пушкина, которому отходит «царство», и соответственно «великолепие» отходит Шеллингу.

Став профессором в двадцатитрехлетнем возрасте, Шеллинг тогда же разработал свою систему и в тот ранний период был весьма плодовит и популярен. Однако после 1809 года, когда умерла его первая жена, а сам он стал подвергаться всестороннему остракизму, он практически перестал писать. Его мысль напряженно работала, но эта работа проявлялась лишь в лекционных курсах. Конспекты лекций расползались по Европе, иногда без авторского ведома издавались, а иногда издавались и под чужим именем. О Шеллинге и его философии стали распространяться самые превратные слухи. Шеллинг захотел исправить положение, он начал готовить к изданию собрание своих сочинений, куда должны были войти и материалы его лекций, но он так и не довел дело до конца. Большинство произведений Шеллинга были изданы посмертно. Причем многие даже во второй половине ХХ-го века.

Но почтил ли как-нибудь мировой дух своего автора? Согласно контракту с издателем полного собрания его сочинений, Шеллинг должен был сдать все материалы к пасхе 1836 года!

Но почему он тогда представляет «великолепие»? Я думаю, что Шеллинг фигура в творческом отношении противоречивая и неудачливая. Шеллинг открыл «Мирового духа», которого прикарманил себе Гегель. Он был первым, кто заявил об «экзистенциальной философии», но ее авторство приписывается Кьеркегору, который Шеллинга осмеял. Шеллинг утверждал, что свет обладает корпускулярной и волновой природой. Он выше всего ставил искусство и даже не раз пробовал себя в литературной деятельности, но пошел все же путем философа… так никогда и не завершившего своей системы.

Видимо «великолепию» в тот момент не дано было до конца раскрыться и миссию Шеллинга довел до ума Булгаков, написавший реалистический портрет Мирового духа. Этот вариант, который в настоящее время представляется мне более убедительным, подробно рассматривается в моем романе «Поэма Шестого дня».

Но вернемся к первому варианту, исходящему из того, что Великая Поэма завершилась в 1988 году.

ЗАГАДКА МАСТЕРА

В этом отношении знаменательно, что следующий 1989 год, согласно расчетам Ури Шахара, явился началом 10-го часа, в который человечество должно вкусить от древа познания!

Оставшиеся три часа Шестого дня, оставшиеся 250 лет Шестого тысячелетия – очень необычное время. По большому счету оно по-прежнему «Новое». Но как внутри Нового времени можно выделить эпоху Возрождения, и собственно Новое время, также начавшийся в 1989 году период уместно наречь как-то особо. Я бы назвал его Сверхновым временем. Ведь это как раз то самое время, когда электронно-вычислительная техника ворвалась в жизнь человека, заложив основы всех тех грядущих трансформаций, о которых предрекает автор термина «технологическая сингулярность» Вернор Виндж: «Мы на грани великих перемен. Всё, на что, как считалось, нужны «тысячи веков», случится в ближайшие сто лет. И несмотря на весь свой оптимизм, мне было бы комфортнее, если бы от этих сверхъестественных событий нас отделяли тысяча лет, а не двадцать».

Но кто открыл этот сезон? Кто Мастер? Кто главный герой московского бала 1988 года, призванный «заземлить» план «мирового духа» и поставить точку в конце «великой поэмы»? Кто замыкает шеренгу великолепных имен: Данте, Шекспир, Сервантес, Кант, Гете и Гоголь?

Разумеется, не Арье Барац. В истории моей женитьбы нет никакой сущностной связи с Воландом. Наше совместное с Жанной перемещение в сторону еврейского мира очень скоро сделало бы свое дело и безо всяких воландовских наваждений.

В опубликованных в 1993 году «Ликах Торы», где я рассказал историю своей женитьбы и возвращения к вере отцов, я ни словом не упомянул о своем посещении булгаковского дома.

Визит в него послужил лишь ферментом, ускорившим раскрытие моих глаз на истинные отношения со своей крестной, но по существу он ничего не решал. Булгаковский Бегемот перебежал мне дорогу, извлекая этим что-то ценное для своих хозяев, но он не повлиял при этом ни на один из моих дальнейших шагов. Это было чисто внешнее использование ситуации, допущенное небесами по моим грехам.

Я не р.Биби бар Абайе, и Ангел Смерти – даже в самом своем позитивном обличии - не вдохновляет, а пугает меня. Необходимость еще раз рассказать историю своей женитьбы (после того как она уже была рассказана в «Ликах Торы») с булгаковскими добавками явилась для меня не столько честью, сколько малоприятным долгом.

Но вернемся к вопросу личности Мастера. По моему глубокому убеждению, закрывает великолепную семерку упомянутых антисемитов (возможно только Сервантес им не был) никто иной, как Михаил Булгаков.

Он жил в другое время и встретил хоть и юбилейный (сто метоновых циклов), но всего лишь ежегодный бал 1929 года. Однако он послал на бал 1988 своего представителя, который однозначно свидетельствует, кто есть кто.

Михаил Афанасьевич с Еленой Сергеевной при содействии своего Воланда еще и не такое подстраивали (См. приложение 4). Это их штучки. Так я чувствую, и только таким образом свою роль в этой истории могу осознать и представить.

Я вежливо отозвался на приглашение и любезно разгадал этот ребус. Что называется, от нашего столика – вашему столику. Но не более того. Хотя еврей из меня по израильским стандартам получился ниже среднего, я полагаю, что посредническая «мистическая» миссия оказалась мне по плечу, и на большее не претендую.

Итак, Арье Барац в этой истории лишь исполнительное лицо, лишь посланник («шалиах»). Я уже не говорю о том, что время может выявить каких-то дополнительных, куда более представительных, нежели я, «королей».

Кстати, не только мне пришла в голову идея проинтерпретировать историю идей как некую цепь событий с вековым периодом. В том же 1988 году Умберто Эко издает «Маятник Фуко», в котором описывается фантастическая история (причем формально оформленная как разворачивание «древа сфирот») некоего тайного общества, напрямую связанного с Граалем, и возглавляемого «тридцатью шестью магистрами».

Сочинение это представляет собой заведомо вздорное провокативное переписывание истории человеческого духа (мирового духа) в свете некоего конспиративного "плана", стирающего грань между действительностью и вымыслом, и заведомо лишенного всякого смысла. В частности, "выясняется", что и Шекспир, и Сервантес не писали своих произведений, а составил их один из магистров - Роджер Бэкон. При этом на себя обращает внимание, что встречи магистров происходят раз в 120 лет! ("Диоталлеви быстро набросал следующую схему: Португалия, Англия, Франция, Германия, Болгария, Иерусалим – 1344, 1464, 1584, 1704, 1824, 1944")

Насколько я могу судить, те, кто одолели эту книгу, воспринимают ее не только восторженно, но и вполне серьезно. Это озадачивает уже хотя бы потому, что в самом "Маятнике" содержится критическая оценка собственного содержания, как например: "Ваш план чудовищен… У Гомера множество смыслов, именно благодаря тому, что Гомер ясен, прозрачен. А твои розенкрейцерские манифесты не ясны и не прозрачны. Это утробное урчанье, а прикидывается речью. Сколько народу разбирало эту речь, столько раз находили в ней что хотели. В Гомере нету тайн. В вашем Плане тайны есть, да еще в нем полно противоречий. Поэтому тысячи дураков поверят в ваш план, их вера будет крепче меди. Выбросьте все, и поскорее. Гомер не мухлевал. Вы мухлюете. Вас послушаются все… Люди охотнее верят в лосьоны против лысины. Люди инстинктивно чувствуют, что в таком лосьоне сочетаются взаимоисключающие реальности, что в нем отсутствует логика и отсутствует честность. Но так как им говорили, что Бог загадочен и неизъясним, нелогичность - это именно то качество, которое, по их мнению, присуще Богу. Нелогичное для них означает - близкое к чуду. Вы придумали лосьон против лысин. Мне не нравится, это плохая игрушка".

Если «Маятник» - это действительно умышленная манипуляция массовым сознанием, преднамеренное использование интеллектуальных завихрений европейцев, утративших основные ценностные ориентиры, то это произведение можно признать блестящей шуткой мирового духа, шуткой, явственно перекликающейся с «бальными годами». Таким образом, издание этого романа не случайно приурочено к 1988 году, и возможно, Эко и тянет на «короля».

КОНТРОЛЬНЫЕ ГРУППЫ

Эти наблюдения, разумеется, могут встретить законный скепсис. История плотно нашпигована событиями, наверняка, куда ни ткни – находки обеспечены. Это не так. У меня имеются «контрольные группы», явственно подтверждающие неслучайный характер «бальных» событий.

Прежде всего, отмечу, что с 1995 года и по сей день я не встретил ни одного (!) литературного произведения, в котором бы «бальные годы» хоть как-нибудь фигурировали. Похоже, что вопреки интуитивному «матожиданию», человеческой фантазией эти годы совершенно не пеленгуются! Доходит до обидного, например, в сочинении А.Чаяного (1888-1937) "Венедиктов, или достопамятные события жизни моей" «бал сатаны», в котором участвует герой по фамилии Булгаков, происходит тремя десятилетиями раньше «пушкинского года»: «В мае 1805 года возвращался я из Коломенского… Казалось, потерял я свободу духа и ясность душевную безвозвратно, и чья-то тяжелая рука опустилась на мой мозг… Проходя по московским улицам, посещая театры и кондитерские, я чувствовал в городе чье-то несомненное жуткое и значительное присутствие. Это ощущение то слабело, то усиливалось необычайно… нарастало с каждым днем, пока ночью 16 сентября не разразилось роковым образом, введя меня в круг событий чрезвычайных. Была пятница.»

Имеется также «контрольная группа» «бальных» годов, в которые в жизни великих людей я не обнаружил никаких событий! Как-то я обратил внимание на то, что «бальными» можно посчитать так же и те годы, в которые Вальпургиева ночь совпала с ночью Песах шейни и с субботой (а не ее исходом). Я проверил, когда имели место такие совпадения, и выявил следующие годы: 1143, 1238, 1333, 1417, 1428, 1512, 1627, 1779, 1847 и 1999. Но при всех моих стараниях, в эти «бальные» годы я не обнаружил в жизни замечательных людей решительно ничего выдающегося!

Между тем лично со мной в эту дату нечто любопытное как раз все же произошло. В 1999 году в апреле я находился в Москве (второй раз с 1992 года), а 30 апреля, в канун Вальпургиевой ночи, меня занесло на Патриаршие пруды! Одноклассник моей жены - политолог Сергей Марков, позже преуспевший также и в самой политике, пригласил меня в свой офис на Малой Бронной обсудить с его приятелями «межконфессиональный диалог». На прощание Сергей проводил меня до пруда и сфотографировал на его фоне: смотрю и только досадую, что дата не высвечена.

Кроме того, мне не удалось сделать каких-либо находок относительно героев "ежегодных балов весеннего полнолуния", т.е. отыскать "индивидуумов нового мира", с которыми подобно Булгакову (посетившему вместе с Еленой Сергеевной 24 мая 1929 года Патриаршие пруды) именно в эту дату происходили решающие в их жизни события.

При этом показательно также и то, что подходящие для некой литературной мистификации "бальные" годы оказываются значимыми в первую очередь для самих же литераторов, существенно меньше для философов (Кампанелла, Гассенди) и ученых (Галилей, Дарвин), и практически никак не сопряглись с судьбами художников, композиторов, духовных и политических деятелей. Во всех этих "контрольных группах" находки единичны. Так в качестве знака «приглашения на бал» можно принять следующий казус, случившийся с Леонардо да Винчи (1452-1519): в «бальном» (1474/75) году он, начинает свои первые художественные опыты, но главное впервые читает «Божественную комедию», и задумывает написать потрет Беатриче. Этот замысел преследовал его на протяжении всей жизни, но так и не был воплощен! А ведь для Леонардо это был вопрос принципа: “живопись представляет чувству с большей истинностью и достоверностью творения природы, чем слова или буквы» (+Леонардо да Винчи «Избранные произведения» М 1995 Т 2 Стр55).

Леонардо жил на излете 3-го часа, когда творилась фигура, и в начале 4-го, когда вселялась душа. Так что, продолжая мыслить телесно, телесно действовать он уже не мог: он видел, что слово Данте сильнее его линий и красок.

И в то же время среди литераторов, просиявших в Европе с XII по первую половину XIX века и получивших приглашение от Воланда, я обнаружил десятки имен.

В 2018 году я завершил роман «Поэма шестого дня», состоящий из трех книг: «1836», «1988» и «2140». Как уже упоминалось, в первой книге я как раз произвел литературное исследование переплетения судеб всех этих философов и писателей («1988» представляет собой специальную версию рассказанной здесь истории, а в книге «2140» я бросаю свой взгляд в будущее и прошлое).

ВЕЛИКИЕ КАНУНЫ

Одним из зримых особенностей исторического времени является его соразмерность с продолжительностью человеческой жизни. Мы резко тупеем, когда слышим, что по данным науки, земля возникла более 4 миллиардов лет назад, а жизнь на ней зародилась миллиард лет назад. Мы неспособны непосредственно ощутить срок продолжительностью в сотни миллионов лет, отделяющий нас от мезозоя - эпохи динозавров, и даже срок в один миллион лет, связанный с находками доисторических людей, кажется нам совершенно нерелевантным.

Однако как только мы входим в историю, т.е. в историю цивилизаций, которая началась приблизительно тогда же, когда еврейская традиция датирует «сотворение мира» - все меняется, мы как будто бы попадаем домой. Тысяча, даже шесть тысяч лет – это срок большой, но все же легко охватываемый нашим сознанием.

Человеческая история вся под руками. При желании мы можем легко ориентироваться в ней, а главное не пугаться ее масштабов. Я родился в 1952 году и провел свое детство преимущественно в окружении людей XIX века, многие из которых родились в 90-х, а иные даже в 80-х годах. XIX век мне близок, близок как никакой другой, я дотягиваюсь до него легко и просто, как до дорогих воспоминаний детства, которое все было проникнуто понятиями и укладом этих людей. Причем ускорение прогресса дополнительным образом связывает меня с тем поколением.

Я не застал уже гусиного пера, но прежде чем перейти на автоматическую ручку, потом на шариковую, а потом сесть за клавиатуру компьютера, я также как и они на протяжении многих лет макал в чернильницу стальное перо. Корнями я отношусь к тому поколению. Учась в школе, я тесно общался с теми, кто закончили гимназию еще при жизни Льва Толстого, и поэтому «историей» я начинаю ощущать только то время, о котором сам классик в следующих словах писал в своих «Двух гусарах»: «В 1800-х годах, в те времена, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, - в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой, пыльной или грязной дороге …"

Простой расчет показывает, что если Всевышний даст мне прожить до 80-ти, то я имею шанс провести свою старость в окружении внуков, которым внешне ничто не мешает дожить до XXII века и даже успеть обосноваться в нем. Таким образом, получается, что, вступив в жизнь в окружении детей XIX века, я имею шанс завершить ее в окружении детей XXII века!

Эта соразмерность продолжительности человеческой жизни с продолжительностью истории отдельно подчеркивается наличием в иудаизме еще одной «константы»: еврейская традиция называет не только предельный возраст мира, но и предельный возраст человека – сто двадцать лет. Причем эта соразмерность отражается в некоторых соответствиях, а именно в соответствии года человеческой жизни, юбилею, пятидесятилетию.

Как годом измеряется жизнь человека, так юбилеями измеряется человеческая история. Как человек судится, и милуется раз в год – на Рош Ашана и Йом Кипур, так в те же дни раз в пятьдесят лет судится и милуется земля, а по сути история.

Таким образом, можно сказать, что в идее юбилея неявно заключена идея года жизни всего мира, года жизни человечества. «Год» всего мира соответствует 50 годам, т.е. юбилею. Другими словами, миру отпущены те же 120 лет жизни, что и человеку. Соответственно история не случайно мерится столетиями, мерится веками, т.е. если не юбилеями, то во всяком случае парой юбилеев!

Как бы то ни было, соразмерность человеческой жизни с жизнью исторической - это данность, которой иудаизм задает свой четкий масштаб: один к пятидесяти, а именно, 120 лет индивидуальной жизни к шести тысячам лет жизни общечеловеческой.

Именно эта соразмерность лежит в основании того ощущения уюта, который мы испытываем, оставаясь внутри истории.

Однако, если приглядеться, то и в пугающих масштабах биологической эволюции можно усмотреть свою соразмерность индивидуальной жизни, соразмерность, позволяющую человеку вновь испытать своеобразный уют.

Герой романа «Мессианский квадрат» Андрей Безродин показывает, что нарастание темпов биологической эволюции, приводящей к прогрессивному наращиванию степеней свободы живой материи, и сменившего ее (эволюцию) технического прогресса, имеет логарифмический характер, причем пределом выступает «точка омега», затаившаяся где-то между 2030 и 2300 годами.

Мой герой приводит следующие наглядные узловые точки: после того как закладывается основа биохимии аэробных организмов, потребовалось 2,5 миллиарда лет, чтобы появились первые теплокровные животные. С этого момента до появления человекообразных обезьян прошло 250 миллионов лет, через 25 миллионов лет после них появляется Homo habilis -- человек умелый, первое существо, изготовлявшее каменные орудия, а через 2.5 миллионов лет после него возникает, наконец, Homo sapiens.

Подобную логарифмическую зависимость Безродин обнаруживает и в отношении технического прогресса. Так, обретя речь, научившись использовать огонь и изготовлять примитивные каменные орудия, человек на протяжении миллиона лет не совершал никаких дальнейших прорывов. Но в последующие сто тысяч лет появляются первые признаки того, что можно назвать культом, или культурой, то есть появляются изображения, захоронения, человек научается добывать огонь. В последующие десять тысяч лет был совершен главный цивилизационный прорыв: началось земледелие, приручение животных, мореплавание, гончарное дело, позднее были изобретены календари и письменность. Но самое любопытное - это, конечно же, третья, вторая и первая степени прогресса, то есть последнее тысячелетие, последнее столетие, последнее десятилетие, и, наконец, последний год - «точка омега», которая может располагаться уже в районе 2030 года! Что ждет нас на дне этой загадочной воронки?

ЧЕТВЕРТОЕ ДЕЙСТВИЕ

Очевидно, что речь идет о так называемой «технологической сингулярности», то есть о некоем технологическом прорыве, подразумевающем такую трансформацию человеческого рода, которая по сути явится прекращением его истории.

В любом случае, мы видим, что конец - на вид вполне «линейной» - шести-тысячелетней истории, накладывается на конец тянущегося миллиарды лет эволюционного процесса логарифмического характера. Наступление субботнего дня человеческой истории каким-то образом связано с сингулярностью космического масштаба.

Согласно рассчитанному Ури Шахаром расписанию Шестого дня, в 10-ом часу, то есть в период с 1989 (5749) по 2073 (5833) - человечество нарушит запрет; в 11-ом то есть с 2073 по 2156 год (5916) - человечество будет судимо и, в 12 часов - в 2240 году (6000) - будет изгнано, или, по другой версии, прощено.

Теряясь в догадках относительно смысла каждого из этих грядущих событий в отдельности, мы вместе с тем окажемся ближе к истине, если попытаемся оценить их в единстве некоторого Четвертого действия.

Еще раз напомню все «расписание» шестого дня: "В первый час был замешан прах, во второй придана форма, в третий создана фигура, в четвертый в него была вселена душа, в пятый он был поставлен на ноги, в шестом он дал имена животным, в седьмой час была создана Хава, в восьмой взошли на постель двое - сошли четверо (родились Каин и Авель), в девятом часу был дан запрет вкушать от древа познания, в десятом часу нарушили заповедь, в одиннадцать часов человек был судим и в двенадцать изгнан" (по другой версии, оправдан).

Нетрудно заметить, что перечисленные двенадцать творческих актов естественно подразделяются на четыре группы, на четыре более общих творческих действия.

Первым действием Всевышнего было создание тела (прах, форма, фигура), вторым – создание души (вдыхание души, движение, речь), третьим действием явилось создание Другого (создание женщины, брак с ней, объединение мужа и жены общей заповедью). Но как тогда можно охарактеризовать четвертое действие, казалось бы, столь драматическое, тревожное и непредсказуемое? Какой общий смысл может проступать за нарушением, судом и наказанием?

Прежде всего, взглянем на циферблат: время первого действия четко соответствует эпохе Возрождения (1240-1490), второго - началу Нового времени (1490-1740), время третьего действия (1740-1989) соответствует расцвету Нового времени. И наконец, последний период – именуемый обыкновенно «постмодерн», начался в 1989 году и завершится к 2240.

Итак, мы ясно видим, что все четыре действия четко очерчены и наполнены своим особым значением. В этом контексте, Четвертое действие, соответствующее Сверхновому времени, видится как предстояние Человека перед Богом.

Четвертое действие, в соответствии с двумя версиями агады – пессимистической версией Талмуда и оптимистической версией Мидраша – может обернуться изгнанием, а может и прощением. Таким образом, четвертое действие - это либо столкновение, либо синергия двух сил: естественной и сверхъестественной, то есть эффектов, сопровождающих технологическую сингулярность, и чудес, сопровождающих возвращение Шехины.

Конечно же, создание глобальной межмозговой сети, базирующейся на машинно-человеческом интерфейсе (которую, возможно, назовут «брейнет», или «интербрейнет»), может обернуться величайшим злом, может обернуться новым Вавилоном и небывалым порабощением человеческого духа. Но оно же может, а по сути так даже и призвано - наполниться духом возрожденного пророчества. И тогда вся земля наполнится словом Божиим, исходящим с Сиона, тогда восстановится Храм и вся земля наполниться ведением Бога.

ПРИЛОЖЕНИЯ

ПРИЛОЖЕНИЕ 1

Лидия Яновская отрицает оправданность такого поиска, утверждая, что “Мастеру и Маргарите” присуще свое внутреннее время, никак не соотносящееся с реальным. Тем не менее, обратное предположение все же вполне правомочно, и проверить его нам ничто не мешает. Более того, даже если Булгаков строил роман в собственном имманентном ему времени, то это вовсе не значит, что астральный покровитель булгаковского творчества не проследил за тем, чтобы оно как-то соотнеслось со временем реальным.

Итак, попробуем выяснить, когда могли происходить описанные Булгаковым события исходя из тех сведений, которые в самом романе содержатся.

Назвать точную дату Булгаков явно не хочет; от прежней, указанной в первом, сожженном варианте (6 июня 193(4)5 года) - он также однозначно отказывается. Тем не менее в самом романе приводится несколько данных, казалось бы, позволяющих с той или иной степенью точности локализовать год и соответственно число произошедшего в Москве "великого бала сатаны". Данные эти следующие: месяц май («следует отметить первую странность этого страшного майского вечера») плюс четко фиксированные даты лунного и недельного циклов, т.е. полнолуние, приходящееся с пятницы на субботу (сами события развиваются в романе с вечера среды по ночь с субботы на воскресенье).

С 1920 по 1940 год такое сочетание наблюдалось в 1922, 1925, 1928, 1929, 1931, 1932 и 1935 годах. Однако пределы эти сразу можно существенно сузить, опираясь на некоторые упоминаемые в романе детали. Так Барков, в частности, отмечает следующее: "Нижним допустимым пределом дат является 1929 год, с которого издается "Литературная газета". Ее экземпляр со стихами и портретом Бездомного оказался в руках Воланда в эпизоде на Патриарших прудах. Верхний предел возможных дат - 1936 год: в Варьете в публику падали белые червонцы, такой цвет они имели до 1 января 1937 года, когда произошла денежная реформа". (+А.Барков «Парадоксы в романе Михаила Булгакова «Мастер и Маргарита» "Литературное обозрение" (1991-5).

Таким образом у нас остаются четыре года: 1929, 1931, 1932 и 1935, в которые полная луна приходилась в мае на субботу. Однако в Романе содержатся еще некоторые значимые детали. Так, в частности, Мастер рассказывает Ивану Бездомному, что он вернулся к себе в подвал в "половине января" и далее, что "вот я здесь уже четвертый месяц". Из этого следует заключить, что действие романа может разворачиваться только в первой, но никак не во второй половине мая. Но с 1929 по 1936 годы, все полнолуния приходились на вторую половину мая! Единственное пришедшееся на 2 мая полнолуние 1931 года нас не устраивает по той простой причине, что предшествующая ему среда должна принадлежать апрелю, что никак не соответствует «страшному майскому вечеру»

Это внутреннее противоречие романа вроде бы должно подтвердить правоту тех, кто считает, что “Мастеру и Маргарите” присуще свое внутреннее время, никак не соотносящееся с реальным.

Однако можно допустить, что "середину января", от которой Мастер отсчитал "четвертый месяц", он назвал по “старому” (юлианскому) стилю, что таким способом Булгаков просто пожелал "зашифровать" какой-то важный для него самого год, а тогда мы вправе иметь в виду весь май.

С 1929 по 1936 полнолуния состоялись в мае четыре раза: в 1929 - 25 мая; в 1931 - 2 мая; в 1932 - 21 мая и в 1935 - 18 мая. 1931 год, как мы выяснили, выпадает, так как предшествующая 2-му мая Среда принадлежала апрелю. Таким образом, у нас остается три возможных года: 1929, 1932 и 1935.

Булгаков характеризует вечер той среды, которая предшествовала полнолунной субботней ночи, как "жаркий" (роман начинается словами: "Однажды весною, в час небывало жаркого заката..."). Согласно данным гидрометцентра в среду 22 мая 1929 года в Москве было зарегистрировано 21,7 градуса; в среду 18 мая 1932 - 11,3 и в среду 15 мая 1935 года так же 11,3. При 22-х градусах в тени, на солнце вполне может быть жарко, даже «небывало жарко». Таким образом, мы вправе предположить, что в Романе идет речь о 1929 годе.

В пользу этого года, наконец, говорят и следующие слова Йешуа в «Повести о Пилате»: «тысяча девятьсот лет пройдет, прежде чем выяснится, насколько они наврали, записывая за мной". Но тысяча девятьсот это не просто круглое число – это сто метоновых циклов (приводящих друг к другу даты лунного и солнечного календарей), а 29 год н.э. считается наиболее вероятным годом описанных в Евангелии событий.

Таким образом 1900-летний юбилей дата даже более «круглая», чем юбилей 2000-летний, ведь это «век» метоновых циклов!

Мариэтта Чудакова приходит к выводу, что "желание продолжать начатый в 1928 г. и уничтоженный в 1930 г. роман, не граничивший до сих пор с биографией автора, соединилось со стремлением к автожизнеописанию... Булгаков решает продолжить оставленный роман, поместив внутрь него себя самого как автора этого же самого романа". +М.Чудакова «Жизнеописание Михаила Булгакова».

Таким образом, вполне естественно полагать, что если в 1929 году Булгаков описал 1934, то в самом 1934 он стал описывать 1929. Ведь именно в феврале 1929 года произошло его знакомство с Еленой Сергеевной, а в полнолунную майскую ночь того же года они были вместе на Патриарших. Булгаков вполне мог сохранить воспоминания о том, что те дни (а главное, предшествующая полнолунию среда) были "жаркими". О том же, что он вообще держал в голове эту дату, говорит тот факт, что в рукописи 1931 года есть такая пометка: "Обручение (ночь 24-25 мая). Маргарита просит помощи для поэта". А как мы помним, в 1929 году полнолуние приходилось именно на эту ночь.

К этому остается добавить, что в исследовании В.Соколова (+Соколов Б.В. «Роман М.Булгакова "Мастер и Маргарита": Очерки творческой истории». - М.: Наука, 1991. - 176с) также утверждается, что Булгаков описал 1929 год. В пользу своего предположения автор приводит по меньшей мере десяток косвенных свидетельств. В частности, он справедливо пишет, что атмосфера Романа - это атмосфера конца НЭПа, а никак не 30-х годов, а кроме того отмечает, что в 1929 году Булгакову, как и Мастеру, было 38 лет.

При этом Соколов, правда, проходит мимо ночи с 24 на 25 мая и утверждает, что в романе описывается ночь на 4 мая, ибо "речь должна идти о православной пасхе, так как подавляющее большинство верующего населения Москвы - православные христиане". Заявление, по меньшей мере странное, ибо булгаковский бал все же именуется "весенним балом полнолуния", а православная пасха никогда не бывает в полнолуние. Что же касается ночи с 3 на 4 мая, то она в том году вообще была практически безлунной!

Итак, предположение, что в "Мастере и Маргарите" описываются события, начавшиеся в "жаркую" среду 22 мая и закончившиеся балом сатаны, произошедшим в ночь с 24 на 25 мая 1929 года, вполне правдоподобно.

ПРИЛОЖЕНИЕ 2

Этот фрагмент (входивший в публикацию «Ликов Торы» 1993 и 1995 годов) у меня без спроса позаимствовала писательница Людмила Улицкая. В своем романе "Даниэль Штайн, переводчик" (2006), она приписала историю этих искушений (вместе с последующим эпизодом отмены обета умереть за священника и изгнанием из монастыря) выведенной ей - под тем же именем Тереза! - героине. В дальнейшем Улицкая переводит свою Терезу в православие, женит на священнике – осведомителе и поселяет их в «земле Иисуса», при въезде в которую супруги дружно отрекаются от своей веры, объявив себя атеистами. Через некоторое время у героини рождается сын с синдромом Дауна, в котором оба родителя прозревают… Мессию. Вера в чудесного ребенка (который зачем-то подвергается обрезанию) столь крепка, что супруги даже порывают отношения с теми, кто смеет ее с ними не разделять… Подчеркиваю, что ничего общего этот пошлый персонаж с реальной Терезой из Вильнюса не имеет. Тереза (впрочем, это ее второе имя, первое, как говорится, «хранится в редакции») по-прежнему живет в Вильнюсе, и краткая правдивая история о ней содержится именно в моей книге. Подробная же и полная, надеюсь, будет еще опубликована самой Терезой. Подробнее в моей статье «Тереза из Вильнюса. Штрихи к портрету»

ПРИЛОЖЕНИЕ 3

Сделанные мною проверки показали, что хотя строгое астрономическое совпадение всех этих дат невозможно, возможно совпадение фенотипическое, вполне достаточное для осуществления такой литературной мистификации.

Другими словами, не существует ситуации, при которой ночь Песаха пришлась бы с пятницы на субботу, а ночь Песаха шейни, совпадающая с Вальпугиевой ночью, также выпала бы в том году на субботнюю ночь. Между тем бывают случаи, когда христианская пасха (всегда отмечаемая с исходом субботы) совпадает со второй пасхальной ночью евреев (на 16 нисана), а Вальпургиева ночь приходится на исход субботы и канун Песаха Шейни, то есть в ночь на 14 ияра.

Таким образом, хотя строго астрономического совпадения полнолуний нисана и ияра с субботами (в одном и том же году) быть не может, может быть совпадение… визуальное. Дело в том, что для человеческого глаза полнота луны в ночь с 13 на 14 число никак различается от полноты с 14 на 15 (собственно полнолуние) и с 15 на 16. Более того понятие "полнолуние" в отличие от "новолуния" лишено строгого галахического смысла. Галахический смысл имеет благословение новой луны, могущее производиться от недели после ее рождения до середины месяца, т.е. не позже чем через 14 суток 18 часов и 22 минуты. А с этой точки зрения луна и в ночь с 15 на 16 признается уже убывающей. Между тем эта ночь в странах рассеяния считается полноценной пасхальной ночью (в которую вторично совершается пасхальный седер). Но «прибывающая» луна в ночь с 13 на 14 настолько же «неполна», насколько «неполна» «убывающая» луна ночи с 15 на 16. И в том, и в другом случае человеческий глаз неспособен усмотреть никакого ущерба. Более того, именно 14 (записываемое как «яд»-«рука»), а не 15 число признается иудейской традицией кульминацией энергетических сил месяца, его зодиака (не случайно поэтому пасхальные овны закалывались евреями 14 нисана, т.е. именно тогда, когда созвездие Овна находилось в зените, - это был вызов могуществу Звезд и Созвездий).

Таким образом, фактически в месяце полнолунных ночей три, и при всем том, что ночь с 14 на 15 число лунного месяца формально более предпочтительна, две другие не перестают от этого быть полнолунными ночами, никак не различающимися в литературном описании.

ПРИЛОЖЕНИЕ 4

Вот свидетельство Владимира Наумова:

— Когда мы с Аловым снимали "Бег", литературным консультантом у нас была Елена Сергеевна Булгакова, вдова писателя. Она была совершенно фантастическая женщина, потрясающая, красивая, несмотря на возраст, и такая... мистическая — недаром Булгаков писал с нее Маргариту (мы в этом абсолютно уверены).

Она приходила на студию смотреть материал и потом говорила:

— Сашечка и Володечка (это Алов и я)! Этот эпизод надо немножко переделать.

— Ну как же так, Елена Сергеевна? Мы же вчера обсуждали... Все вроде нравилось...

—Да, но Михал Афанасьич просил переделать.

А Михал Афанасьич-то давно уж умер!

Сначала мы подсмеивались над ее чудачествами, но потом вдруг поняли: Булгаков ей снится каждую ночь! И она ему все рассказывает.

Она существовала как бы в двух мирах — реальном и фантастичном, в мире снов, воспоминаний, фантазий. Мы подолгу просиживали на ее крошечной кухне, окна которой выходили на купола маленькой старой церкви. Иногда она словно забывала про нас и сидела неподвижно, улыбаясь каким-то своим мыслям. Она умела создать причудливую таинственную атмосферу булгаковского мира. Иногда нам с Аловым казалось, что мы лично с ним знакомы и он только что вышел из дверей этой темной кухоньки. Как-то сказала: "Я единственный представитель Булгакова на Земле..." И, естественно, после такого заявления мы учли все ее замечания "оттуда". Причем все они оказались очень разумными и необычайно точными. Елена Сергеевна очень помогла нам во время съемок фильма. Именно она познакомила нас с Ксенией — вдовой брата Михаила Афанасьевича, Николая, живущей во Франции... Когда мы снимали в Париже, Ксения прислала нам бывшего полковника царской армии, ныне шофера парижского такси, одного из тех, кого описал Булгаков в «Белой гвардии». Замечательный был персонаж, огромного роста, по фамилии Громов. Он нас бесплатно возил по Парижу со съемки и на съемку, выбирал с нами натуру...

По завершении монтажа мы пригласили Елену Сергеевну посмотреть уже готовый фильм. И на следующий день должны были обедать у нее дома. Мы с Аловым вышли ее провожать на центральную площадь "Мосфильма". И так случилось, что у нас с машиной возникли какие-то проблемы. Мы вызвали такси. Это был старый, облезлый, проржавевший автомобиль. Она села в эту машину с желтыми мутными стеклами, и такси тронулось...

Отъехав метров на тридцать, машина вдруг остановилась и задним ходом вернулась к нам. Как сейчас вижу: стекло медленно опустилось, и из этой мути появилось ее лицо. Она вдруг сказала:

— Володечка! А почему у вас траурная рубашка?

— Да вы что, Елена Сергеевна? Какая траурная? Просто черная — Евтушенко привез из Америки и подарил. Просто черная рубашка.

— Нет, траурная.

Закрыла окошко и уехала. Это были последние слова, которые мы от неё слышали. На следующий день нам позвонили и сказали: обеда не будет. Елена Сергеевна умерла. ...А ведь именно она дала нам прочитать первый раз «Мастера» — полное парижское издание. И мы обсуждали с ней вопрос о фильме. Насколько я знаю, многие режиссеры хотели снимать "Мастера и Маргариту"... Рязанов, Гайдай, Таланкин, Полока... Наверное, кто-то еще.

Прошло несколько лет. Началась перестройка. Климов был избран первым секретарем союза. И получил право на постановку этой картины. Ермаш его поддержал.

Это было большое разочарование для нас. Мы были абсолютно уверены, что снимать будем мы... Далее произошла странная, мистическая история. Как-то ночью раздается звонок в дверь. Первое, что я сделал, когда зажег лампу — посмотрел на часы, которые у меня всегда у изголовья. Ровно три часа ночи. Мой Агат — доберман-пинчер, чемпион потрясающей красоты, молчит. Первая странность. Я вскочил, побежал к двери открыть и с размаху ударился коленкой о мебель. Смотрю в дверной глазок: стоит Елена Сергеевна Булгакова в шубе, в которой я никогда ее не видел. Но ведь она умерла много лет назад... Я открываю дверь, смутно понимая, что, видимо, это сон: "Елена Сергеевна, господи, заходите скорей". А сам не могу понять, что происходит. Провожу ее на кухню: "Я вам чаю дам, раздевайтесь". —"Нет-нет, я на секундочку. Михал Афанасьич ждет внизу в такси". , Михаил Афанасьевич внизу? Полный бред! Она садится на стул и говорит мне: "Не волнуйтесь! Картина сниматься не будет". Я не сразу понял, о чем она говорит. Наконец я начинаю понимать... ..А в это время полным ходом идет подготовительный период "Мастера и Маргариты" у Элема Климова. Огромная реклама, газеты сообщают о колоссальном бюджете, бесконечные интервью...

Климов ведет переговоры в Америке... А она: "Картины не будет..."

Я провожаю ее, Елена Сергеевна садится в лифт, створки закрываются, и она уезжает...

Я вернулся в квартиру, лег и заснул. Утром просыпаюсь и думаю: "Ну ничего себе! Что-то нервы совсем расшатались".

Поехал на работу в полной уверенности, что это был сон. Вечером приезжаю домой, иду в душ, раздеваюсь... и вдруг вижу: на коленке, там, где я ударился ночью, — огромный синяк. Значит, это не сон? Или сон? Не знаю!

Звоню своему приятелю и рассказываю эту историю. Он не верит: "Брось! Чепуха! В газетах сообщения — начинаются съемки, отовсюду идут деньги, миллионы". Я говорю: "Запиши, что сказала Елена Сергеевна, через год проверим".

После этого ещё несколько месяцев продолжался ажиотаж, рекламный бум проекта Климова. А потом всё как-то развалилось, пропало...



 

Недельная глава Торы -

Aryeh Baratz: arie.baratz@gmail.com      webmaster: rebecca.baratz@gmail.com